«Ежедневный Пророк», 08.10.2009, стр 5
Что у героев внутри? Скотт Симмонс эксклюзивно для «Ежедневного Пророка» о первом матче Гарри Поттера на Балканах Товарищеский матч с преторийскими «Огненными жакарандами» из Южной Африки стал для новой команды Гарри Поттера — приштинских «Дроздов» — кошмаром наяву. Птичьи проиграли деревянным (жакаранда — это дерево, дамы и господа) со счётом 330:490, и если охотники из Приштины забили хотя бы 33 мяча, то вот Гарри Поттер не поймал ни одного снитча. Ах да, погодите, он же в игре один!.. Вот так рушатся наши собственные иллюзии относительно тех, на ком, казалось, держится квиддич туманного Альбиона. Признавайтесь, кто, как и я, думал, что «уж сейчас-то Поттер покажет всем, что английские ловцы — лучшие ловцы в мире»? Ладно, будем честными — дело не в том, кто в конце концов поймал снитч. «Не поймать снитч» можно тоже по-разному: упустить в борьбе нос к носу, обидно попасть под бладжер загонщика, удар которого иначе как пушкой не назовёшь, можно упустить снитч, играя… никак — ну вот бывает такое, коллеги не дадут соврать, когда ты битый час сидишь перед пустым пергаментом и не знаешь, что писать, хотя сдаваться редактору нужно было ещё вчера. А можно упустить снитч, играя так, что ничего, кроме испанского стыда за ловца, ты не ощущаешь. К сожалению, мы видели именно такой вариант. Мне очень хочется ошибаться, но вчера по ходу всего матча — который на счастье англичан и сербов был очень короток, — возникало ощущение, что вместо Поттера там летает небезызвестная вам Гермиона Грейнджер под обороткой. Герой Второй гражданской сама признавалась, что летать вообще не умеет, да и боится. Как иначе объяснить то, что Поттер не мог пролететь прямо хотя бы пару футов, — я не знаю. Может, Поттера просто лихорадило? Если так, то у него вполне могли трястись руки, что даже на сертифицированных МАК мётлах приводит к потере курса. А может, Поттер начал пить? Впрочем, мы не жёлтая пресса, а Поттер — профессионал, и я заранее прошу прощения за предыдущую фразу, просто… я пытаюсь понять — как? Лучший ловец Англии молодёжного квиддича конца девяностых, надежда взрослого квиддича в начале нулевых и надежда, свершившаяся в конце десятилетия, — как он мог летать вот так?! Мерлин и Моргана, храни Королеву! Я очень надеюсь на то, что Её Величество не увлекается магическими видами спорта. Складывается впечатление, что стоит многое спросить с тренерского штаба «Дроздов»: как они умудрились меньше чем за месяц испортить игрока настолько? Впрочем, здравый смысл подсказывает мне, что пора перестать перекладывать вчерашние неудачи на внешние причины. Вполне вероятно, что, будем честны, отвратительная игра мистера Поттера продиктована его психологическим состоянием. Посудите сами, какие эмоциональные качели переживает Гарри Поттер почти полгода? Сначала плей-офф, где соперниками были «Скитальцы», а затем и «Соколы» — игра против них даже в регулярном сезоне заставляет понервничать, а тут четыре матча друг за другом с каждой из этих команд. Потом вся эта нервотрёпка с финалом против «Ос», где тогда играла его жена, Кэти, — все же помнят эту историю с оговорками на пресс-конференции, да и ту огненную стычку на поле после травмы Фишера? Тот самый «Заговор обмена», в конце концов! Я уже молчу про то, что Гарри Поттеру пришлось примерить на себя абсолютно новое амплуа «блуждающего ловца» и забить (!) победный, по сути, гол. А затем, сами помните, — очень странное судебное разбирательство из-за мутной истории с вмешательством в финансовые и трансферные дела обоих клубов, дисквалификация на год, переезд на Балканы, разлука с женой… в который раз я напоминаю себе, что мы не жёлтая пресса, но в случае с Поттерами все понимают, что это не просто сплетни о звёздах: когда мы говорим о чете Поттер, то совершенно очевидно, что всё вышеперечисленное действительно имеет непосредственное отношение к игре. Не будем забывать, кто такой Гарри Поттер — всё же обойдёмся без экскурса в историю, а если вы хотите освежить память, то откройте учебник истории. Возможно, на кого-то другого это не повлияло бы так сильно, но… С другой стороны, Поттер всё же воевал семь лет, а тут полгода неудач, и всё, дудки, он больше не играет? Странно всё это. Впрочем, кто знает, что там у героев внутри? С наилучшими пожеланиями для Гарри Поттера, специальный корреспондент «Пророка» Скотт Симмонс. Из всех мириад слов, крутившихся сейчас в голове у Гарри, не было ни единого, которое можно было бы говорить при детях. — Ну, в отличие от тебя я хотя бы выругался, когда прочёл. Гарри очень хотелось, чтобы его сейчас кто-нибудь обнял. Желательно, чтобы это была Кэти, а не Драгаш. — Я могу представить, что ты чувствуешь и чего сейчас не понимаешь. Также я понимаю этого Симмонса, однако он в статье допустил грубую фактическую ошибку, и не одну. Но это тоже объяснимо — кто ж в здравом уме подумает, что в лиге, которая очень стремится пройти сертификацию МАК, летают не на сертифицированных ассоциацией мётлах? Поэтому вот что, мы тут этому Симмонсу отправили небольшой презент. — Чего?! Какой, нахрен, презент?! — Такой, не ори на тренера. Куштрим мы ему отправили для тест-драйва. А ещё карту Балкан и официальную просьбу исправить фактическую ошибку в тексте. Ты ж смотри, сербами нас назвать! Нас, косовар! Смысл сего финта ушами начал медленно доходить до Гарри — точнее, дошло-то до него сразу, но потом заработали кровожадность и воображение. Поттер разразился таким истерическим смехом, что казалось, ещё немного, и ему точно вызовут колдомедиков. — Вас точно надо посвятить в Мародёры! В ответ на это он получил самый что ни на есть настоящий подзатыльник. Таким злым Отца и Повелителя Гарри видел едва ли не впервые. — Ты хоть смысл этого слова знаешь, щенок?! — Было ощущение, что Драгаш его сейчас просто проглотит — и дело с концом. Ой. Смысл слова «мародёры» он, конечно, знал, но для Гарри и его окружения этот смысл кардинально отличался от общепринятого. Он свято верил в то, что такое идиотское название мог придумать только Сириус, и никак не мог понять, как такое допустил Ремус. — Замир, я сейчас всё объясню! «Мародёры» — так себя называли мой отец и его друзья в школе. Это у них такое название было, типа… названия компашки, вот! Они чуть ли не всем людям их поколения известны своими под… подколами, приколами и издевательствами, чего уж там. Это как… как псевдоним коллективного художника, вот! Я не хотел вас обидеть, честное слово, перьями клянусь! — Не выросли они у тебя ещё, клянётся он перьями, — пробурчал Замир. — Чего ж они такое отвратное название выбрали? Сразу бы нарекли себя «стервятниками», чего уж там!.. — Я всегда буду любить отца и его друзей, но… Малолетние дебилы, сэр. Драгаш сначала попытался удержать нейтральное выражение лица, но потом всё же засмеялся: — Аллам, ну и любящий сын! А теперь серьёзно: я не знаю, почему тебе этого ещё не рассказали и почему ты сам, дурья твоя башка, не догадался прочитать об этом, но Балканы, да будет тебе известно, это очень… кипящее место. Тут воевали едва ли не с рождения этой земли. И к мародёрам — ну, настоящим мародёрам, Поттер, — тут отношение соответствующее, это больная тема. Так что аккуратно, усёк? — Отец и повелитель! А газета-то откуда? — Птички на крыльях принесли. Скауты называются. И шуруй на поле, а не то ощипаю, не успеют у тебя перья вырасти!***
Следующая за статьей неделя принесла психологические сложности уже не кнатами, а галеонами, даже гринготтскими сейфами. Правда, когда Гарри думал про это, его постоянно тянуло ржать: «Будто предыдущие недели, а то и месяцы, были для нас лёгкой прогулкой?!» Не успел он толком обмозговать матч с «Жакарандами», как почти сразу же — матч лиги с «Вурдалаками», во время которого Гарри боролся не с соперниками в воздухе, а с собственными демонами, сидя на скамейке. Он сидел, смотря на то, как Дем опять тупит, как последний академец на грани отчисления, из-за чего матч затянулся на целых два часа, грыз ногти, подскакивал на трибуне и мысленно кричал: «Боже, обернись! Да обернись ты! Да уже поздно! А теперь посмотри на А3! Куда ты летишь, снитч в другой стороне!» — но сквозняком из не до конца прикрытой двери в пучины бездны то и дело тянула холодком мысль: «Пусть Дем и тупит как осёл и летает как осёл, но ты-то вообще сидишь на скамье и совершенно точно не сможешь отыграть даже как Фатмир». Получается, Гарри что, хуже осла? А ещё эта чёртова статья! Не хватало Гарри собственного мозгоклюйства, так откуда ни возьмись вылез этот Симмонс! Нет, конечно, Гарри где-то глубоко в душе понимал, что у парня работа такая… Да и в целом колонка написана не в духе «а я говорил, что этот Поттер — дерьмовый игрок!». Скорее, Симмонс искренне недоумевал, где же тот самый Поттер, которого привыкли видеть на островах. Прибавить очевидное английское «да мы вообще лучшие в мире, что вы так на нас смотрите удивлённо»… В общем, Симмонса можно было понять. Но не хотелось. Мало было Гарри демона, выпущенного на свободу Симмонсом, Моргана побери душу этого, без сомнения, излишне проницательного парня, так ещё и обещанные совместные разборы полётов с Демхасаем назначили именно на международную паузу. Гарри тянуло истерично ржать от того, что его учит малец из молодёжки. И ещё больше в истерику его вгоняло то, что этот «малец» не только был крупнее его раза в два-три, но и действительно мог его чему-то научить, поэтому если ущемлённая поттеровская гордость выходила на сцену переливчато пищать о несправедливости, то поттеровское благоразумие оперативно и точно пуляло в неё вонючую тапку или какой-нибудь просроченный помидор — что под руку попадалось. Как и обещал Отец и Повелитель, Дем объяснил Гарри базовые принципы полёта на «Куштриме» — для него, конечно же, базовые, — и внезапно в голове Гарри сложился весь пятитысячный пазл, настолько всё было просто на самом деле. Да и Фатмир оказался достаточно хорошим учителем! И это несмотря на языковой барьер и колоссальную разницу в игровом опыте. Сказывалось, что Дем летает на «Куштриме» без малого полжизни — примерно в десятилетнем возрасте молодёжь на Балканах пересаживают с «Молний» и «Нимбусов» на вот это непотребство. Всего нескольких часов под чутким руководством Демхасая хватило, чтобы Гарри понял одну непреложную истину: на «Куштриме» нужно летать как на, собственно, «Куштриме», и тогда что-то может даже и получаться! А вот поди ж ты, попробуй пойми это, если весь твой опыт привязан к адекватной в полётных качествах «Молнии»! Наверное, всё было бы проще, если бы он сразу уяснил для себя, что теперь у него в руках не «Молния», не «Нимбус» и даже не «Чистомёт» — короче, не то, к чему он привык и что знает с детства, а что-то абсолютно иное, как и все Балканы с их языком, сумасшедшими фанатами, полными странной еды барами, с сербами, которые не косовары, и с хорватами, которые тоже не косовары… и вообще «Поттер, если ты в чужом городе, ходи поближе к нашим ультрас», которые на поверку чуть ли не мафия… Так что теперь Гарри уже не казалось, что во всем виновата метла, — хотя все в один голос продолжали твердить, что мётлы тут и взаправду паршивые, а он привык летать на мётлах топ-класса и, вообще-то, летает он неплохо. После пары персональных тренировок с Фатом — где-то с середины международной паузы — Гарри попросил дополнительных занятий в тренажёрном зале. Что бы там себе ни думало его подсознание, но сознание чётко сигнализировало о том, что ему просто кошмар как не хватает «физики»: остальная команда по кондициям уже подходила под чемпионат, а он всё равно выглядел тут… белым дроздом. Ему нужно было набирать форму, тогда как сокомандникам достаточно просто её не терять. Не говоря уже о том, что ребята таки умели летать на «Куштримах». После тренировок в зале сложно было просто парить в воздухе: казалось, что его запустили вверх с пятидесятифунтовыми гирями в довесок — так тяжелело тело, так скованно оно двигалось. Не сказать, что это способствовало пониманию метлы, на этом фронте прогресса особо не было, зато теперь Гарри хотя бы не отлетал куда-то в стратосферу от лёгких тычков Дема — но только тогда, когда был готов к ним и заранее напрягал бёдра и кисти для крепкого хвата. И казалось бы, спасительные изнуряющие тренировки — Хэдсфилд бы взвыл от зависти! — должны были вычистить его сомнения и постоянные самозакапывания, но потом всё возвращалось на круги своя. Взгляд опускался на бетонные полы подтрибунок, к пыли и грязи, он сам гнулся, будто старый уставший от жизни ржавый гвоздь, по которому когда-то неудачно ударил неумёха-подмастерье. Гарри не знал, на кого валить вину за то, что сейчас он жил как будто в одной затяжной атаке соперника при 0:140 не в его пользу.***
Исход международного перерыва застал Гарри сидящим на балконе, заваленном, конечно, всяким хламом от предыдущих жильцов, но зато с отличным видом на залитые вечерним солнцем улочки магического квартала. Можно было и пройтись, но после силовых тренировок тело гудело, и дополнительное кардио ноги могли и не выдержать. Гарри хотел подумать. В последнее время его жизнь казалась ему калейдоскопом событий, в который он смотрит, кружась на карусели. Опыт, безусловно, интересный, но от такого велик риск стать эпилептиком. Сейчас Гарри было жизненно необходимо хоть как-то разобрать хлам у себя в голове, иначе он грозил пробить его череп изнутри зубочистками, взорвать барабанные перепонки чернилами, выдавить глазницы булавками и протечь полиролью во рту. Гарри как-то ради интереса лизал полироль — ему не понравилось, так что даже представлять не хотелось, что будет с его вкусовыми рецепторами, вырви его полиролью для метлы. Поэтому пришлось сесть и буквально заставить себя думать и отвечать на вопросы самому себе. Но вот беда — дело обстояло почти как с эссе на шестьдесят дюймов в Хогвартсе, когда приходилось до отбоя торчать в библиотеке и пытаться найти что-то на нужную тему. Обычно всё заканчивалось крахом их с Роном самостоятельности, когда Гермиона протягивала им книжку, на которую они оба только за последний час смотрели раз десять, не меньше, и каждый раз от неё отмахивались. Но сейчас-то вокруг не школа, рядом нет ни Гермионы, ни Макгонагалл, ни Дамблдора, ни жены, с которой Гарри привык обсуждать проблемы задолго до того, как они поженились — если подумать, не то чтобы он был в неё влюблён ещё в Хогвартсе, но именно с ней в сборной он был как-то близок, что ли. Не считая Рона, конечно. Вокруг никого, а вопросов — что Пожирателей в Литтл-Хэнглтоне. Как там Кэти? Что с ними будет? А если он не научится летать на этой деревяхе? А выиграют ли «Дрозды» хоть один матч с Гарри в составе? Возьмут ли его когда-нибудь в сборную после произошедшего? Да даже не после того, что он учинил на островах, а после игры здесь, на полуостровах. Что писать Кэти в письме? Правду, полуправду или ложь? Или ложь во благо — это уже не ложь? Если не ложь (это слово даже мыслится отвратительно), то что тогда: полуложь, полуправда или «пока не пойман — не вор»? А если она всё-таки его «поймает»? А она вообще увидит эту газету? Как она поведёт себя в таком случае? Убьёт ли она его, сковородой, как однажды уже пыталась, или отравит, подсыпав мышьяк в чай? А где, кстати, брать чай, а то у него уже почти закончился? И как привыкнуть к жирной пище? Практически всё мясо здесь — это баранина. Как вообще перестать дёргаться от здешнего языка? Потому что пока Гарри упорно кажется, что ему в спину говорят что-то непростительное. Слава Господу, здесь ещё не было Тёмных лордов, потому что если бы кто-то появился, то Волдеморту до него было бы как до луны. Кстати, о Луне — если уж думать про светила — а какая разница во времени у Косово и Фолклендов? Интересно, а на Фолклендах вообще есть какой-то особый диалект? А какие там мётлы?.. Этот калейдоскоп не прекращал своё вращение ни на одну миллисекунду, и нет, тренировки не помогали. Кажется, они с Кэти сильно ошибались, когда думали, что смогут убежать сами от себя в страну под названием «Работа до обморочного состояния». «Со дна всё-таки раздался стук!» — проскользнула предательская мысль в голове Гарри, когда он пытался обдумать события хотя бы последней пары недель. Иногда — не поймёшь, то ли специально, то ли та обезьяна с Ли-Энфилдом так шутила над ним, — но на дне его сумки, всё ещё пахнущей домом, мерещился ему замызганный, замученный, иссыхающий от жажды и голода Грозный Глаз Грюм — ну тот, настоящий, который на самом деле просидел целый год на втором дне сундука. Быть похожим на него не хотелось ну ни капельки, но, кажется, уже было поздно. Всё-таки это международная пауза, которая как бы проводит разделение: «Вот ты, дорогой, посиди на земле, пока лучшие будут играть, а вот ты пошли со мной, защищать честь страны». А Поттер тут, где-то в Богом забытой Приштине, играет мало того, что в чемпионате, непризнанном МАК, так ещё и в команде, из которой в сборную почти никто и не попал. Некоторые из «Дроздов», конечно, уезжали на товарки, но основными поставщиками кадров для взрослой сборной оставались балканские легионеры из Болгарии, Нигерии, Норвегии, Японии, Гаити и других топовых чемпионатов, а остальные места были заняты игроками «Привратников», «Пиратов» и «Красной звезды». Молодёжка же вообще состояла только из игроков этих трёх клубов, тот же Демхасай пролетал мимо вызова в национальную сборную, как дымка над Лондоном. Так что по всему выходило — великий Гарри Джеймс Поттер не мог обыграть не просто юнца, а ещё и далеко не лучшего юнца в стране. А потом накатывала волна горячего, обжигающего стыда: он же сам видит уровень, он знает, что, встреться Англия в матче с Балканами, его соотечественников раскатали бы в лепёшку, — и несмотря на это он всё равно считает, что всё плохо. Конечно, он старался думать о том, что с Балкан привезёт уникальный игровой опыт, но эта мысль не могла служить действительно обнадёживающим аргументом. Во-первых, кто сказал, что Поттер этот опыт сможет воспринять, а не просидит весь сезон на лавке? Во-вторых, он привык считать себя игроком если не лучшим, то одним из лучших, играющим в лучшей команде страны, с железобетонной уверенностью, что к международным турнирам к нему и Кэти прилетит сова от МАК с дежурным — слышите, дежурным! — уведомлением о том, что чету Поттер вызывают в сборную. И несмотря на все доводы разума, несмотря на то, что он видел, насколько здешняя игра хороша, он всё равно не мог отделаться от мысли, что он упал и больно хряпнулся башкой о землю. И вот это продолжалось уже неделю — всякая попытка спокойно подумать как будто блокировалась. Но Гарри не привык так легко сдаваться: в конце концов, ни один клуб не заканчивает регулярный сезон с запечатанными кольцами — и вообще редко кто заканчивает сезон менее чем с семью десятками пропущенных мячей, — значит, и защита его подсознания не может быть непробиваемой. Даже «Пушки Педдл» умудряются забить раз в полгода, так кто он такой, чтобы перестать пытаться думать? Он или додумает эти мысли, или они сведут его с ума. Не дай, конечно, Мерлин, но ощущалось это примерно так. Теперь, после тренировок с Фатмиром, он даже не был уверен, что его настоящая проблема — это «Куштрим» и неумение на нём летать. Сейчас вообще казалось, что это — наименьшая из проблем. Но хорошо, если дело не в этом, то в чём? Но сколько б он ни смотрел на улицу, ни пил чай, ни тёр метлу полиролью, сколько бы он ни стоял под душем, сколько бы ни старался думать о чём-то другом или, наоборот, думать только об этом, — в итоге он всё равно ощущал себя чучелом из мешковины, вместо соломы туго набитым корявыми мётлами. Эти мётлы недовольно вибрировали в нём, чесали изнутри мешковину, зудели в ней — под ней, над ней, — так что даже если разорвать себе кожу и расчесать само мясо — эта фантомная чесотка никуда не денется и не даст ему спокойно жить. Гарри далеко не впервые пришло в голову, что раньше всё давалось ему как-то слишком легко — вероятно, возвращался кредит за первые семнадцать лет жизни. Потому что ощущения от происходящего были вообще не те. Он слишком привык, что в небе ему комфортно, слишком привык, что всё вокруг знакомо, что он наизусть знает плотный мирок английского квиддича, играет с бывшими сокурсниками, со старшими или младшими гриффиндорцами, слизеринцами, рейвенкловцами, пуффендуйцами. А сейчас любое действие требовало борьбы — с метлой, с одноклубниками, с федерациями и ассоциациями, с самой этой землёй. Конечно, никто не обещал, что будет просто, но, смотря на ребят, Гарри волей-неволей думал: «Ну вот они же могут!» Где-то там звучал тоненький голос разума, твердящий, что того же Фатмира специально учили летать на этом дерьме, лишь бы тот вообще смог когда-нибудь, там, в перспективе, летать за «Дроздов»; твердящий, что Кендрезе смог уехать отсюда; твердящий, что никто не мешает жить спокойно тому же Драгашу или капитану Хайратдиновичу. Они все играли тут с молоду, понимали всю ироничность положения их страны на международной квиддичной арене, их пересаживали с произведений искусства на брёвна, и они, хотели того или нет, учились на них летать. Да, клубу это нужно было только для того, чтобы выгодно продать их куда-нибудь за большие деньги, но такова экономика балканского квиддича: клубы растят кадры, продают эти кадры и живут на вырученные средства. Не шикуют, а именно живут. Живут — и никто не кричит о том, что это худшее место на Земле. Тогда, на первой встрече в баре, ему сказали в один голос: — Сколько ты денег спустил в унитаз?! Сколько?! — Да у нас это, блин, бюджет иных команд со дна турнирной таблицы, а не рекламный контракт, Поттер! — Вот офонаревшее создание! — И посмотрите на него, ему не стыдно было эти деньги так бездарно про… терять. Вот это для них было ненормально, зато с «Куштримом» у каждого свой стокгольмский синдром. А ведь ему действительно было не обидно и, в некотором роде, привычно то, что он спустил такую кипу денег. Ему было жаль, что он подвёл людей, а про деньги он как-то не думал, хотя те же «Вурдалаки» примерно на такие деньги и жили — и ему ни разу за всё это время не пришла мысль о том, что он просто испарил бюджет целого клуба. Говорят, лучший в своём чемпионате. Но Гарри уже сомневался, а не приснилось ли ему это, и не сошёл ли он с ума, и не конструирует ли его мозг реальность, в которой он был топ-ловцом в далёкой стране, а сюда приехал просто потому, что дурак и испортил всё на родине и настало время собирать камни. А на самом деле он косовар-квиддичист, сбрендивший от того, что, будучи в своей культуре, в своей стране, зная местные мётлы с детства, никак не может научиться на них летать. Но была одна веская причина, по которой Гарри старательно гнал от себя мысли о том, что по нём плачет психушка и только добрые одноклубники не сдают его в больничку, потому что, к примеру, тут имеется только магловская. Если все это — белый шум его разума, то значит, и Кэти — сон, ирреальность, которой у него никогда не было. Конечно, всё это звучало слишком фантастически, слишком в духе нытика внутри него, слишком… «Фанерно», — вдруг пришло в голову Гарри. Слишком сложно было делать вид, что он продолжает просто скучать по жене. Всю эту ложь он пытался скрыть домиком из фанеры, которым накрыл классическую гермионину бездну. «Ой, я сошёл с ума, и, возможно, моя жена — мой же горячечный бред! Ага, проблема, конечно, в этом, а не в том, что ты решил спрятаться от неё в тот же чулан, не поэтому ты так болезненно реагируешь на любое упоминание Кэти самим же собой!» Сто пятьдесят — ноль в пользу подсознания, оно поймало снитч. Всё таки поймало, несмотря на то, что сознание яро оборонялось вот уже пару недель кряду и старательно выбивало ловца из седла. Всё, о чём он в последнее время думал, не имело ни малейшего отношения к тому, что на самом деле было важно, что на самом деле высасывало из него душу, что было настолько большим и необъятным, что за размером этой громадины он и не понял, что это в действительности не что-то внешнее — не чужая страна, люди, культура, чужой квиддич и метла, — а что-то до боли внутреннее, что-то, разрывающее его намного сильнее инаковости Балкан. Он солгал своей жене. И все эти маленькие недомолвки и зачёркнутые строчки писем мучили его сильнее, чем чужая страна, чужие люди, игровая импотенция, превращение в бревно в воздухе или чем статья Симмонса, о которой он вспоминал, стоило ему только начать думать про то письмо Кэти. И ведь он не поддался мимолётной слабости — он на протяжении длительного времени выстраивал паутину умолчаний и оговорок, старательно вымарывая всё неугодное, чтобы как бы не врать, но и не говорить правды. Одно дело не говорить, что ты едешь на Балканы вместо неё, потому что у магглов война, и совсем другое — лгать о самом себе, лгать тогда, когда, казалось бы, судьба уже несколько раз указала тебе — недомолвки, ложь и притворство не приведут ни к чему хорошему. Лгать тогда, когда вы должны быть предельно честными друг перед другом, а значит, перед собой, лгать тогда, когда видна любая попытка сфальшивить, значило только одно — Гарри струсил. И то, что он струсил перед ней, — било бладжером, проламывая грудину, выбивая из него всю душу. Он ведь с самого начала знал, что нельзя молчать, что Кэти это почувствует и сочтёт за предательство. Белая обезьяна протянула ему Ли-Энфилд и отдала честь его подсознанию.***
После внезапного проигрыша Гарри самому себе будущая «кубкочемпионская» товарка, на которую он должен выйти сразу после международного перерыва, перестала казаться чем-то ужасным. И вся многомерность его внутреннего хаоса свелась практически к квиддичу с его двумя направляющими: забей и не пропускай, а также схвати снитч, когда он появится. С частью «забей и не пропускай» всё понятно: пустить освободившиеся от внутренней борьбы силы на подготовку к игре. Он должен был делать больше, и он мог делать больше. Поэтому, несмотря на дополнительные нагрузки в тренажёрном зале и занятия с Фатмиром, Гарри попросил дополнительных персональных тренировок со снитчем — он просто обязан быть готовым к следующему матчу. Когда Гарри пришёл к Драгашу с просьбой о дополнительных часах, Отец и Повелитель посмотрел на него взглядом тренера команды с заразой Чёрного Лазарета, взглядом тренера команды без ловца, взглядом человека, уже и не видевшего решения накопившихся проблем. Но лишь на мгновение. — Увижу, что гоняешь до полусмерти, — к столу прикую, — только пригрозил он. — Почему к столу, а не к кровати? А потому что главное, чтоб ты с голоду не сдох! И хотя штаб всё ещё считал, что нагрузки нужно повышать постепенно, у Гарри было ощущение, что если он сейчас же не возьмётся за дело всерьёз, то к концу года здесь от него останется мокрое место, как психологически и физически, так и с профессиональной и репутационной точек зрения. Драгашу эта идея не нравилась, но они входили во вторую половину октября с одним боеспособным ловцом из молодёжки — и второй, а скорее даже первый, ловец был «Дроздам» кровь из клюва как нужен, поэтому, скрепя сердце и скрипя зубами, Драгаш согласился, что в просьбе Поттера есть резон. Дополнительные тренировки в тренажёрном зале, полёты с Фатмиром и просто бытовые сложности высасывали из Гарри всю душу, сил еле хватало на письмо Кэти — но как раз оно-то и было самой сложной частью, частью про поимку снитча, про нахождение маленького золотого мячика правды в гигантском воздушном аквариуме. Он упорно писал, писал и писал, когда мог, потому что в этом он наконец увидел единственно верное решение, единственно правильное для него сейчас. Он писал обо всём: о мелочах, которые его окружали и удивляли, об одноклубниках, о тренерском штабе, обо всём, о чём он вообще мог подумать. Единственное, о чём он по-прежнему не писал, так это о том, что его по-настоящему беспокоило. Но в глубине ящика стола теперь лежал черновик письма, в котором он сам, Гарри Джеймс Поттер, признаётся своей жене во всём, прося прощения за предыдущее письмо, за то, что он оказался слишком слаб, чтобы написать правду сразу. По абзацу, по предложению в день, но он писал и это, второе письмо. Письмо человека, который наконец осознал, что напрасно решил, будто имеет право молчать тогда, когда молчать было преступлением. И это приносило облегчение, это давало свободу и раскаяние перед самим собой, успокоение — он обязательно всё наладит.***
И только он нашёл хотя бы какую-то точку равновесия в своей душе, как чёрт дёрнул его посмотреть на календарь. Вторники. Дни кубка Чемпионов. Мало того, что сейчас Гарри накручивал себя, будто бы предстоящая игра для него — решающая, так его ещё и по старой памяти ко вторникам всегда начинало потряхивать. Конечно, за столько лет Гарри научился справляться с этим, но между «научиться справляться» и «полностью избавиться» — слишком большой разрыв. С другой стороны, конечно, в былые времена Гарри сказал бы, что в этом и прелесть кубка Чемпионов: перед этими матчами мандражируют все — от вчерашних академистов до ветеранов игры. Но сейчас его всё ещё воспалённые нервы любую дополнительную ответственность (неважно перед кем: одноклубниками, самим собой или Кэти) воспринимали болезненно, кровоточа и гноясь. У Гарри то и дело возникало ощущение, что его царапает нечто прямо где-то внутри груди, выпуская когти и впиваясь с изнанки. Чем ближе был матч, тем чаще мысли о предстоящем стучались Гарри молоточками прямо в мозг, вбивая туда гвоздями всё новые и новые страхи, будто бы у него кончились старые. Единственное, чем он мог ответить, — это снова и снова взлетать в воздух на тренировочной базе и снова и снова очинять перо за столом в квартире и иногда даже засыпать над листом. Вот и в этот раз, когда он проснулся, пол лица было в чернилах. На календаре — двадцать первое число, вторник. Пока Гарри умывался и не без опаски применял на чернильные пятна на щеке «Эванеско», за окном начинали распеваться (и распиваться) дрозды. Орали, били в барабаны, рычали гимн клуба и чанты. «Наконец вторник!» или «Уже вторник?!», а может — «Новый вторник»? Мол, забудем прошлый ужас с «Жакарандами» и начнём по новой? Гарри так и не смог решить, поэтому просто подумал: «Вторник».