Медянка

*

— Грядет тот, у кого хватит могущества превзойти Темного Лорда, у кого будет столько силы, что затмит нынешнего черного колдуна. Будет и оборона сильна, но на погибель обреченная с Великим Светлым, что явен станет вскоре. Перед великим светлым волшебником встанет ужасающий выбор. Будет он должен отправить на казнь ребенка и оборвать невинную жизнь, если не остановит грядущее зло. Темный повелитель соберет приспешников — пожирателей смерти, число их будет расти и полниться. Тот, кто должен стать страхом магической Британии, родится на исходе двенадцатого месяца от матери древнего рода чистых кровей магических и маггла, отпившего зелье приворотное… Прорицающие слова шумели в голове Альбуса Дамблдора и без того заполненной скопищем мыслей и задач. Долгое время он отрицал услышанное, не принимая в качестве реального пророчества, учитывая то, в какой совершенно не предусматривающей серьезность ситуации оно было произнесено. Оно свалилось ему на голову в единственный вечер отдыха в кругу старых знакомых. И не просто свалилось — он прожил во всем эмоциональном спектре ужасную боль грядущего. На такое предсказание способен лишь управляющий временем оракул — отнюдь не отщепенка собственного ковена, мадемуазель Люмьер, испугавшая своим вздорным кокетством несчастного Дожа до степени щекотливых шуточек. В отношении Дамблдора все обстояло куда проще, женщины, столь интуитивные создания, зачастую улавливали в нем что-то не то — не те вибрации, другую энергетику, сюжет книги, которую читают сугубо вверх тормашками ради странных картинок, проступающих вместо текста, если клешнерогий паточник в это же время грызет обложку и дерет ляссе мелкими шершавыми лапками. В общем, у Дамблдора хватало сил сразу внушить непонимающим, что его стоит расценивать только как компаньона для чаепития и сводок о погоде. Подвыпившую провидицу накрыло озарением абсолютно непредвиденно, при свидетелях, коим ей не позволили погадать ее скверные навыки в хиромантии. Разве следовало внимать столь расхожим фразочкам, прибежище всех гадалок, когда она воскликнула, глядя на линии судьбы: — Меглин… кто так беспагдонно обгезать ваши кгылья, мсье Дамблдог? — Надеюсь, имя там не указано? — любопытно улыбнулся тот самый мсье. Иначе пришлось бы крайне неудобно присутствующим узнать, что имя его трагедии было на устах у всей магической Европы. Но уровень дисциплинированности ума у Дамблдора мог быть настолько высок, что разорви его на части внутренне, никто из посторонних об этом не догадается. И он мог сатирически улыбаться до тех пор, пока его взгляд не встретился с безумным взглядом Гриндевальда, готовящегося к дуэли, затем — с ребенком, наполненным всей злобой мира и неспособным на любовь, убийствами, что отражались в его зрачках, со множеством переломанных войной людей, которых он еще не знал, но которые сражались под его началом, со слезами сиротства и со своими решениями: кому жить, а кому нет. Потом тот зеленый луч и медленное, медленное, как таяние снегов, падение туда, откуда нельзя вернуться. Было похоже, будто Дамблдор окунулся в чей-то думоотвод, если бы омут из ощущений беспомощности лишенного прежней магической мощи старика, горестей тех, кто страдал под пытками, не дал кристального принятия, что все происходящее — его. Как воспоминания мертвеца, сокрушающегося на том свете обо всем, чего уже не изменишь, потому что боль будет терзать его вечно. И слова на фоне зрелища, без инфинитивов или неправильных ударений говорили о том, чье имя всему виной. Очнувшись среди реальности, с Дамблдором такое редко бывало, но лихорадку прятать пришлось при помощи чар. Черная Метка отпечаталась на его лице холодным потом, Метка того, кого еще не существовало, но того, кто станет неуязвимым чернокнижником, монстром, испытывающим удовольствие уничтожением всех неугодных, бессмертным, что прибегнет к отвратительному способу обмануть Смерть. И Дамблдору не победить зла, не отыскать Даров Смерти, не обратить все свои хитросплетения во Всеобщее Благо, не спасти невинных душ. И какой кошмар должен разыграться в мире, чтобы он отправился на дуэль со своим «обрезателем крыльев?» Самым простым в сложившейся ситуации было игнорирование сложившейся ситуации, кроме того, провидица сама утвердила вскоре, что порет чушь: — Нет, товагищи, такое не есть возможно. Никто из нашего года не изгекать ни единый пгогочества. Я сожалеть. Но Дамблдор от воспоминаний крамольного будущего не избавился, а Макфэй четко заверил в необходимости проверки. Если пророчество о Дамблдоре либо имеет отношение хоть к кому-то из присутствующих, оно воссоздастся в виде сферической скрижали и может открыться для обозрения с ментальным заклятьем. Таким образом перед окончанием каникулярного отпуска обзавелся проблемами завуч школы чародейства, декан Гриффиндора, почетный член Лиги артефакторов, мудрый советник Визенгамота и делегат Международной Конфедерации, прославленный специалист по трансфигурации, зельеварческому мастерству и защите от темных искусств, а также чемпион по размещению заколдованных лабиринтов, распутыванию магических узлов, разгадыванию шарад и рассасыванию драже. Не то чтоб все свои звания Дамблдор собирал для удачной карьеры или эффектной биографии. Он действительно был выдающимся. Отбросив ложную скромность, он мог признаться себе открыто — быть выдающимся нелегко. А еще, что сам Дамблдор считал огромным плюсом, он был адекватен к славе и равнодушен к лести. Конечно, так сложилось не в одночасье. Раньше он размышлял иначе. И все то «раньше» до сих пор могло повредить его репутации. И вероятно, все эти звания, которые делали его настоящего, были всего навсего средством, чтобы убежать от себя. Отнять у себя любую свободную минуту, чтобы невозможным стало оставаться наедине с собой. Уйти в работу, чтобы убрать вопрос: кто, все же, из Дамблдоров настоящий? Внешний ли? Или внутренний? Похороненный под плитой с эпитафией «раньше»… Как бы то не было раньше, впредь Альбус Дамблдор старался быть ближе ко всему, что делало его добрей, например — к детям. Хогвартс для учителя трансфигурации сделался полем битвы за лучшее общество, которое он мог взрастить сам, плацдармом борьбы со своими слабостями. Магическая школа, помимо всех прелестей, служила отличным прикрытием для прошлого Дамблдора, ибо трудно выступать против человека, обожаемого армией детей. Нет, воспитывать армию приспешников, как Темные Лорды, он не собирался, но злопыхатели находились у любого публичного человека. Дамблдору не нравилась публичность, однако он был известен, и всякое его действие подлежало анализу. Будучи при должности в штате Хогвартса ему предстояло удивиться: насколько много людей греют под шарфами и хомутами воротников зеленых омерзительных жаб, и копят зависть. Дамблдора никогда не душили жабы, и это тоже причина для неприятелей завидовать ему. Мелкие нечистоплотные волшебнички и ведьмы хоть и пакостили, распускали слухи и пытались демонстрировать Дамблдора интриганом, манипулятором и… если не латентным Темным Лордом, то — опасной темной лошадкой. Зато они держали в тонусе, и порой он имел тенденцию переманивать их на свою сторону. Почему-то добро постоянно вызывало подозрения, злу доверяли чаще. Всеобщее Благо казалось многим такой иллюзией, что ее необходимо было подвергать регулярному прощупыванию на предмет материальности. Никто не мог желать мира бескорыстно, меценатство угнетенных в магическом сообществе непременно должно нести след персональной выгоды. Пожалуй, Дамблдор был солидарен с отдельными пунктами, он просто выбрал свой путь, выраженный в отказе от черного колдовства. Только его прошлое по-прежнему манило лакомым куском различных коллекционеров грязного белья, а запретить кому-то заблуждаться он, увы, не мог. Да, он был своего рода игроком, которому и досаждало, что кто-то играет не по правилам, и выпадало искусительно смухлевать. Вся беда заключалась у него, по сути, в одном: «кто не был молод, тот не был глуп». Учебный год разгорелся огромными летающими свечами Большого зала. Полные аудитории студентов, столы конспектных свитков, трапезы в компании четырех факультетов и преподавателей, новости и родительские письма в совиных клювах заполнили мыслительное пространство профессора… к сожалению, не до конца. Желтое дыхание осени обдало травы и кроны шотландского леса, побуревшие и пожухшие в тот же миг, та же участь постигла и образность восприятия Дамблдора пророческой волшбы. События летнего вечера отпечатались в памяти, как шарж. Макфэй молчал и загаданное мадемуазель Люмьер казалось спонтанным развлечением, но ничего не бывает случайно под луной. В моменты уединения память возвращала Дамблдора к событиям летнего вечера снова и снова. Все начинало видеться чересчур реальным: дуэль, которую важно избежать, не важно с каким исходом, старость и несостоятельность в том, что запланировал, напротив могучести бессмертного монстра… Как простить себе будущему не достигнутые цели? Главную цель. Эта заветная цель однажды растлила мораль и оплодотворила унынием душу, уничтожила юность, чтобы воскресить опыт. И если Дамблдор в чем-то виноват перед прошлым, то лишь в том, что заразил своей болезнью чужой деструктивный разум. Наверное, им самим в ту пору владела одержимость, ему непосилен был контроль над собой. И он искал кого-то для равновесия, союзника, партнера, верного приверженца. И теперь его поступки отражались в каждом непростительном, летящем в искаженное ужасом лицо. Косвенно или непосредственно его вина обволакивала каждое надгробье, установленное под жертвами магических атак на юге Европы. Вопрос: мог ли Дамблдор что-то изменить, пока у них все было хорошо, а все было хорошо у них так беспощадно коротко, — зависал без ответа. Еще лет десять назад Гриндевальд писал ему анонимно, что они могут начать заново, забыть давешние разногласия, вместе вершить великие дела. С другой стороны… прошло уже десять лет. Но имеют ли значения сроки, когда речь идет о спасении человека от него самого, от фатальной участи? Благодаря пророчеству Дамблдор вновь рассуждал о спасении, если уж их дуэль все равно неизбежна в будущем. Вариации будущего в нем перекликались отголосками неизбежной встречи, и он неудержимо вовлекался в них. Он мог исправить цепочку грандиозных потерь юности, заменив одно лишь звено. В его сказочном мире Дары Смерти существуют для того, чтобы сделать человечество лучше. Эта сила, равной которой нет на земле. И он понял, как ее использовать во благо. Он был поглощен этой идеей. Его идеалы. Они не могли причинять вред. Пророчество, пусть вымышленное недалекой прорицательницей, можно трактовать по-разному… обернуть себе на пользу, казалось бы, совершенно нелицеприятную неизбежность. Нельзя затевать столь масштабную операцию, не удостоверившись в фактах, — думал Альбус, сидя в ночи за директорским столом, когда Армандо отбыл в опочивальню. Хогвартский глава всецело доверял завучу и тот давно уже пользовался кабинетом и печатью директора и вел рабочую корреспонденцию. Перед ним лежало письмо, меж пальцев было сжато писчее перо, а почтовая сова подгоняюще пощипывала рукав мантии, примостившись на подлокотнике в ожидании. «Мистеру Дэвису Блэтчли, Любезнейший товарищ, прошу простить за вторжения в ваши напряженные будни. Беспокою вас, поскольку возникла веская нужда. Ввиду реорганизации за датой от тридцатого августа в защитах замка, произошла небольшая неприятность. Магический сбой повлиял на башню Книги и Пера, отчего данные рождаемости волшебников и ведьм, подлежащих зачислению в Хогвартс по достижению одиннадцатилетнего возраста, оказались стерты. Прошу вас посодействовать в устранении проблемы и нижайше благодарю в случае положительного решения. Будете ли вы столь любезны предоставить списки рождаемости в наступающем году для внесения данных вручную? Постскриптум: мы приняли все меры для налаживания работы Книги и Пера. Более портачить они не посмеют. С поклоном, заведующий учебной частью, профессор Альбус Дамблдор». Альбус поставил точку, осмотрел письмо, затем предметы на столешнице и задержал взгляд на пламени лампадки. Ничего не бывает случайным, — передал он конверт в клюв совы. Дэвис Блэтчли начальствовал при Министерстве магии в отделении переписи магического населения Британии. Это была первая ласточка, а вот второй был уже гигантский дракон, когда днем позже Омникус Макфэй отписался о наличии ничейного пророчества, замеченного его сотрудником, выпускником Когтеврана, мистером Фосетом. Скрижаль не удавалось идентифицировать, но число гласило о вечере их посиделок и означало, что Дамблдору нужно будет нанести визит в Министерство. Визит обдумывался Альбусом тщательно, несмотря на то, что приходилось как-то совмещать график вдохновения гениальными ухищрениями с уроками, факультативами и отработками. Скептицизм Гектора Фоули был понятен — министр подавлял панические настроения на островах, также замалчивая в местной прессе о восходящем Темном Лорде, он подчеркивал неугодность советов профессора по вопросам взаимодействия с европейскими магическими сообществами, нацеленными на поиск и отлов обезумевших чернокнижников, фанатиков режима Темного Лорда. Фоули не готов был сражаться, пророчество помогло бы ему спрятаться за: либо предотвращением нового Темного Лорда, либо за культивированием героя, ибо там сказано — превзойдет нынешнего Темного Лорда. Технически, это мог быть тот, кто переиграет конфликт. Теперь все зависело от того, как Дамблдор построит предложения. Будет ли пророчество о ком-то, кого следует устранить или о том, кого следует няньчить ради устранения мировой угрозы? Так или иначе оба пути позволяли Дамблдору выиграть время, чтобы бескровно увести с арены одного глупого колдуна. Раз уж это неизбежно. И без разницы ложно пророчество или нет. Загвоздка заключалась в упрямстве Фоули, который видел в Дамблдоре конкурента на свое место и считал своим долгом выражать оппозицию при каждом споре с ним. Иногда… весьма часто терпя крах. Поскольку не обладал должными лидерскими качествами в сравнении с Дамблдором. Альбус Дамблдор был очень влиятельной личностью в Лондоне и за пределами родины. Звание почетного чародея досталось ему по праву. Он знал, что вырастет весомой фигурой, он знал это, едва обретя осознанность, с раннего детства. Осознавал, что может колдовать лучше, нежели другие, работать усерднее, получать больше и творить великие дела, что ему светит грандиозное будущее. Должность министра на самом деле не являлась для него привлекательной — неустанно мелькать у всех на виду без права оступиться, первым бросаться в огонь при случае конфликта, когда можешь дергать за нужные ниточки из тени, любезничать с неприятными людьми: скучными критиками, скандалистами или самодурами, — все это Дамблдору интересно чуть менее, чем копулятивные акты плотоядных слизней. Все рухнуло, когда пророчество оказалось пустышкой. Накануне собрания в Министерстве прибыл Дож, но Дамблдор хотел поскорее слинять к школьному укрытию, слить воспоминания думоотводу и разорвать привязки с этими тупиковыми мыслями. Пусть это будет чьим-то будущим — не его. Но… «ничего не случайно» снова кольнуло ему в позвоночник, как зачарованный дротик. — Ладно тебе, Альбус… — причитал Дож, когда они прощались в атриуме, стоя средь мельтешащих толп. — Уже завтра я буду в Стамбуле, а вернусь аж в ноябре. — Ладно, друг мой, — склонил голову Дамблдор, мимоходом здороваясь с кем-то. — Угощает опоздавший… — Я угощаю! — знакомый голос раздался практически возле двух приятелей, спустя секуду из-за их спин вынырнул специалист по пророчествам, который, вероятней всего, бежал за ними от лифтов. — Мистер Фосет? — Дож отшатнулся, Дамблдор приподнял брови: — Мм, мы, в общем-то, противиться не станем, но… — Да, я понимаю, — закивал молодой маг. — Это неслучайно. Я хотел встретиться с вами, чтобы поговорить о вашем пророчестве. — Которое вам велено утилизировать? — Дамблдор с Дожем переглянулись, и внимательно уставились на Фосета. — Да, верно. Вот только я… я, — подвинулся Фосет ближе к двум волшебникам, молвив совсем тихо: — не считаю мистера Фоули правым. Нельзя утилизировать этот экземпляр, он очень ценен. Это пророчество… это… уникальный случай! — Ах, вот оно что, — улыбнулся Дамблдор. — А мистер Макфэй в курсе о вашем самоуправстве, дорогой вы мой? — Я думал… — усы Фосета задергались, а глаза округлились в беспокойном взгляде: — это может… остаться между нами, сэр? — Может. Не тревожьтесь об этом, — профессор доверительно накрыл ладонью плечо испуганного сотрудника Отдела тайн. — Предлагаю нам встретиться в «Дырявом котле» часиков около восьми, — Дож обрадовался. Сделать вид, будто ничего не стряслось, не выйдет. Дамблдор не один участвовал в истории с пророчеством, — это не пальцем по воде поводить. Правда, только он один прожил будущее в ускоренном режиме и чудом сохранил рассудок. Он решил, что упоминать об этом Фосету не стоит. Место было выбрано не из лучших, но Дож остановился здесь и смысл искать что-то еще пропал. Дамблдор потягивал эль с корицей, расслабленно возложив локоть на спинку низкого кресла, разглядывая убранство в зале и мрачных постояльцев. Фосет уплетал все, чем располагало меню, поскольку только что смылся со службы. Трое волшебников сидели в темной углу, хорошо обозревающим периметр зала, где выпивали пройдошные кутилы, перекупщики артефактов и ведьмы легкого поведения. «Дырявый котел» ближе к ночи превращался из уютного гостиничного кабачка в заведение для контингента не самого порядочного пошиба. — Если позволите, сэр, я переведу тему к тому, зачем искал с вами встречи? — начал Фосет, когда преступил к десерту, прерывая рассказы Дожа о Венских событиях. Всем было безгранично любопытно, о чем поведает молодой человек, но тот, выразив почтение, уплетал ужин. — Дело в том… — уже без предисловий заговорил невыразимец, обтираясь салфеткой, чувствуя неловкость за отнятые у волшебников полчаса приема пищи. — Что случай с пророчеством уникален… — Да-с, любезнейший, об этом вы нас осведомили намедни, — благодарно кивнул Дамблдор. — А сейчас хорошо бы услышать некоторые слова конкретики. В чем, собственно, уникальность? Мы, с мистером Дожем, разбираемся в пророчествах не многим лучше банши в баллистике бладжеров. — Да, я понимаю, — Фосет прыснул, задев стакан. — Дело в том… что это пророчество… на самом деле не пророчество, а временная конверсия, — он задумчиво помолчал, слушатели насторожились, ожидая продолжения. — Временная конверсия… — повторил он. — Так что же это значит, мистер Фосет? — подогнал Дож. — Это говорит о временном преломлении. Такие пророчества крайне редки. Их даже некоторые эксперты к пророчествам-то не всегда относят. Это когда… — сбивчиво заговорил молодой маг, помогая себе жестами. — Ну… возникают на полотне времени что-то наподобие дыр. В отличие от обычных пророчеств, наши конверсии предрекают события, которые можно изменить прямо сейчас… с настоящего момента или еще какое-то время после получения конверсии. Они говорят, что есть дыра, — изобразил Фосет колодец из пальцев. — Во времени дыра. Ну, там уплотняется пространство, а потом взрывается… — он разнял колодец, махнув рукой так, что чуть не попал Дожу по носу. — Простите, сэр, — быстро извинился он, чтоб увлеченно продолжить. — Это никак не отражается на реальности и незаметно для наших глаз. Конверсия появляется тогда, если проводник… или провидица… встречает человека, способного повлиять на события, где случилась дыра. Нужно соблюсти кучу факторов: сопоставить временную цепочку таким образом, чтобы провидящая и человек, кому предназначена конверсия, оказались в одном месте, чтобы в этот момент пространство временного полотна было настолько уплотнено, чтобы создалась дыра… то есть возможность другого временного потока. Вот почему временные конверсии так редки, их почти не сыщется в мире… вероятности совпадения всех этих факторов ничтожно малы. Фосет замолчал, переводя дух, и схватил свой стакан, чтоб промочить горло. В этот момент Дамблдор, зачарованный речью, будто очнулся: — А существует ли вероятность невзначай сфальсифицировать конверсию, мистер Фосет? — Я не думаю, сэр, — проглотил эль Фосет и удовлетворенно поплямкал. — Оракулы погружены в потоки, они в состоянии транса, как и при произнесении пророчества, могут не осознавать и даже не помнить своих слов. Когда случается временная конверсия… с этих пор выбор изменения временного потока остается за тем, кто ее услышит. Если он бездействует, то ничего не меняется. А если он что-то предпримет, то запускается маховик. Ну… как бы… прялка, плетущая полотно новой реальности, вроде мельницы или станка, перемалывающего в жерновах старое будущее и выпускающего новое от места формального разрыва… — Почему же происходят эти разрывы? — вздохнул Дамблдор, выпрямившись в осанке и кладя локти на стол. — Магия времени плохо изучена, — ответил невыразимец. — Время тонкая материя и рвется, где тоньше. — Выходит, Люмьер не такая уж шарлатанка? — разрядил обстановку Дож. Все трое попереглядывались и, по очереди отпив свои напитки, переглянулись вновь. — Дело не в провидящих… — молвил Фосет. — Они дают информацию, сами того подчас не желая. После этого течение временной конверсии зависит от человека, который информацию получил. Станет ли он двигать пространство по-иному или нет? Для этого надо обладать немалыми ответственностью и могуществом… быть смелым, — молодой исследователь пророчеств так посмотрел на Дамблдора, что тот почувствовал за собой право спросить: свободен ли он в следующее воскресение, если бы не Дож. — Временная конверсия покажет себя, как вы думаете? — вместо глупостей, налетевших от волнения, задал вопрос Дамблдор. — Неизвестно, сэр. Никто не наблюдал этого явления со времен гоблинского восстания. — Вы, значится, хотели бы стать первооткрывателем, первопроходцем? — Мне просто интересно с точки зрения прорицательной науки, — смутился Фосет. — Мистер Макфэй сам велел мне заняться наблюдением вашей скрижали… ну, только он не знает, что я рассказал вам все это… — Вы можете быть спокойны на сей счет, относительно нас, а также поддерживать связь со мной лично, — мягко сказал Дамблдор. — Мы две могилы в пещере посреди океана, — убедил Дож, что к ним не подкопаешься.