Sorrow

      — Как проходит терапия?       — Прекрасно. Он больше не одержим той идеей, не пытается найти «Рихарда». Думаю, его предрасположенность к самоповреждению в моменты эмоциональной нестабильности тоже удалось купировать.       — В скором времени можно будет выписывать. Он и так пробыл у нас слишком много времени. — Круспе закрывает тонкую папку с историей болезни пациента и поднимает взгляд. — Ты все еще злишься?       — Ты знаешь, что мы не обсуждаем пациентов. Даже тех, которые устраивают такие спектакли и привязываются к лечащим врачам, — Тилль все равно не может в полной мере скрыть недовольство.       — Я помню. Только прогресс в лечении и корректирование медикаментозной терапии. И все же, — Рихард намерен узнать заранее, к чему стоит готовиться. И стоит ли вообще.       …Хватка на шее не ослабевает даже в тот момент, когда из горла вырывается натяжной хрип. В голове неприятно шумит, саднит гортань, картинка перед глазами смазывается. Но кислорода становится только меньше…       — Ты не виноват в том, что именно такой образ стал единственной возможностью выбраться из столь тяжелого состояния. — Кривая улыбка Линдеманна тут же опровергает сказанные слова.       — Травмирующих событий было слишком много, его психика не справилась. А вытягивать информацию из пациента на приеме — непрофессионально, ты сам знаешь. — И все же. Круспе чувствовал себя причастным к тому, что посещения раз в неделю закончились госпитализацией. — Он не говорил об этом.       — У тебя такой стаж, но до сих пор глупые отмазки, — Тилль огрызается, переводит взгляд на папку и тут же прикрывает глаза. Его личная головная боль. — Все маркеры на лицо, только идиот без единого дня практики не поймет.       — Прекрати.       — Да, пожалуй. Мы поговорим об этом позже.       …Движения резкие, грубые. И только мягкая простынь под пальцами и отвратительно пошлые шлепки помогают держаться за реальность…       — Держурства на новогодние праздники уже проставили, первые четыре дня нас в списках нет, — Рихард поднимается из-за стола, прихватывает папку и направляется к выходу из кабинета.       Его ждет очередной обход второго этажа, получение отчетности от медсестры и два приема — в 16.30 и 18.00. Последние дни достаточно насыщенные на рабочие моменты. Перед заслуженным отдыхом необходимо закрыть все «хвосты».       — Стой. — Не просьба. Приказ.       Голос эхом раздается где-то внутри, пускает холодок вдоль позвоночника и напоминает о моментах, когда такие слова были проигнорированы. Опыт удавкой на шее заставляет остановиться и даже задержать дыхание на долгие десятки секунд.       — Будь внимательнее, — неприятный скрип ножек стула помогает прийти в себя. — Еще один подобный случай может сказаться на твоей карьере.       Линдеманн мягкой поступью преодолевает небольшое расстояние. Встает рядом, смотрит через плечо Рихарда, улыбается. Перед ним обманка — загнанный зверек, который может дать сдачи и показать свой характер.       — Очень надеюсь, что на моей карьере скажутся только мои личные действия, а ты не станешь распускать слухи, как дама в возрасте с желанием всех выстроить по струнке ровно.       — Я думаю о последствиях для больницы. Твои перспективы мы можем обсудить после, как и случай Кристиана. — Тилль оказывается ближе. Склоняет голову к плечу Круспе, втягивает носом терпкие нотки одеколона и табака. И оставляет поцелуй на гладкой щеке. — Будь добр, не делай глупостей, думай головой и вспомни хотя бы часть теории из университета.       — Хорошо, дорогой, — яд в голосе сопровождается кислой улыбкой, но Рихард сразу сменяет ее безэмоциональным выражением лица и опускает ладонь на ручку двери. — Опоздаешь домой — будешь спать на диване.       — А ты, видимо, на коврике? — Тилля такая реакция смешит. — Иди, иначе ничего не успеешь.       Он провожает Круспе взглядом, осматривает коридор и возвращается за стол. Для него на сегодня остались только истории пациентов и необходимость напомнить Рихарду о последствиях неосознанного флирта с пациентами.