Канаме Куран
Ты ненавидела цветы фуксии, стоящие в твоей комнате, как и цвет его глаз: вишневый, насыщенный, похожий на цвет передержанного вина дорогой марки. Ты ненавидела его уже только за то, что он держал тебя как ручного зверька на привязи, способного «лаять», чувствовать и умиляться по его желанию; готового всегда кинуться на помощь ему, тому, кому ты была обязана жизнью из-за нелепой шутки Айдо, обвинившего тебя в том, чего ты не совершала. Снова непроизвольно рисуешь будущее на бумаге, находясь в прострации, пытаясь запомнить все детали, когда же он заходит без стука, смотря с интересом на холодный взгляд в никуда — застывший и безразличный. Еще одно изображение Ридо. Того, кому Канаме был обязан жизнью; кого он не мог убить, но могла убить ты, родная дочь, почти принцесса и наследница рода Куран с гетерохромией доставшейся от отца. — Что тебе нужно? — твой голос дрожит. В нем ощущается раздражение и печаль; угроза, но это его не сильно волнует. Канаме впитывает, пытаясь запомнить каждую черту, — он чувствует в этом необходимость, некую потребность. — Я хотел попросить тебя присмотреть за Юки, — его голос тихий, властный. Вздрагиваешь. Напряжение увеличивается, так как ты молчишь, сжав губы, почти до крови впиваясь ногтями в ладони. Голова раскалывается от назойливых мыслей. — Пожалуйста, — твой голос срывается, — проси что хочешь, но только не это. Канаме замирает, усмехается про себя криво, глаза закрывает, пытаясь выдохнуть все накопившееся напряжение, ведь он знает, что ты можешь убить ее. Находиться с ней рядом — хождение по мукам; дорога, устланная огненными углями, но ты единственная, кому он еще доверяет, пусть порой и кажется, что ты воткнешь в спину кинжал. Он знает тебя слишком хорошо, чтобы бояться. Он знает тебя, и от этого ты ненавидишь его еще сильней, как собственно и любишь. Эти чувства — одержимость — мешают жить и говорить, и он ими безнаказанно пользуется, но не может отпустить. Его сердце принадлежит не только Юки. Канаме давно запутался в своих чувствах, проваливаясь все больше и больше в безвыходность. Это все больше похоже на болезненную драму, слишком печальную и некрасивую по отношению к актерам, играющим на сцене, ведь он готов глотку перегрызть Сенри Шики лишь бы тот не был так ласков с тобой, лишь бы не было этих прикосновений. Он присаживается напротив, смотря на тебя с тихой мольбой, когда же тебе кажется, что ты разрыдаешься прямо при нем — здесь, в своей же комнате, потому что глаза увлажняются. — Ты хоть понимаешь, о чем меня просишь? — твой голос хриплый, несколько безжизненный. — Не будешь жалеть? — Нет, — он щеки твоей касается, проведя по ней холодными пальцами, стирая пробежавшую украдкой слезу, испытывая впервые в своей жизни вину. Боже, ты слишком похожа на его прародительницу. Его дорогую жену. Чуть вперед поддается, к губам губами прикасается, запечатлевая слабый, почти безжизненный поцелуй, отстраняясь и думая, что он вообще сделал, после доставая из-за пазухи букетик голубых колокольчиков, про которые он вспоминает по воле случая. Он же пришел за этим, правда? Он же не будет давать ложную надежду? Ты непроизвольно расширяешь глаза, смотря на звенящие цветы, качающие головками. Новые слезы скатываются по щекам, когда ты жадно сжимаешь протянутый букет — с особой нежностью, пытаясь запомнить каждый цветок, прикасаясь и к рукам Курана, словно цепляясь за спасительную соломинку. — Колокольчики в цвету… — твой голос срывается, становится совсем тихим, когда же Канаме уверен, что колокольчики в волосах Юки, вплетенные тобой он не забудет никогда, как и первые охотничьи инстинкты сестры, которая напала на тебя, кусая. Беззаботное милое детство. — Моя кровь утолит твой голод? — печально звенит его голос в тишине комнаты, когда ты поднимаешь на него взгляд кровавых глаз…Ридо Куран
Ты смотришь на него ясными глазами из под ресниц, а после уходишь, точно эта игра в кошки мышки, заставляя Ридо следовать за тобой, пробираясь сквозь уступающую ему путь толпу. Они кланяются, выглядят слащаво, пытаясь добиться его расположения, когда твое сердце бьется как птенчик, а дыхание становиться слишком прерывистым. На похороны твоего отца он даже не соизволил надеть траурный наряд. Закрываешь за собой дверь черного выхода, входя в парадные ворота поистине королевского поместья, поджимая губы. Туфли натерли и жмут. Острый слух улавливает говоры людей. - Тебе не комфортно? – рядом с тобой появляется тот, от которого ты бежала, смотря сверху вниз со ступеней, ведущих на второй этаж в спальни, словно говоря тебе, что ты ничтожество, не стоящее его даже взгляда. - Это из-за того, что я не знала, что вы мой родственник. Знаете, узнавать это от кого-то неприятно. Ридо взглядом тебя пожирает на самом-то деле, запахом пряных трав упивается, от чего крылья его носа трепещут, словно бы от злости, а в глазах блеск разъяренный появляется. Он давно идеей забрать тебя себе одержим, что сознание меркнет, так как ты такая же – неудержимая, вскормленная его кровью с рождения. Ты такая же, как и он. Поднимаешься уверенно, прямо спину держа, как подобает вампиру высокого и достопочтенного рода, взглядом по нему мажешь, а после в комнате своей прячешься, пытаясь скрыться от раздражающих мыслей других, когда же Ридо – как сломанное радио. От него ничего не слышно, от этого плохо и страшно вдвойне, ведь он у вас погостить остается… … Мелодия льется из под клавиш старого фортепьяно, в голову рой мыслей лезет. Крови хочется, жажда слепая горло царапает – дом пропах кровью убитых гостей, пришедших на свою погибель дать присягу верности одному из рода Куран. Воздух слишком сладкий, пряный и похож на терпкий имбирный мед, который собирала домработница на пасеке у одного знакомого пчеловода к чаю с лимоном. Костяшки медленно розовеют, ты напрягаешься, ощущая темное мрачное присутствие молчаливого гостя, который рядом садиться, сбивая весь настрой песни. Он начинает играть совсем другую мелодию, твоих пальцев касается, властно сжимая, от чего по телу мурашки проходят непрошеные, а в сердце, словно колючка впивается – дышать тяжелее становится. Его чувства ощущаются словно бы свои собственные. Он – мерзок, пропах гнилью насквозь, властен, хотя где-то там глубоко в его подсознании хорошо запрятанное от твоих глаз желание овладеть тобой в нем теплится, когда же ты – ничто. Хрупкая девушка, пусть и чистокровная, но с минимум способностей, чувствующая его прикосновения на своей коже, не способная даже сделать ничего, ведь ты одна. Совершенно одна. В этом доме никого, только черный пушистый кот, развалившийся на теплой перине в твоей комнате. В горле пересыхает, ты оказываешься полностью прижатой к его телу. Его брюки грубы, кожу нежную на бедрах под платьем натирают, когда же руки его мягки и как-то по девичьи нежны и музыкальны. Подстраиваешься под его темп, переняв на себя другую сторону с более нежными и звонкими клавишами, чувствуя, как его губы к шее прикасаются, а после клыки в шею впиваются в надежде утолить любовный голод, руки властные талию сжимают, к чувствительной коже бедер спускаются, от чего клавиши старого инструмента обиженно звякают. Помещение наполняет тишина, расползаясь по всей округе. Непроизвольно поджимаешь ноги, чувствуя невероятное пьянящее ощущение, его кисти рук хватаешь, выдыхая застоявшийся в легких воздух. Твоя кровь для него услада, как и сбившееся дыхание, ведь это его заслуга. Ему ровным счетом все равно, что ты почти дочь его по возрасту – кровосмешение нормально для чистокровных, правда, ведь? Ему ведь можно заявить свои права на тебя, такую непорочную, такую чистую, но такую похожую на него самого. - Ты моя, понятно? – ставит Ридо тебя перед фактом, отрываясь от ранки, поворачивая твою голову к себе за подбородок, когда же ты киваешь, увлеченная им безвольно в грубый страстный поцелуй, наполненный его солоноватой кровью и твоей, хотя ты и не так проста, пусть может быть ты чуть-чуть и влюблена в его руки и губы. С легким причмокиванием он отстраняется, оставляя кровавую ниточку слюны между вашими губами. Смотришь, ищешь, пытаешься найти то, чтобы тебя зацепило в этом взгляде и находишь, когда Куран губы облизывает, разрывая тонкую связь. У тебя губы алые: кровью и слюной запачканные, припухлые и покусанные, немного шероховатые. Сердце бьется от понимания, что бежать некуда. - У меня есть подарок для тебя… - твой голос даже для тебя звучит отдаленно, словно под толщей воды. С ним ты непроизвольно меняешься – странные наклонности появляются, давая о себе знать. Хочется одарить его за такую милостыню как его кровь, оказавшуюся знакомой с самого детства. Вкус полыни.. Лежащий рядом с вазой цветов на крышке пианино карандаш слишком влечет к себе. Втыкаешь его ему в плечо в качестве подарка. Ридо шипит, крепче сжимает руки, перемещенные на талию, чувствуя, как острый грифель в плоть входит, но не отпускает, смотря удивленно и даже довольно, когда же кровь рубашку пачкает и твои руки, которые ты облизываешь в попытке не упустить ни одной капли живительной влаги, чувствуя несоразмерное удовольствие, ибо ты в рану свой «подарок» еще больше вгоняешь. - Милый подарочек, (Ваше имя). – он скалится, когда же ты из рук его выворачиваешься, в саду скрываясь за ближайшими деревьями, пачкая кору сосны свежей кровью чистокровного, понимая, что обратной дороги нет, когда тот с рыком карандаш вырывает, вставая с лавки, обитой черной кожей, пропитавшейся запахом крови. - (Ваше имя), - раздраженного и гневно говорит он, почти кричит для твоего слуха, но вместе с этими чувствами ты ощущаешь восторг в его сбитых нотах, - Иди сюда, негодная девчонка, пока я тебя не нашел! - Птичка попала в клетку. Птичка, бедная моя птичка, - ты поешь, смотря на собирающиеся в небе грозовые тучи, после переводя взгляд на стоящего перед тобой Ридо, чей глаз цвета вина блестит, отражая суть голубого - так иди же сюда, дорогая, я выдерну все твои перышки.Ичиджо Такума
Ичиджо наблюдал за собой со стороны, открывая все новые и новые желания. Знаете, этакая фотография с запечатленным живым моментом, сделанная тогда, когда ты себя не видишь. А ведь раньше он и не знал, что в нем есть то, чего он так боялся – равнодушие. Равнодушие убило не мало людей. Время меняется, на смену ему приходят новое, но все остается по прежнему. Ты улыбалась, и ему казалось, что он странный – сердце не готово было выскочить из груди, словно раненный зверь, а ведь чувства, описанные в манге, которую он читал, было именно такими, но он чувствовал только безграничный покой рядом, точно бледная рука твоя была самым лучшим успокоительным. Но сегодня ему нездоровилось – явно так. Кожа бледная, под глазами круги черные, взгляд и улыбка вымученная. Все замечают в нем такие изменения, но молчат, так как второй и третий непонятный ему звоночек прозвенел в голове – жажда и что-то еще, более страстное и всепоглощающее, пусть сердце оставалось ровным. Яростное, непозволительное чувство для аристократа и слишком губительная. Для него твой аромат слишком притягивающий, слишком пьянящий и удушающий. Лилии и скромные маргаритки – тот еще букет, как собственно и набор чувств на твоем лице, сменяющихся озадаченностью, когда тот сторониться тебя – своего лучшего друга. А друга ли? Ты же человек. Существо крайне хрупкое – прикоснешься чуть сильнее и сломается. Ты стоишь напротив него, когда же он борется с собой – обидеть боится. - Прости, мы не должны больше общаться, - закат заливает небо, окрашивая его яркими красками, ты слезы пытаешься сдержать – он был единственным, с кем ты нашла общий язык из всей Академии, так как ты чужда Дневным… и Ночным. Ты не вампир, обычный человек, но всеми отверженный и потерянный. - Это все из-за твоей сущности? – в горле комок стоит, сердце сжимается, но он только голову отворачивает. Сейчас он пустоту ощущает, точно бы ему действительно все равно, хотя глубоко в душе сердце его на осколки разбилось. Он молчит, и ты просто убегаешь, не желая слушать оправдания… … Город холодом осенним встречает, пугает и завораживает. Солнце блекнет, пусть его лучи все еще блуждают по земле, освещая ее кровавыми оттенками. Сердце словно разбито на куски и их, возможно, уже не собрать. Ты любила его.. Любила нежно и пылко, вовсе не по-дружески. Какой-то незнакомый парень увязывается за тобой. Должно быть, страшно, но сейчас тебе все равно, когда же он набрасывается на тебя. Падаешь на землю, сгребая руками опавшие и увядшие листья – пахнет сыростью, его губы отвратительные, руки шершавые. - Ах ты тварь, - он шипит, прижимая в твоей шее нож, надавливая, ибо ты бьешь между ног точно и больно, впечатывая коленку в его репродуктивные органы с глухим стуком, ощущая, как саднит кожа, стертая джинсами, но ты не сдаешься, сжимая его лицо рукой, точно кошка, оставляя на его голове царапины, а под ногтями частички кожи: созревших прыщей и выдранных волос из челки, хотя ты чувствуешь, что он вампир, а значит, тебе с ним не справиться. Он низкого класса, но еще полностью не обезумевший. - Отстань от меня. – шипишь ты, почти крича, когда его клыки пронзают твое горло, терзая кожу и сосуды. Крик сдавленный с глотки вырывается, перед глазами плывут цветные круги от боли, но знакомый силуэт вырисовывается впереди – глаза красные, лицо безэмоциональное, бледная кисть с музыкальными пальцами с занесенной катаной быстро на бренную тушку провинившегося вампира опускается, из-за чего его голова по земле, как мяч, откатывается в сторону, а кровь от тела, которое в петушиных конвульсиях дергается, с твоей мешается на шее, заливая кофту, оставляя несколько мазков на щеке, но как не странно тебе, черт подери, это нравиться. Глаза непроизвольно закрываются, когда ты бедра сжимаешь, пытаясь получить те чертовы ощущения, нахлынувшие так не вовремя. - Я странная, да? – тихий твой голом голод вампира отрезвляет, заставляя вздрогнуть и взгляд от твоего лица оторвать. Холод пробирается до костей, когда в безмолвии Такума труп вампира, который медленно в пепел превращается, от тебя пинком ноги откатывает, бросая взгляд на твою шею, от чего взглядом мрачнеет. - Он укусил тебя, - он готов этого вампира снова из ада достать и второй раз прикончить, чтобы быть точно уверенным, что на тебе этих синяков и укусов не появиться. - Укусил, - встаешь, немного хромая на ногу, чувствуя, как та опухла, смотря на него снизу вверх, чуть переводя взгляд в сторону, пытаясь закрыть чужую метку. Но он же не говорил, что хочет твоей крови, он не говорил, что жаждет тебя – это его ошибка, и он ее осознает, чуть склоняясь и прикасаясь губами к твоим чуть влажным нетронутым еще никем устам ласкающим прикосновением. Его губы мягки и пахнут сладким шоколадом, точно как и его пшеничные волосы, он губу своими губами сначала верхнюю накрывает, к себе притягивая, пачкая одежду повседневную, когда же ты зубки «выпускаешь», до крови его нижнюю губу прокусывая, от чего тот отстраняется, будучи удивленным, прикасаясь подушечками пальцев к свежей ранке, смотря на алую каплю своей крови, в изумлении смотря в твои глаза своими, затуманенными мрачным пологом, горя вожделением. Вот чего он так боялся в себе – ему рвет крышу. Одержимость бьет по тонким струнам, вытесняя реальность. Он тяжело вздыхает. Зеленые изумруды глаз приобретают кровавый оттенок, когда же ты ласково касаешься его щеки своей ладошкой, пачкая ту свежей землей, а он ластиться к ней, словно кот. Твой запах полностью смешался с ароматом листвы, спрятавшейся в твоих волосах, но по его мнению это не портит тебя. Он улыбается – печально и криво, понимая, что давно потерял себя: - Каждый видит, я этого не хотел, - хрипло произносит Такума, несдержанно срывая с твоих уст более страстные поцелуи, запуская руки под тонкий свитер, испачканный соком зелени и кровью «чужого», сжимая талию до возможных синяков, когда же ты обнимаешь его, пытаясь, стать ближе. Пусть будет больно, пусть ты не выберешься из этих смертельных объятий вампира, но его смертельные кровавые поцелуи дороже всего для тебя, так как ты давно «чокнулась», «сбрендила», или же просто «спятила», ровно настолько же, сколько и Такума, встретив тебя.