Склад "Ворона"

Крыса смотрела через отражения на зеркалах на тебя, расположившуюся на потрепанном временем диване. Девушка считала, что у тебя был спокойный отстраненный взгляд. В руках ты сжимала уже до половины использованный угольный карандаш, в котором были измазаны пальцы и щеки. На альбомном листе, лежащем на твоих коленях красовался смертоносный змей – Василиск, пробирающийся сквозь тяжелые еловые ветви, скользя по влажному травяному настилу, в которых пряталась мелкая живность, освещаемым сияющей на небе луной – круглой, словно блюдце. Крысе казалось, что еще немного – и ее затянет внутрь картины Совы, настолько она могла ощутить сладкий, влажный запах леса, нарисованного только черным цветом. Сова – так тебя окрестили Папа Стервятник одним туманным вечером, став твоим «крестным» - подняла взгляд на Крысу, которая уже в который раз убеждалась, что ты та, к которой она питает искреннее уважение и даже любовь, хотя она - одиночка по своей натуре. Девушка испытывала к тебе – Сове – странное притяжение, которое никогда не ускользало от внимательного взгляда. Будучи еще одним мудрецом (наверное, из-за этого Сфинкс так невзлюбил тебя), ибо твой взгляд видел насквозь, ты прекрасно разбиралась в людях, зная, что у кого на уме. Наверное, каждый человек знает, как бывает, губительна истина, как разрушительна она бывает, а так как люди в твоих глазах видели только ее, никто не мог выдержать твоего продолжительного взгляда, который был подобен оружию. Не даром, один известный автор, именуемый Т. Брукс писал, что не каждый может примириться с правдой, которая порой хуже лжи для оного, живущего в своем мирке. Не даром, отец решил сплавить тебя Дому, считая, что ты страшнее смерти, ибо видел себя в твоих глазах слабым и безвольным глупцом, цепляющимся за свое существование подобно банному листу, держащемуся на плаву только за счет хороших связей и богатых друзей. Ваши взгляды зацепляются друг за друга – ее почти черный, ты видишь его на поверхности одного зеркала, расположенного у нее на шее, твой – внимательный и спокойный. Она подходит к тебе и садится рядом, словно старый друг, растеряно оглядываясь вокруг. Сегодня в гостиной «казармы» девушек никого не было – были только вы, сидящие рядом. - Как прогулка в наружность? – у тебя был чуть хрипловатый голос, еще весьма сонный, ибо после небольшой прогулки по лесу ты так и не отошла, а слово «Ходок» приобрело совсем другой оттенок, как в чужих устах, так и в своих. Крыса тоже – Ходок, иногда идущая следом и наблюдающая за тем, как ты прикасаешься к сырому, от прошедшего дождя и туманной дымки, мху на коре деревьев, как блестят твои глаза тем блеском, который завораживает и заставляет кровь в жилах идти медленнее, словно бы в ее тело вели сильный яд. А ты протягиваешь руку ей – Сааре, все еще смотрящей в холодные отблески зеркал; она видит твои босые ступни, ступающие по важной траве и, сжимая губы, темноволосая и черноокая думает, кабы ты не простыла в своей беспечности, все же следуя за тобой, завороженная игрой света в совиных глазах. Дом принял тебя, Дом отметил тебя, словно бы ты была его собственностью, стараясь стереть твою личность полностью, оставляя после себя лишь чужие мысли, которые и так струились у тебя в голове размытыми образами, пыльными видениями. Главный летун слегка хмурится, припоминая все подробности ее приключений, но пересказывать все не хочется. Да и это не имеет смысла. - Я принесла то, что заказывали многие, - уклончивый, весьма «содержательный» ответ, и ты улыбаешься, словно понимая ее с полуслова. Хотя … так оно и есть. Ваши спальни были расположены по соседству, поэтому во время отбоя она часто пробиралась к тебе в комнату через открытое окно или дверь к горящему камину, где ты снова рисовала что-то, но уже красками; читала. С ее приходом, ты словно птица – сразу же «пушила» свои перья, отгоняя серое молчание, начиная читать тот или иной отрывок в слух, пока Крыса удобно устраивалась рядом, пусть она и не любила стихи или же слишком длинные многосложные мысли писателей, которые так нравились тебе, но она мирилась, так как ты мирилась с ее взглядом, понимая ее лучше всех в Доме, помимо самого Дома, который нашептывал порой самое дурное, пытаясь возвратить к себе часто сбегающего Ходока. После вы заводили краткий разговор, состоящий из обмена тихими фразами, вопросами, а после тишиной дыхания, когда мимо спальни проходил нежелательный «слушатель» в лице снующих туда сюда бесшумных котов Кошатницы, чьи тени можно было заметить под дверью, когда те останавливались, а после, навострив уши, пытались вслушаться в чужое дыхание за закрытой дверью, подойдя ближе к уже давно лопающейся краске, где был изображен пиратский корабль из затертых романов Ирвинга и сидящие на камнях сирены, пропускающие сквозь пальцы свои длинные волосы, похожие на тонкую паутину; или же строгая воспитательница, что не любила тех, кто нарушал правила, грозясь отправить в изолятор. - Где все? Ты слегка наклоняешь голову от такого вопроса, а потом безразлично пожимаешь плечами: - Слепой принял новый Закон после встречи с Длинноногой Габи, вот все и разбежались искать свою любовь. Но ты же это знаешь. Разве я не права? - ты замолкла, отирая пальцы о свою запыленную черную рубашку, которую не часто одевала, так как от нее сколько бы ее не стирай пахло свежей краской и чернилами. – А если говорить в обшей мере – все отправились в четвертую. - И ты не рада, что теперь ты можешь говорить со Стервятником столько, сколько хочешь? – она хмурится, приподнимая бровь, зная о том, что вы были с этим человеком неплохими друзьями, хотя так такого общения между им и Крысой почти не бывало – она только приносила ему заказы или же продавала ключи, подобранные ей по дороге. – В общем, ты же тоже принадлежишь четвертой группе, разве нет? - Не думаю. – слабо улыбаешься, складывая руки на колено, откладывая в сторону на подлокотник дивана рисунок, наблюдая за тем, как дергается ее бровь, ибо ты снова не сказала, что у тебя на душе, а она пред тобой – раскрытый лист. Ее бледные пальцы тянуться к твоей, ты замираешь, когда она касается твоих – длинных и холодных, музыкальных. Косым взглядом ловит твой взгляд в отражении, чуть сжимая твою кисть, а ты и не сопротивляешься, позволяя ей это небольшое прикосновение, зная, что для нее это большой шаг. - Не делай из меня дуру. Я знаю, что ты чувствуешь совсем другое. – она ухмыляется краешком губ, - мне даже обидно, что ты пытаешься меня облапошить. Мне и так неприятно после разговора с Рыжим, который попросил меня стать подстилкой для Слепого. - Что же, ты выиграла. – ощущаешь как ее огрубевшее тепло касается тебя, согревая своей энергетикой, которая похожа на теплую воду. - Просто ко мне подходил оный, названный тобой в конце. Крыса скалится и кривит губы – ей приходит в голову картина из прошлого: босой, в растянутом и на два размера большом свитере, в потертых штанах, юноша расположился у чужой двери, подобно тени, расстелив под собой одеяло, приложившись ухом к ней, закрыв глаза. Слепой тогда напоминал верного пса, сторожившего своего хозяина, который еще не ложился спать, шелестя страницами какой-то книги. Обычно, закрыв глаза, в редкие дни, он могу услышать, как кисть из шерсти Колонка, которую он когда-то нашел и подарил Сове, медленно шуршит, прикасаясь к чуть грязному холсту, натянутому на старую толстую деревяшку из под комода, заменяющую мольберт. Как с глухим шуршанием и хлопком открываются колбочки и баночки с красками, что даже через дверь он мог почувствовать запах акварели и масляного вещества, что оставались на языке легкой горчинкой. Крыса тогда не придала особого значение этому его действа, решив не вмешиваться в дела вожака Дома, но все-таки это было до того, пока она не познакомилась с тобой, заведя разговор в одну дождливую и тусклую ночь, медленно потягивая из небольшого стакана предложенную у тебя в комнате приторную на вкус настойку их рябины, что приятно согревала косточки и дарила ощущение спокойствия. Ты кусаешь ноготь большого пальца, понимая, что он отрос и его нужно обрезать, продолжая, пытаясь не смотреть на скрипнувшую зубами девушку: - Он предложил мне перейти к ним в четвертую. Я отказала, но он только усмехнулся, - убираешь руку ото рта, разминаешь затекшие шейные позвонки, но от ощущения внезапной тяжести хмуришься, пытаясь увернуться от женских рук, но они крепки сжимаются на твоей талии. Твоя подруга снова не смотрит на тебя, даже на зеркала, закрыв глаза. Ты усмехаешься, а после проводишь рукой по ее голове, касаешься шеи ледяными руками, смотришь на нее, чуть сощурив глаза, а она ловит скользнувшую по ее шее ладонь, заправившую за ухо черные, давно не мытые пряди, оставляя на ладошке, испещренной различными линиями краткий, сравнимый только в прикосновениями бабочек, поцелуй, после укусив, от чего сморщиваешься, но руку не убираешь, не краснея, подобно скромной деве, да и она ни на йоту не смущена. Лишь проводит пальцами по своему «знаку», а после ее голова устало ложится на твое плечо. Она думала, что этот «знак» поможет отгородить тебя от Слепого. Но Слепой – Дом и одновременно Крыса. Он видит ее действия, чувствует, не препятствую этому, точно мазохист или садист. Он подходит к паре, сидящей на диване – Сове и Крысе. Ты, молча, смотришь в его глаза – не преступные, холодные океаны вод и не боишься его, хотя, кажется, что тебя окунули в ледяную воду. Он ступает уверенно, хотя не удивительно, он знает здесь все, будучи Хозяином Дома, выражающим пожелания и говор второго. У него цепкие, бледные пальцы, так напоминающие порой пауков, они живут отдельно от него, хотя это только, кажется на первый взгляд. Его пальцы подчиняются разуму, потому что его ледяная ладонь касается твоей, спокойно лежащей на колене. Ледяное прикосновение, которое ты чувствуешь как теплое, даже горячее, от чего хочется одернуть руку, но Слепой чувствует тебя: твой запах, твое дыхание… … Ибо Сова пахнет свежим, чем-то теплым и его тянет к этому вкусу, точно бы он муха, залипшая в варенье, которая не удержалась и попробовала один раз, не смогши выбраться из него. Слепой не слышит ее мыслей, как он слышит мысли других, так как они оба отгораживаются друг от друга крепкой стеной, и лишь в Лесу он позволяет себе показать ей свое обличье, от чего она не убегает, только усмехается каким-то своим мыслям, а после смотрит на луну. Иногда она позволяет себе прикоснуться к его лицу, вытирая с щек и губ мягкими пальцами влажную землю, хотя она чуть ниже его и ей приходится поднять голову, дабы видеть творческий беспорядок, творившийся на его бледных скулах. Он не видит ее, но чувствует, после изучающее прикасаясь к ее длинным растрепанным волосам, скулам, носу, губам, полузакрытым векам, так как та позволяет, хотя его прикосновения холодны независимо от времени и сезона, погоды, как впрочем холодны ее руки – с длинными пальцами, мягкие на ощупь и такие же холодные, дающие в ответ тепло, хотя это простая обыденная физическая реакция. Он смотрит на Сову, как и ты на него, а после бережно укутывая уснувшую Крысу, уходишь от ее объятий так, что она тонет в подушках, но не просыпается, словно убаюканная невидимым котом Баюном, поющим ей песни. Слепой уводит тебя за руку в ночь – вы оказываетесь на Изнанке в привычном вам обоим лесу. Он молчит, ты тоже. Ты не видишь его насквозь, ты не можешь предугадать его дальнейшие действия, но тот отпускает твои руки, а после покопавшись в длинных карманах достает старое железное кольцо на тонкой черной цепочке от крестика. - Прими его, - его голос спокойный, немного скупой на оттенки, но в его руках вся нетерпимость. - Хочешь одеть мне на палец кольцо? – хмуришься, кажется, что вы хотите просверлить друг друга взглядами, но, увы, он не видит, хотя кажется, что его взгляд просверлит в тебе дыру. На его губах расплывается развязная, кривая усмешка. – Почему ты так уверен, что это должна быть я? Болезненно морщится, так как знаешь, что ты – одиночка, как впрочем он и Крыса, не испытывая особой любви ни к кому, хотя вам, подобно волкам было известно такое слово и чувство, как привязанность. Может быть, ты, Слепой и Крыса на подсознательном уровне были привязаны друг к другу, но не настолько, чтобы связывать друг друга узами, ибо даже та самая Крыса никогда бы не одела вам кольцо на палец, не желая связывать и обязывать, хотя ты давно понимала и осознавала ее чувства, вглядевшись в ее глаза. Но ты все-таки знала, почему Слепой выбрал тебя. Тебя – Сову, на чьих коленях он бывало спал, слушая тихий голос. - Ты не должна задавать этот вопрос мне, ты и так знаешь, почему я выбрал тебя. - Только чтобы позлить Сфинкса? – в твоем голосе слышатся издевательские нотки. – Я знаю, что твоей «первой любовью» была Габи, выбором которой, была недовольна вся четвертая группа. Он хмурится: - Сова, ты тоже часть нашей группы. Так что не говори так, словно бы ты отщепенец. Табаки только о тебе Рыжую и расспрашивает. Невольно улыбаешься, вспоминая Табаки, но не позволяешь бледным рукам одеть на твою шею цепочку с заветным кольцом, ибо подобное скрывается под его свитером. Всему этому представлению мешает Саара, заметившая пропажу. Нахмурившись и все еще глядя в зеркала, она хватает тебя за плечи, оттягивая в сторону от вздрогнувшего и нахмурившегося Слепого, на лбу которого залегла складка, когда же ты, понимая, кто пришел в Лес не пытаешься даже вырваться, отступая под его напором. - Ты знаешь Закон, - мрачно выдает он, пряча сокровище в карманах безразмерных брюк, но вид Крысы не менее хмур: - Если нужно, я сама окольцую ее, - ты на подобные слова только складываешь руки на груди, вырываясь из тяжелой хватки девушки. Твои движения привлекают внимание обоих. - Пожалуй, я сама решу, как мне поступить, - выдаешь ты, а после не оборачиваясь, уходишь, оставляя двоих, теперь уже противников, один на один. «Мне нужно подумать», - эта мысль разносится в их головах только с твоего позволения и лишь на краткое мгновение, когда между вами появляется тонкая никому непонятная связь. Слепой, весьма удовлетворенный ответом, бросается вперед в лесную чащобу, когда же Крыса, сжимая зубы, уходит следом за тобой. Она подождет. Она – летун, может ждать сколько угодно. Впрочем, как и Слепой, отмеченный Домом, как и ты…