KILL

Феликс обожает лимонные пироги матери, она печет их очень редко, и они всегда такие мягкие и сладкие, несмотря на кислоту стертого в пюре лимона. Маслянистая сахарная крошка, хрустящие песочные края. Сегодня пирог сгорел сверху, и половину крошки пришлось соскребать ложкой. Феликс вымешивает горячий шоколад в стакане, пока мама выкидывает обуглившееся и нарезает пирог стальным ножом на крупные, рассыпающиеся куски. — Прости, котик, я не досмотрела, — она машинальным жестом отправляет тяжёлую копну волос за спину, вытирает мокрые руки о темную джинсу, тесно обтягивающую круглые бедра. Феликс, скосив по-матерински зелёные глаза к переносице, вытаскивает длинный медно-рыжий волос из своего куска пирога. — Ничего страшного, мам, — говорит он, протягивая ей волос. Она звонко смеётся, забирает волос, кидает его в раковину, заправляет Феликсу за ухо отросшие светлые пряди, чтобы не мешались. Кофемашина заканчивает наполнять прозрачный пузатый кофейник. Солнечные блики скачут по черно-белой кухне, пробиваясь сквозь колышущиеся от лёгкого весеннего ветерка полосы жалюзи. — У тебя сегодня скрипка, милый, ты помнишь? — Такое забудешь, — фыркает Феликс в стакан, после отставляя его по правую руку — он левша, как и… Мама, хихикнув, ещё раз убирает ему волосы за ухо. Настойчивый звонок в дверь рушит всю идиллию. Мама нетерпеливо встаёт из-за стола. — Кого в такую рань принесло, это уж точно не за мной. Пролетев кухню сразу к дверям, она распахивает их, не глядя. Лучше бы поглядела — там Амели Грэм де Ванили в легкомысленно небесном брючном костюме и на высоком черном каблуке, смаргнувшая семь лет злобного игнорирования, нервно заламывает изящные руки в золоте. — Амели?! Что ты?.. — Я хотела посмотреть на него, Лила, ты не можешь мне запретить, — Амели обычно брезгливая до таких вещей толкает ее в плечо, чтобы Лила убралась с дороги. Лила отстраняется, но все одно бросается следом. Феликс продолжает есть пирог, щедро обсыпая крошкой свои пижамные штаны. Амели застывает, глядя на него, такого настоящего, абсолютно реального Феликса, который на самом деле никогда не был ее внуком, а тем более ее сыном. — Кто это, мам? — Феликс хмурится, когда над ним склоняется незнакомая женщина. — Это Амели. Твоя… Бабушка? — Лила складывает руки на груди. — Я не знаю. — Бабушка? Амели приближается совсем близко к Феликсу, касается его щеки, круглой и мягкой, пальцем стирает следы от шоколада над губой. Феликс почти не дышит, Лила не успевает одернуть Амели, ведь нельзя так врываться в чужое личное пространство, как Амели убирает руку, будто обожглась. — Отвратительно, — шипит она, отходя спиной к дверям. — Сначала ты, потом Габриэль. Отвратительно. Лила скрипит зубами, Феликс, остолбенев, до покраснения пальцев сжимает вилку. Клонирование не запрещено законом. Но к опекунам клонов относятся так, будто они воспитывают отпрысков сатаны — видимо, Амели не выдержала, решила убедиться, что это правда. Ее сын мёртв, а вместо него у мира теперь есть это. — Уходи, Амели. Ты его пугаешь. — Ты клонировала моего сына без моего согласия, сука, не знаю, как мой муж живёт с этим, — Амели подворачивает ногу на пути к выходу, но даже не морщится. — Это ты меня пугаешь, Лила Росси. Лила запирает дверь за ней, ее мелко истерично потряхивает, но, почувствовав успокаивающие руки Феликса у себя на животе, ей становится легче. +++ Котенок сворачивается у Феликса на шее, Лила гладит его по лицу пальцами, Феликс сонно морщит обсыпанный мелкими веснушками нос. — Почему никто не пришёл? — спрашивает он. Лила боялась, что он спросит. Это было неизбежно, ведь сегодня его день рождения, ему восемь и никто из его друзей не соизволил прийти. Никто не пришел, потому что Феликса Росси не существует, а он всего лишь экспериментальная копия человека, которого обожала и боготворила Лила Росси. Благодаря Амели об этом знает буквально весь Лондон, скоро придется уезжать обратно в Париж, из которого Лила уехала в девятнадцать, а сейчас ей тридцать. — Может, они забыли? — предполагает Лила. Котенок удобно устраивается в изгибе шеи и плеча Феликса. В полутьме не видно его окраски, но он дымчато-серый. Лила хочет убрать его, но Феликс так просил кота, что она решает не выдавать того, что не переносит животных на дух. Она накрывает Феликса одеялом до плеч, зарывается носом ему в макушку — боже, она никогда не устанет так делать, он пахнет, как тот, кого она любила. Любит? — Тогда зачем мне такие друзья? — Феликс серьезно хмурится, пальцем чешет котенку крохотную большеухую голову. — У меня никогда не было друзей, котик. Они переоценены, поверь мне. — Кроме папы? — чуть подмигнув, говорит Феликс. Лила тихо смеётся, целуя его в висок. — Кроме папы. Папа был особенным. — У него тоже не было друзей? — Какой ты догадливый. Твой папа всегда был одиночкой. Как я. А теперь подвинься, ты прижал мне волосы. Как тот Феликс, который умер восемь лет назад в абсолютно нелепом ДТП. Он все время прижимал ей волосы, когда они спали вместе, а по утрам выпутывался из них и ругался, вынимая особенно пронырливые локоны изо рта. — Mi scusi, — Феликс, придерживая котёнка, отодвигается в сторону, Лила собирает волосы на затылке в слабый узел, и Феликс пододвигается обратно в ее тепло. — Buona notte, gattino, — она глубоко вдыхает. +++ Лила ненавидит смотреть и читать новости, она бы отгородила от них Феликса, но это невозможно. Просто невозможно. Телевизор трещит по-французски: Стало известно, что знаменитый модельер клонировал свою вторую жену, умершую три года назад в результате тяжёлого онкологического заболевания. — У нас в школе говорят, что клоны воняют. И что они опасны. — Кто так говорит? — Лила спрашивает равнодушно, хотя на самом деле внутренне напрягается, убавляя звук у телевизора. Выбросить бы его, но это арендованная квартира, арендодатель будет не в восторге, что квартиранты выкидывают казённое имущество. — У нас в классе есть девочка-клон, и женщина, которая ее клонировала, получается, ей дочь, представляешь, — Феликс доедает подгоревшее лимонное печенье, играется с подросшим котом лазерной указкой, тот уже еле бегает по скользкому полу, никак не поспевая за лихими виражами красной точки. — Зефир, господи, ленивое создание. Ещё не разобранные коробки стоят по всей двухкомнатной квартирке, занимая собой место, Лила не жаждет их разбирать. В них стопками и трубками уложен Лондон, так хочется их оставить как есть, чтобы хоть часть ее памяти осталась нетронутой. — У меня теннис в пять, ты меня подвезешь? — Нет, котик, тебя подвезет моя ассистентка. Из лица модного дома Агреста она быстро перевоплотилась благодаря гуманитарному высшему в едкую Анну Винтур французского разлива и могла себе позволить такой мелкий каприз, как ассистентка с водительскими правами. — Это которая? — Блондинка, кажется, — притворно задумчиво выдает Лила под смешок Феликса. — Ты ведь не бросишь скрипку? — Я так устаю от неё, мам. — Но у тебя талант, ты уверен? Давай ты закончишь этот год, а потом уже скажешь, хочешь заниматься дальше или нет. — Как скажешь, — Феликс пожимает плечами. Кот запрыгивает ему на колени и распластывается по ним, сладко потягиваясь во все стороны и широко зевая. Лила усмехается, быстро целует Феликса в голову и сбегает на работу. Вечером Лила бессильная возвращается домой, часу в одиннадцатом, сваливается в кровать, не снимая туфель и роняя плащ на пол. — Ты вернулась. — Я вернулась. Феликс загребает мать в объятия, вдыхает маслянистый лавандовый запах ее волос. Лила закрывает глаза, касается носом его скулы. Он в той же одежде, в которой она видела его утром, в школьной форме — серые брюки, белая рубашка, и кто тут главное в доме ленивое создание. — Где твой кот? — Спит, наверное, в какой-нибудь коробке, — от Феликса пахнет потом, обманом. Лила вдыхает и проваливается в сон, она слишком устала убегать от себя. Утром вместо Феликса у нее в кровати кот, она пытается сбросить его — он знает, что к ней нельзя лезть, но почему-то решил, что сегодня можно. — Зефир, какого черта? — сипит после сна Лила, слепо дотрагиваясь до кошачьего тельца и сразу одергивая руку, узнавая этот ни с чем не сравнимый холод. — Феликс! Феликс! — Что?! — Феликс прибегает из другой комнаты, заспанный и в мятой серой пижаме. — Он мёртвый, я не могу, нет, убери его. Она не соображает, что Феликс ещё ребенок и это его первая увиденная вживую смерть, она хочет облить кровать керосином и сжечь. Феликс подпрыгивает, доставая с высокой полки коробку из-под обуви и, подцепив кота под бок, кладет в нее, после накрывая его картонной крышкой. — О боже, милый, прости. Прости меня. — Ничего. Ты испугалась. Я, вот, тоже. Лила думает, что он расплачется, ведь он любил этого кота, он ещё ребенок, но нет — Феликс только задвигает коробку ногой под кровать. — Можно я пойду спать? Сегодня выходной. +++ Феликс свободно разъясняется на трёх языках, учит ещё два и все время порывается бросить игру на скрипке, предпочитая ей теннис. Феликсу пятнадцать — он умеет мастерски сворачивать шеи лабораторным грызунам, живущим в кабинете биологии в его частной школе. У него над кроватью панно из мертвых птиц, он освоил некоторые приемы из таксидермии ещё к тринадцати, чтобы не пугать мать зловонной мертвечиной. Феликс прикладывает ладони к лицу, они пахнут лимонами, мама сожгла первый пирог к черту, поистерила, испекла клубничный заливной с цедрой и успокоилась. Ей тридцать семь, она невозможно красива, ему кажется, что он знает ее дольше, чем какие-то пятнадцать лет, но это ведь невозможно. Правда, невозможно. Отец на фотографиях всегда такой неулыбчивый и строгий, в отличие от матери, что Феликс даже иногда думает — хорошо, что Феликс-старший погиб в автокатастрофе. Наверняка, он своим занудством умело превращал жизнь людей вокруг в ад. Феликс опускает руку в мыльную воду, она холодная, а мать спит в ней, как ни в чем не бывало. Если опустить руку ниже, он мог бы ощутить под пальцами шрам от кесарева сечения, который трогал все детство. — Мама? — зовёт он, дотрагиваясь до ее лица, проводя пальцем по носу, ко лбу, чтобы убрать мокрые волосы набок. — Лила? — М? — она отмирает. Феликс кивает на воду. — Она уже остыла. — Я тоже. Феликс улыбается, как будто понимающе, Лиле на секунду становится даже страшно — вдруг он знает, вдруг догадался. — Это невозможно. +++ Иногда правда приходит оттуда, где её никто не думает искать. Феликс уехал учиться в Лондон, а вернулся так быстро, что Лила даже не успела убрать его комнату до лучших времён и до крови исцарапать себе запястья в попытках перебороть тоску от неизбежной разлуки. Он сует ей под нос распечатки документов об эксгумации тела Феликса Грэм де Ванили, подписанные двадцать лет назад его уже почившим отцом. Наверняка, это Амели, вездесущая сука, почему бы ей просто не пройтись вслед за своим дражайшим мужем. — Я клон? Так, я клон? — кричит он, подкидывая бумаги в воздух, так чтобы они испуганной стаей пичужек разлетелись по квартире. — Та женщина, которую ты назвала моей бабушкой, моя мать, да? — Нет, я твоя мать, прекрати кричать на меня! — Зачем ты все время мне врешь, Лила? Ее обжигает произнесённое им имя. Феликс сжимает пальцы на ее лице, чертово благословение. Ему двадцать, он точно такой же, как когда они встретились — порывистый, одинокий, опасный. Уже не подросток, не мальчик, даже не младенец, которого она благоговейно без конца носила на руках, не в силах налюбоваться. — Я всю жизнь прожил во лжи, благодаря тебе. — Тебе будет, что рассказать психоаналитику, — шипит она. — Ты вспоминаешь меня? Она думает, что это пустое, но она все ещё носит это в себе — безграничную всеобъемлющую любовь к томуэтому Феликсу. Увидь его Амели, забрала бы все свои слова обратно, распечатала на принтере, затолкала бумагу в рот и тщательно прожевала. Феликс расплывается в ядовитой ухмылке, вдыхает ее, керосиновая гарь, наматывает ее длинные волосы на руку и насильно берет у стены, потому что помнит, всё помнит, и не может понять, почему ему не дали умереть нормально, ведь он хотел этого, он устроил ту аварию.