Банка с Поттерами

      Приштина встретила Гарри серым моросящим дождём — мокрой ветошью по лицу. Приштина встретила Гарри холодным завывающим ветром — наждачкой по коже. Приштина встретила Гарри плотным вязким туманом — прощальным поцелуем в губы.       — Обычно у нас поприветливей в сентябре, но тут уж я ничего сделать не могу, — окликнул Гарри плотный и низенький, да к тому же лысоватый мужчина. — Меня зовут Таулянт. Я твой переводчик-ассистент. Нянька, короче.       Мужчина протянул большую мясистую ладонь. Гарри, внутренне встряхнувшись от оцепенения, пожал Таулянту руку.       — Да мне, в общем-то, нянька и не нужна, — медленно проговорил Гарри, когда до него дошёл смысл сказанного.       — Ну вот и славно. Времени у меня не особо много, так что пошли, я тебе покажу куда-чего. «Дрозды» выделили тебе квартиру — вот тебе ключи, кстати. Плюс свожу тебя по разным лавкам, чтобы знал, где чего покупать. А! — щёлкнул пальцами Таулянт. — Вот тебе, на, словарик.       Он протянул Гарри тетрадку, на которой было написано: «Unë jam një pallua, por me të vërtetë dua të bëhem mëllenjë!» Почему-то рядом было подписано красными чернилами: «КОНЕЦ РАЗГОВОР! ВАЖНА!» на ломаном английском.       Гарри указал на надпись Таулянту. Тот долго смеялся и, судя по тону его албанской скороговорки, весело журил кого-то.       — Это наши ребята. Написали тут тебе, что в конце любого разговора надо говорить, что ты павлин, но очень хочешь стать дроздом¹. Шутят они так, сам понимаешь, чёрт его знает, чего от тебя ожидать, вот и проверяют.       Гарри понимал. Примерно так в школе они отнеслись к дурмстранговцам и шармбатонцам: а ведь интересно, что за зверушки, но Мордред его знает, чего от них ожидать!       Они пошли по узкой улочке, мощённой камнем, и, в отличие от того же Косого переулка, здесь все чуть ли не бегали — так, по крайней мере, казалось Гарри. Однако они миновали уже два квартала, и не посетили ни одного магазина. У них что тут, из-за войны совсем плохо со снабжением? Так он у Таулянта и спросил.       — Сразу видно, островитянин, — последнее слово балканец протянул как-то иронически, даже стало обидно. — Это у вас там места нет, вот вы и ныкаетесь в два переулка — у нас на Балканах места много и мы не жлобствуем.       — А улицы у вас всё равно узкие! — буркнул Гарри.       — Ну тут уж ничего поделать не можем, Статут, чтоб его. Так что отхватываем у не-магов старые кварталы и живём с ними бок о бок. Думаешь, зря что ли пишут, что «в узких улочках Балкан есть своё волшебство»? А оно есть! Правда, сейчас мы наложили мощные маглоотталкивающие чары — их войны нам ни к чему. Мы, Балканы, — может, и не единое государство, но магическое правительство у нас почти что одно, и заклинания мы все читаем на латыни — ну нет у нас жёстких различий, как ни крути.       И действительно, ходили они долго. Они с Таулянтом прошлись по основным магазинам — еда, туалетные принадлежности и иная домашняя утварь. Пока они бродили по громадным территориям приштинских магических кварталов, Гарри то и дело вспоминал, как вместо того, чтобы собирать сумки, они с Кэти обнимались или таскали вещи друг у друга.       Господи Боже, здесь все не разговаривают, а курлыкают как Фоукс! И вообще, они ненормальные — используют латиницу, но её невозможно читать! Ощущение такое, что этот язык создал Волдеморт — как будто вот эта вывеска хочет тебя заавадить, эта просто удушила бы, будь у неё руки, а когда Гарри прочитал третью, то у него возникло впечатление, что его прокляли до седьмого колена. Но это сильно контрастировало с в общем-то приветливым видом самого магического Косово — если честно, пока Гарри гулял, он даже умудрился забыть, что где-то рядом идёт война: если и были какие-то её признаки, то, наверное, их оперативно убирали. Гарри прекрасно понимал, что магов нужно оградить от этого, потому что война на два мира ничем хорошим не кончится.       Что касается людей, то тут Гарри удивился: все ходили как абсолютно нормальные, адекватные маглы — никакого смешения моды восемнадцатого, девятнадцатого и двадцатого веков одновременно. Боже, оказывается, можно держать Статут и не одеваться как клоуны! Гарри спросил Таулянта насчёт одежды и «ну вообще… а как так-то?!». Его гид сразу понял, почему его протеже начал выплясывать аборигенские танцы с размахиванием руками и дикими криками «Хааааау?!».       — Я же говорю, у нас тесные связи с магловским правительством и мы ин-тег-ри-ру-ем, — произнёс Таулянт по слогам сложное для него слово, — новые технологии маглов в наш мир. Ты удивишься, но в твоей квартире есть и электричество, и водопровод. Люмосами не насветишься, а Агуаментиями не напьёшься. А если и напьёшься, то набрать нормальную горячую ванну будет ой как проблематично! Короче, сантехника — великая вещь!       И вот, наконец, они пришли к его дому — многоэтажке, окрашенной в лимонный или бежево-лимонный цвет (а Кэти бы точно сказала, что это за оттенок!), и долго поднимались до девятого этажа, так что Гарри даже задохнулся. Гарри ведь привык к компактности магической Англии. Выходя в магловский Лондон, он был внутренне готов в толкучке, к огромным потокам людей и большим расстояниям, но в местах, связанных с магами, он внутренне переделывал шкалу усталости. Так что сейчас Поттер просто валился с ног.       Таулянт открыл дверь в общую прихожую и показал на дверь в квартиру — обычная дверь, немного обшарпанная, конечно, но Гарри больше боялся того, что за ней.       «Мой новый дом», — подумал Гарри с такой обречённостью, что был не в силах перешагнуть порог. Ему казалось, что вместо этого он с таким же успехом мог вывесить транспарант «ГАРРИ ПОТТЕР НАЧИНАЕТ НОВУЮ ЖИЗНЬ». Без друзей, без Кэти, её родителей, Уизли, без понятной и наигранной схемы, без верных товарищей по команде.       Гарри подумал, что было бы здорово, если бы какая-нибудь неведомая волшебная сила внезапно щёлкнула неведомыми пальцами и неведомо как вернула всё назад.       Очнулся Поттер тогда, когда прямо за ним захлопнулась входная дверь — видимо, Таулянт затолкал его в квартиру. Перед глазами сразу восстал чулан под лестницей. «Вот и вернули всё назад. Спасибо!»       Прямо на него смотрело замызганное кухонное окно, изрыгающее из себя тот самый серый свет, при котором хоть лампу накаливания включай, хоть люмосом свети — всё равно лучше не будет, только хуже.       Тот самый обыденный серый, который Гарри всеми фибрами души ненавидел. Как-то Кэти сказала ему: «Вот поэтому ты никогда не сможешь стать „обычным“. Поверь мне, это против твоей природы». Он верил жене даже несмотря на то, что фразы наподобие этой казались ему пафосными, — но у него не было причины не верить. Раз такая яркая и живая девушка, как она, с ним. Он никогда не спрашивал, что она нашла в нём. Чем именно он её привлёк, он как-то на третий год их совместной жизни спросить осмелился. Но это разные вопросы.       — Ты был внезапен, забавен и невероятно мил, — сказала Кэти, целуя его. — Ты и сейчас такой же.       Ей почему-то запало в душу не то, что он устроил вечер на двоих в книжном магазине, а те кроссовки, которые он купил специально для неё. Он тогда предположил, что она специально оденется во что-нибудь вроде платья с каблуками в ответ на дурацкую шутку, подсказанную Вудом: «Поверь, ты прекрасна всегда, и завтра будет нелишне воспользоваться этим и одеться максимально уютно».       Он будто снова увидел её в тот день, семь лет назад — удивлённую, растерянную и порозовевшую от стеснения.       Гарри удручённо вздохнул. Капала вода из крана на кухне.       «Господи, какая же срань! Это же не квартира, это же не жильё, это же пародия!» Он с ужасом глядел на старую кровать с матрасом, из которого угрожающе торчали концы пружин. Протекающий кран, еле тёплые батареи и отвратительный свет от замызганных лампочек, висящих на электрическом шнуре, — не самые приятные впечатления от жилья, в котором тебе куковать целый год.       Гарри встряхнулся — нет, окна, конечно, замызганные, но их можно помыть, матрас на кровати был целым, а лампочка светила через простенький, но плафон. Гарри был мастак драматизировать, и слава Мерлину, что все эти «ужасы белых людей» ему привиделись. Квартира как квартира — жить можно. «Жить вообще можно всегда, особенно когда ты не мёртв», — подумал Гарри.       Завтра предстояло встать ни свет ни заря, чтобы подписать контракт, и Гарри благоразумно решил лечь спать пораньше.       Позже ему показалось, что он сделал это абсолютно зря — тишина пустой квартиры давила, не давала спокойно и глубоко вдохнуть, забиралась под одеяло и хватала за горло.       Гарри ворочался, стонал от досады в подушку, искал рукой Кэти, чтобы прижаться к ней, и, не находя, вздыхал.       Наконец он решил встать и хотя бы заварить себе чай. На кухне всё так же с отвратительной размеренностью протекал кран. Гарри подумал, что с ним придётся разбираться вручную — техника тонкая, магией как бы не доломать окончательно. Правда, уже через пятнадцать минут, после кручения всех ручек и самого крана (по часовой и против часовой), он читал Репаро с зажмуренными глазами — всё-таки его конёк это мётлы, а не сантехника. Не помогло.       Гарри рывком поднял на табуретку сумку с вещами — дерево под ней жалобно скрипнуло. Он открыл её и замер в ступоре: из сумки пахнуло чаем, пряностями, бисквитом и Кэти.       Он достал один из многочисленных пакетиков с чаем, засыпал в чайник, поставил кипятиться воду (здесь почему-то была старая грязная электрическая плита) и сел за стол.       Чая уже не хотелось. Нет, Гарри не собирался страдать по Кэти каждую свою приштинскую секунду, вовсе нет! В конце концов, что ему сказала Кэти? «Должно быть что-то ещё, иначе мы теряем смысл самих себя»? Точно. Нет, Гарри не собирался растворяться в ком-либо или чём-либо. Всё-таки он — это не только любовь к Кэти и квиддичу, не только скорбь по погибшим (или по собственной юности). Есть что-то ещё.       И та самая его часть, которую он никак не мог назвать, схватить за грудки и хоть как-то определить, чеканила внутри него дятлом-телеграфистом, а может и дроздом:       — Не справился. Провалился. Обделался. Не смог. Ошибся.       Да, он, как обычно, до смешного глупо бросился в пекло, которого не было (в конце концов, одна дурацкая шутка на пресс-конференции!), и своими руками согрел жар нового, другого пламени. И сейчас оно сжигало их время, карьеры… их самих.       Гарри корил себя за ошибку — она, как та самая первая кость домино, была способна обрушить всё. Из-за него ошиблась и Кэти — это было вполне логично, ведь это она ломала свою карьеру через колено ради мужа и странно было бы ожидать от неё рассудительности и взвешенных решений; он не винил её.       Он обвинял себя в слабости, никчёмности, мягкотелости… Больше всего его в себе бесило катастрофическое неумение решать проблемы, не создавая новых. И именно этот шёпоток внутри, что его подстрахуют и скажут спасибо за то, что он хотя бы попытался, — был хуже всего. Потому что не подстрахуют и не скажут. Потому что уже лет десять как он в случае падения будет падать по-настоящему. К несчастью, осознал он это только сейчас — после победы судьба берегла его: он ни разу не оступался так, чтобы провалиться сквозь гнилые доски в подвал с крокодилами. Он жил так, будто попал в ту самую сказку, которую рисовал себе с самого детства — где все его любили, уважали, хвалили, а за провалы — ну, максимум один раз ущипнули за щёку, мол, ай, каков сорванец! Казалось, его внутренний ребёнок, которому так и не суждено было вырасти, вырвался на свободу и оторвался по полной программе — со своей похотливой алчностью до игр, смеха, беззаботности, безалаберности и полного отсутствия необходимости хоть как-то развиваться — внутренне и внешне. Он пытался заграбастать своими руками всё, что хоть на секунду ему нравилось, что развлекало его, — удивительно, как его прибило к земле меткой гирькой с небес только сейчас.       Удивительно, как может везти идиотам. Удивительно, как внезапно кончается удача везунчиков.       Гарри встряхнулся, засунул руку вглубь сумки и достал оттуда целую стопку фоторамок. В одной из них была полувыцветшая газетная вырезка — они с Кэти на их пятом, кажется, свидании. Гарри вспомнил, как Кэти сначала долго ругалась на папарацци, сфотографировавшего их, — Господи, как глупо, оказывается, смотрятся влюблённые люди! — и на статью с домыслами про неё, Гарри и Джинни Уизли, а потом аккуратно вырезала этот снимок. На удивлённый взгляд Гарри она, пожав плечами, ответила:       — А что? Со статьёй мы ничего не сделаем, а вот фотка классная! Хотя автору лучше не попадаться мне на глаза…       Влюблённые люди выглядят ужасно глупыми, но невероятно счастливыми.       Во второй рамке было фото Сириуса. Он, конечно, был тем ещё придурком — «никого не напоминает?» — и в самые важные моменты своей жизни часто принимал неверные решения, но он был первым действительно родным для Гарри человеком, тем, кто появился как по мановению волшебной палочки перед ним и сказал: «Гарри, я твой крёстный!» Он был причиной, по которой Гарри хотел быть похожим на отца, — чтобы порадовать Сириуса.       На третьем фото его родители смеялись в объектив колдокамеры. Джеймс одной рукой обнимал Лили, а другой отмахивался от Сириуса, пытающегося поставить ему не совсем метафоричные рога — не маленькую V, а полноценные рога из предплечий и разветвлённых пальцами ладоней. Мама смотрела на них и заливалась смехом. Гарри обожал это колдофото.       Конечно, он отдавал себе отчёт, что во многом родители, какими он знал их со слов других, были некими идеологическими конструктами. Если судить по рассказам о них, Поттеры были идеальны. Он не верил в это.       Зато он верил в то, что у них были недостатки, он даже придумывал их. Он был уверен, что папа разбрасывал носки по дому и имел привычку убегать оленем в лес, как только услышит разгневанное «Джеймс Флимонт Поттер!» от мамы. Он был уверен, что она могла выесть мозг, как это умела Гермиона. Он был уверен, что папа вполне мог сказать невпопад что-то обидное, не подумав об этом. Он верил, что мама могла свести всех с ума своим стремлением к идеальному порядку везде и во всём.       Гарри верил в их недостатки, и это делало их живыми, наполняло красками и добавляло рельефа их образам в его воображении.       На последнем фото, на фоне Чёрного озера и Хогвартса, стояли в обнимку он сам, Гермиона и Рон. Они были важной частью самого Гарри, и именно благодаря им он однажды осознал то, что усвоил давным-давно: человек не центр мира, человек имеет смысл тогда и только тогда, когда кто-то для него важен — и речь не про начальника, который может добавить лишних десять галлеонов к жалованию, а про тех, кто важен самим фактом своего существования.       Именно они, его друзья, научили его тому, что никогда нельзя опускать руки окончательно. Потому что ты — не весь мир и есть люди, которые нуждаются в тебе. Просто нуждаются в том, чтобы ты был.       Эти люди — такие смешные и в чём-то неуклюжие — наполняли его уверенностью в том, что даже такой профан, как Гарри, может жить. Жить как взрослый, самодостаточный счастливый человек.       Он сидел и пил прогорклый чай, глядя на фотографии и думая, что ему есть ради кого стараться жить и не опускать руки.       Наутро он аппарировал на базу клуба по координатам, оставленным для него Таулянтом.       — О, Гарри, верно? Меня зовут Боян Мемола, я спортивный директор «Дроздов». Ты прибыл как раз вовремя, но у нас есть ещё десять минут. У тебя есть вопросы?       Боян говорил по-английски крайне быстро, но с таким сильным акцентом, что Гарри приходилось буквально переводить с бояновского английского на английский английский, и он не сразу заметил, что тот уже стоит перед ним с протянутой для рукопожатия ладонью.       — О, здравствуйте! К вам вопросов нет — я ведь не молодой серб, стремящийся в Молдавию и Болгарию.       — А какая ваша цель, мистер Поттер? — сощурился Мемола.       — Во-первых, не потерять форму за этот год, а во-вторых, научиться всему новому, чему только смогу. Благодаря тесному знакомству Виктора с балканским квиддичем я знаю, что игра у вас какая-то…       «…дурная», — прикусил себе язык Гарри. Не хватало ещё в первые же секунды в клубе испортить себе всё, что только можно было.       — О, вы про мистера Крама? Он, наверно, говорил, что у нас «иной» стиль игры, да? — по глазам Мемолы было видно, что он понял, что именно хотел сказать Гарри.       Основания думать именно так у Гарри были: по словам Вика, на Балканах в квиддич не играют. А во что играют, он уточнял только если был уверен, что рядом нет девушек. Тогда он начинал так материться, что даже у Гарри, с двенадцати лет игравшего с Вудом, а затем и с Хэдсфилдом, закладывало уши.       — Да, он часто говорил именно так! — уцепился Гарри за протянутую ему соломинку, хотя где-то в затылке сверкнула мысль, что Мемоле понравилось то, что Гарри хотел сказать. Больной какой-то!       — Что ж, мне остаётся надеяться на то, что вы или научитесь всему, чему только можно, играя в нашем клубе, но не помешаете Балканам выиграть следующий чемпионат мира, или же не научитесь ничему, но поможете нам выиграть чемпионат! — засмеялся Боян.       — Постараюсь мешать вам изо всех сил! — вернул усмешку Гарри, и тут же, не успев уследить за своим длинным языком, ляпнул:       — Если меня вообще возьмут в сборную…       Мемола грузно сел обратно в своё кресло.       — Не волнуйтесь, мистер Поттер. Поверьте моему долгому опыту — а я работаю в квиддиче почти пятьдесят лет, — здесь пропадают с национальных арен не те, кто назвал кого-то «грязнокровкой» (и это явно не ваш случай — мы наводили справки) или кто по глупости своей лишил клубы чуть ли не всех источников дохода, а банально — те, кто перестал ощущать себя единым целым с ветром. Форма. Форма и только она важна, и я понимаю ваше стремление её не терять — не после того, что вы вытворили в финале Кубка Англии. Не смотрите на меня так — об этом мы тоже наводили справки, да вы и сами знаете, что квиддичный мирок более плотный, нежели всё наше общество.       Заметив, что Гарри после его слов впал в ступор, Боян добродушно заметил:       — Мир не заканчивается клубами, спортивные скауты федерации тоже разъезжают в поиске информации о соперниках. Я видел отчёты балканских скаутов о том матче… На чемпионате мира опасайтесь бладжеров, мистер Поттер. А теперь, позвольте, нас ждёт ваш контракт.       Когда Гарри перешёл с Бояном в конференц-зал и ему показали документы, Поттер, мягко говоря, обалдел — исходя из написанного, он будет получать в месяц целую тысячу галлеонов!       Гарри снял очки и протёр глаза. Махнул палочкой над контрактом в попытке убрать иллюзии. Легонько дал себе по голове, чтобы убрать иллюзии из мозга, страдающего приступами эскапизма.       Тысяча галлеонов. Каждый месяц.       Тысяча, мать его, галлеонов!       Почти в два раза больше, чем в первоначальном предложении, разрази его гром!       Гарри мгновенно подсчитал, что они с Кэти смогут выплатить штраф меньше чем за год, а не за полтора года! Он почти услышал заветное «Лимонную дольку, Гарри?». Он ещё раз протёр глаза. Это казалось невероятным: чтобы клуб, который уже договорился с игроком на определённую сумму, в последний момент предлагал контракт стоимостью почти в два раза выше — это уму непостижимо. Гарри почему-то представил перед собой статую Хагрида из золота, говорящую: «Ты не придурок, Гарри! С днём рождения!»       Кажется, он снова может дышать — полной грудью, не думая о том, что он подставил семью, — ведь все проблемы решены!       Боян, увидев, как изменилось выражение его лица, улыбнулся, мол, сюрпри-и-и-из!       Когда Гарри уже подписал контракт и встал, Боян положил руку ему на плечо и с интонацией, очень похожей на дамблдоровскую, сказал:       — Гарри, Гарри, вы ведь очень невнимательно читаете контракты, верно? А что, если бы вы только что подписались на рабский контракт до конца жизни? — улыбнулся он. — А если бы вы читали внимательней, то, уверен, вы бы уже требовали ваши законные пятьсот галлеонов подъёмных, — с этими словами Боян достал из-за пазухи мешочек с золотыми. — Обычно мы проводим банкеты в честь новых игроков, но вам важнее быстрее выплатить штраф, нежели вкусно поесть, не правда ли?       Забрав и спрятав в рюкзак деньги, Гарри подержал в руках облегчённую, без длинных рукавов, версию экипировки «Дроздов», пока ещё без своей фамилии на спине — всё произошло так быстро, что и вышить таких комплектов не успели.       После лета в окружении Динов Томасов (он так мельтешил, что Поттеру казалось, будто их штук десять, не меньше) и кучи набросков идей комплектов для всех клубов Британской лиги, Гарри не мог не обратить внимание на то, как выполнена форма: она была полностью чёрной, но по груди рассыпались горизонтальные коралловые и бордовые ромбы, которые ближе к низу футболки становились всё прозрачней и прозрачней и, наконец, исчезали совсем.       «Круто! Неужели жизнь внезапно налаживается?»       На пресс-конференции, посвящённой его переходу, Гарри сидел чуть ли не подпрыгивая на месте: «Ну когда уже его пустят к полю, когда?!» Тем более, что он терпеть не мог конференции.       — Мистер Поттер, мистер Поттер, чувствуете ли вы волнение перед первой тренировкой с «Дроздами»? — спросил заикающимся голосом какой-то юнец. Видимо, в одной приштинской газете приезд Гарри посчитали идеальным моментом для тренировки необстрелянных птенцов. Гарри мысленно закатил глаза и в тысячный раз за жизнь проклял того, кто придумал газеты. Чёртовы итальянцы! «Gazette, gazette! Все новости на одном листке! — мысленно спародировал он мальчишек-разносчиков. — Видите, к чему это привело, мелкие засранцы?!»       Тут Гарри заметил, что все выжидающе глядят на него — видимо, опять задумался.       — Э-э-э… А что, это не риторический вопрос? — спросил он. В зале засмеялись — хороший признак.       — Мистер Поттер, как вы оцениваете своё психологическое состояние? Всё же история с отстранением…       — Я на подъёме, — не дослушав, ответил Гарри. — Я невероятный везунчик: найти клуб, где я смогу играть без санкции со стороны МАК, буквально на следующий день после решения дисциплинарной комиссии.       — Чего вы хотите достичь за этот год с «Дроздами»?       Гарри задумался. Он чемпион Британских островов, почему бы ему не замахнуться и на Балканы?       — Чемпионства.       В зале послышались смешки, Мемола, кажется, икнул.       — Что вы знаете о загребских «Привратниках»?       — Они невероятно сильны — я наводил справки. Но считаю, что никогда нельзя гадать о шансах до начала чемпионата, — ответил Гарри.       Естественно, он абсолютно ничего не знал о Балканском чемпионате (ссоры с Кэти не предполагают параллельного чтения местной прессы), но решил рискнуть. Господи, почему у него язык как помело?! Ни одной конференции, где не случалась какая-нибудь дичь!       Слава Мерлину, на этом всё закончилось — то ли потому что журналисты обрадовались возможности написать о Гарри какую-нибудь гадость, то ли потому что расстроились от того, каким скользким интервьюируемым он оказался.       Гарри с нетерпением встал с кресла и чуть ли не побежал за поманившим его Мемолой. Он надеялся спросить у него кое-что перед тренировкой.       — Что-то конференция затянулась. Представим тебя команде прямо на поле, — опередил его спортивный директор. — Пошли, отведу на тренировочное.       Гарри всё вертел головой, не понимая, что его беспокоит. Вот они вышли из административного здания у стадиона прямиком в тоннель — подтрибунные помещения. А где-то там выход на тренировочную базу и раздевалка по пути — «Дрозды» не настолько богаты, чтобы размещать тренировочные поля и здания с тренажёрами и комнатами для персонала и восстановительных процедур (да и много чего ещё!), как у «Паддлмира». В «Юнайтед» они тренировались где-то в полях у реки Пиддл, подальше от магловских глаз, а играли ближе к Дорсету: и базу, и громадный стадион в одном месте скрывать сложнее.       Под этими трибунами не было никаких излишеств, к которым так привык Гарри, — например, не было плакатов с легендами клуба, никаких мотивирующих цитат на всю стену или колдографии орущего Вуда, когда он взял пенальти в девяносто девятом — тогда «Паддлмир» играл из рук вон плохо и задачу по выходу в плей-офф решали в последнем матче регулярного сезона с «Осами». Гарри, тогда только начинавший играть и частенько сидевший на скамейке, хорошо помнил… нет, не звериный оскал — Вуд натурально ржал, как гоблин. А насмехающийся вам в лицо гоблин — зрелище далеко не самое приятное.       Гарри встряхнулся — нет, никаких плакатов и ржущих Оливеров Вудов, только неотшлифованные бетонные стены да массивные столбы, подпирающие трибуны. Неровные, со сколами и бесчисленным количеством выцарапанных надписей. Внезапно на глаза попалось: «Полуфинал КЧ-1976. „Дрозды“ — „Сороки“, 320:290. Не забудем, не простим! „Стоунхевенские Сороки“ — 1976».       Гарри машинально втянул голову в плечи. Злобные «сороки», мстящие конкретно тебе, — страшная команда. Они и в семьдесят шестом играли по принципу «Давайте победим, а если не получится, то проломим пару голов». Что характерно, пробивать черепа своим одноклубникам они не хотели, — так что отрывались на соперниках. И продолжают отрываться, костоломы чёртовы!       Слава Мерлину, что тому составу если кого-то сейчас и гонять — так только скворцов на трибунах. Клюками. Правда, нужно подумать, сколько скворцов может прибить одна «сорока» — десяток или сотню.       — Эй, эй, залётный дрозд, сначала в форму переоденься! — схватил его за шиворот Мемола. — И защитку не забудь!       И его впихнули в раздевалку. Опять же, никакого лоска: бетонные полы, старые лавки, жалобно скрипевшие, стоило только кинуть на них взгляд, и никаких шкафчиков — только общая полка, несколько крючков у каждого места и надписи на стенах из фанеры: Мурич, Демхасай, Мемола, Хайратдинович, Гавазай, Кумбула… о, а вот и его место: Potter. И чуть снизу подписано от руки и явно втихаря от сотрудников клуба: «Pallua?»       Гарри приладил на место нагрудник, щитки, натянул специальные пилотажные очки, надел тренировочную форму «Дроздов». Глубоко вздохнул — начиналась новая жизнь. А потом подумал: «Хватит откладывать, баклан! Иди и лови грёбаный мяч!» — и шагнул к улыбающемуся Бояну, который шутовским жестом приглашал его на поле.       Поттер выбежал к выходу из подтрибунки и замер. Закрыл глаза и вдохнул запах свежепостриженного и политого газона.       Он, оказывается, чертовски соскучился по этому. Он не торопился побыстрее выбежать на газон. Сейчас первый шаг казался едва ли не сакральным действием.       Прежде, чем шагнуть на поле, он усмехнулся:       — Боян, можно кое-что спросить?