KILL

В аудитории шумно, студенты сбегают вниз и неспешно шагают вверх по ступеням амфитеатра, неприступный Феликс Грэм де Ванили одиноко сидит на шестом ряду практически посередине, а вокруг него священная пустота. Он флегматично листает томик Энеиды, к удивлению некоторых, в оригинале. К нему не подсаживаются, потому что рядом с ним всегда занято. Даже если пусто, все уже знают — когда-нибудь это место вновь будет занято. Сплошное очарование — цветные капли на манжетах и воротничке блузки Лилы Росси, из последней коллекции его дяди, Габриэля Агреста. Они похожи на внимательные глаза с густо-синими белками, как с работ Ива Кляйна, с радужкой цвета фуксии и черной точкой-зрачком, но это лишь нашивки в виде обрывков павлиньих перьев. — Рад тебя видеть, — говорит Феликс, не глядя на подошедшую Лилу, будто она его совсем не интересует, а равнодушно рассматривая погнутый уголок пожелтевшей страницы. Лила, сев рядом с ним за парту, раскладывает свои вещи по столу — эко-блокнот для пометок, ноутбук, пенал. Темно-коричневый карандаш для бровей. Красная резинка для волос. — И я тебя, Феликс, — жизнерадостно отвечает Лила, доверчиво повернувшись к нему корпусом, она кладет руку на парту выше и сгибает ее в локте. Тонкая молочная ткань блузки отходит, и Феликс теперь может разглядеть бежевое кружево ее бюстгальтера, только не делает этого, продолжая жечь дыру в Энеиде взглядом. — Ты подстригся? Тебе очень подходит. Хочешь, позанимаемся немецким завтра? — О, серьезно? Ты бываешь в университете раз в год, я не смогу тебе помочь, — он щурится и, растянув в приторной улыбке рот с нажимом на «и», выдает. — Прости-и. — Я ведь лицо модного дома Агреста, что мне ещё остаётся, — она лукавит, он знает из небрежных рассказов двоюродного брата, что не так уж она и занята. В половину времени она работает, в другую ноет, что ей нечего выложить в социальные сети из-за контракта. — Ты ведь не будешь отрицать, что даже несмотря на мою посещаемость, я одна из лучших на курсе. — Это меня и пугает, Росси, — Феликс наконец смотрит на неё, она растягивает в самой обворожительной улыбке свои ровно очерченные винные губы, и Феликс не понимает, почему ещё не умер просто от того, что она смотрит на него в ответ, такая изящная, лживая, изворотливая и все равно прекрасная. — Ты всегда лучшая. Зачем я тебе? — Быть лучшей в одиночку так претит, не находишь, — Лила машинальным движением руки отбрасывает тяжёлые каштановые, с лёгкой рыжиной волосы за спину, и поворачивается обратно к парте. — Что сегодня? Шиллер? — Он самый. — Мне уже скучно, — Лила подпирает узкий подбородок кулаком. Феликс надменно хмыкает. — А я собирался сводить тебя в Камеди Франсез на «Коварство и любовь». Отражения на тонкой проволочной оправе его очков. На черном жилете в тонкую, еле заметную, бледную полоску, кажется, ни одного волоска, ни катышки, Феликс отстёгивает одну пуговицу на воротнике серой рубашки, сразу становясь чуть менее отталкивающим. Но Лила касается его плеча длинными пальцами искусной пианистки, снимая волос с жилета. — Конечно, я пойду, — говорит она, в прищуре рассматривая волос. — Ты седеешь. — Мужчины у нас в семье рано седеют. — А женщины? — Красятся, — Феликс поправляет очки на переносице. Лила фыркает, отпускает волос, и он падает на ее короткую юбку в клетку — умеренно-желтую, оранжевую и светло-коричневую. Феликсу кажется, что в ней слишком много цветов сегодня. Под столом на ней серые колготки и замшевые коричневые ботильоны на невысоком каблуке и с узкими носами. Спроси она, что на ней надето ниже блузки, он бы не завалил этот экзамен. Она не спрашивает, но он никогда бы не завалил. +++ В библиотеке мигают лампы, белые узоры стекают с нежно-голубых стен, слышится треск клавиш клавиатур и скрип бумаги, исписываемой карандашами и ручками. Лила скребёт ногтем книжный корешок «Жюстины…» де Сада, ей хочется кофе с пеной и карамельным сиропом на дне чашки и — пропустить сквозь пальцы начавшие седеть, медовые волосы на затылке сконцентрированого сейчас только на Шиллере Феликса, он всегда такой зануда. — Ты не сосредоточена, — замечает он, когда Лила будто случайно касается ботильоном его ноги. — Я всегда сосредоточена, — качает она головой. — Ты любишь меня, скорпион? Феликс издает смешок, закладывая книгу ладонью. Он так красив, аристократично красив, прямой нос, байроновский круглый подбородок, раскосые зелёные глаза с рыжими вкрапинками — типичная черта Грэм де Ванили, у Адриана Агреста такие же глаза, доставшиеся ему от Эмили, сестры-близняшки Амели, матери Феликса. Адриан их не заслуживает, думает Лила. — Eveidís, ты хочешь драмы? — Всегда. Мы не виделись месяц, я была в Нью-Йорке с Агрестом-старшим и его несносной женушкой, которую очевидно от меня тошнит. Вдруг ты, ну, не знаю, поменялся с Адрианом местами и… — Отнюдь, Росси. Мне без надобности меняться с ним местами. Лила улыбается, накрывает ладонями злосчастного Шиллера с его невыносимо жалкими Фердинандом и Луизой — простоватой дурочкой-мещанкой и дворянином, который пытается усидеть на всех стульях. У Адриана Агреста нет Лилы Росси, не так ли. Он не знает, каково это, оставлять пурпурный поцелуй на внутренней стороне ее бедра, слушать ее сбивчивый немецкий, сжимать пальцы на ее горле и слышать в ответ свистящий смех. Знать ее худшую сторону и продолжать обожать ее, обладать ею. — Cubitum eamus? — тихо спрашивает Лила, глядя на него в упор, а после расплываясь в улыбке ещё сильнее. Мой скорпион, мой скорпион, ядовитый, опасный, жаждущий власти — я вся твоя. Феликс оглядывается вокруг, словно их кто-то может подслушать, и кивает. +++ Лила напевает под нос te amo, сжимая в своих теплых ладонях замёрзшие длинные пальцы Феликса, а после прижимая их ко рту и горячо выдыхая, чтобы согреть. Она успела перевоплотиться из Вольпины обратно в надменную Лилу Росси, самую знаменитую французскую модель итальянского происхождения, за квартал отсюда и дошла до театра пешком, проклиная внезапно заморосивший ледяной дождь. — Он справится сегодня? — спрашивает Феликс. Лила пожимает плечами, обвивает шею Феликса, скрытую бордовым шарфом, худыми руками, и он может почувствовать запах ее волос — она сладко пахнет цветами и одновременно чем-то резко острым, словно намекая, что она, такая сладкая, хрупкая и нежная, может воткнуть дорогую ручку Паркер кому-нибудь в глазницу, если того потребует случай. Он убирает ей волосы с плеч за спину, и легко касается дыханием кожи у аккуратного уха — Лила доверчиво прижимается к Феликсу щекой. От него идёт тепло сквозь строго черный свитер, выглядывающий из-под расстегнутого пальто цвета мокрого асфальта с однобортным воротником, несмотря на то, что он ждал ее под дождём, Лила бы осталась так стоять вечно, но нужно идти в театр. — Хоть бы меня никто не узнал, — шепчет Лила Феликсу в скулу. — Я тебя прикрою, — отвечает он. Ложа почти пуста, можно уже выдохнуть, но нет. — Она умирает, — кивает Лила. Феликс всматривается в женщину, сидящую ниже, в ее бордовую прядь вплетенную в прическу, вслушивается в ее разрывной кашель — новая жена Агреста-старшего рассыпается в пыль на глазах всех приближенных к семье. К ней пробирается Адриан, не поворачивая головы, чтобы рассмотреть своих соседей по ложе. — Тем лучше. Лила едко усмехается, Феликс легко касается губами тыльной стороны ее ладони. Посредине спектакля Лиле на тонкую золотую цепочку, обвивающую запястье, садится бабочка, а Феликсу на титановое кольцо, подаренное Лилой — Бражник знает, что эти двое никогда не прочь поиграть в злодеев. — Вольпина. Лила смотрит вниз, но ложа пуста, спектакль продолжается, сжимает Феликсу руку так сильно, что он морщится. — Скорпио. Феликс и Лила заговорщицки переглядываются. Кажется, Шиллер подождёт. — Пусть этот город потонет в хаосе. В последний раз. Вы знаете, что делать.