O something unprov'd! something in a trance! To escape utterly from others' anchors and holds! To drive free! to love free! to dash reckless and dangerous! To court destruction with taunts, with invitations! To ascend, to leap to the heavens of the love indicated to me! To rise thither with my inebriate soul! To be lost if it must be so! To feed the remainder of life with one hour of fulness and freedom! With one brief hour of madness and joy.
Walt Whitman
Нью-Йорк — поистине великий город со своей особенной неповторимой историей, зачастую написанной судьбами погибших на этой земле людей, но оттого не менее значимой. Все города-гиганты, живые колоссы, муравейники культуры, построены на костях, образующих их фундамент, хорду, скелет. Париж, Москва, Берлин — все хранят свои тайны. Нет на земле поселений, не обагренных чьей-то кровью, ибо жестокость — часть нашей природы, как бы это ни отрицалось, наши предки были вынуждены конкурировать, убивать тех, кто покушался на их территорию. И Большое яблоко не было исключением. Америка — необычайная страна, колыбель свободы, но ее становление как государства страшно само по себе: конкистадоры, война с индейцами, коренными жителями, междоусобицы колонизаторов, золотая лихорадка, вездесущий и основополагающий рабский труд… В середине XIX века в Нью-Йорке было неспокойно. Хранилась иллюзия тишины, иллюзия сдержанности, но народ не мог не реагировать на затянувшуюся братоубийственную Гражданскую войну, на поток иммигрирующих ирландцев, немцев и вообще авантюристов со всей Европы, искателей наживы. В центральных районах было относительно тихо, дилижансы, как сомнамбулы, сновали туда-сюда по одним и тем же маршрутам, но стоило углубиться на периферию, на окраину, чтобы почуять неладное. Там, в обители нищих и голодных, царил дух бандитизма, дух первобытной дикости, воцарившийся не столько из-за отголосков далеких сражений между Конфедерацией и Союзом, безусловно, отражавшихся на жизни мирных горожан, но скорее из-за самой сущности города. Нью-Йорк всегда был своевольнее других северных штатов, более сдержанных и мирных, у него был свой путь, отличный от остальных. Это был феникс, возродившийся из грязи и помоев. Откуда-то то и дело тащили окровавленного человека, воры провожали прохожих не сулящим ничего хорошего взглядом исподлобья, бродячие псы хрипло лаяли, надрывали глотки, трусливо выглядывая из проулков. Из питейной на Пяти улицах доносились песни и забористая ругань. В кабак вошла девица, вид которой был прямо противопоставлен царящей здесь атмосфере буйного веселья, разврата и несдержанности. Проститутки, сидящие на коленях бандитов, внезапно для себя устыдились своего щекотливого положения, предприняли нелепую инстинктивную попытку прикрыться, увидев на пороге ухоженную барышню из высшего общества, а хозяин заведения поперхнулся бренди. Даже картежники прервали игру и с беззастенчиво всматривались в фигуру посетительницы. Девушка, заметив, что все взгляды сошлись на ней, покраснела и кашлянула, по всей видимости, немного поколебавшись, собралась с мыслями. Она подняла голову выше, уверяя в своей смелости скорее себя, нежели других, и подошла к человеку за стойкой. — Где я могу найти Билла Каттинга? — спросила она, изо всех сил скрывая свое волнение. Бармен растерялся, с нескрываемым удивлением посмотрел на вопрошавшую, не зная, что и ответить. Кем надо быть, чтоб вот так вот запросто заявиться в улей преступности и воззвать к самому Мяснику? Негр, пришедший на бал в качестве гостя, и то выглядел бы менее нелепо. Вдруг из глубины зала донесся голос, разрезающий тишину: — Я — Билл Каттинг, — объявил мужчина, сидевший за большим столом в углу, и поднялся, скинув с себя наполовину обнаженную потаскуху. Та встрепенулась, как кошка, выброшенная из окна, затем с мастерством, присущим представителям ее профессии, испарилась в толпе подобных, выжидая, пока кому-то вновь понадобятся ее услуги. Кто бы знал, как предательски дрожали у Мэри колени, как каждый мускул нервически сжимался в ожидании самого худшего. Она, с великим трудом продолжая поддерживать свою агонизирующую гордость, прошествовала к столу на деревянных от волнения ногах. Хорошо, что платье до пола скрывало трепет. Но от человека, вышедшего на встречу к ней, ничего нельзя было скрыть. Она поняла это в первую же секунду, когда случайно столкнулась с его взглядом, уловила усмешку и угрозу. Да, за эти мгновения Мэри тысячекратно пожалела о том, что заявилась в этот рассадник криминала. Нет, ей было все равно, что о ней подумают другие, если увидят ее возле трактира «Хромая лошадь», она уже опасалась за свою жизнь. Она видела этого типа раньше, но лишь издали. О, как не хотелось смотреть на него вблизи. Лучше бы она потеряла все свое имущество, так думала Мэри в эту минуту, лучше бы все, что угодно, лишь бы не это. Но лицо ее хранило видимое, слегка потрескивающее по швам спокойствие. Она привыкла виртуозно скрывать свои чувства в окружении богатых людей. Новая американская аристократия быстро забыла свое подлинное происхождение и вернулась к английской холодности и манерности. Мэри не любила это общество. После того, как умерли родители, бывшие друзья семьи превратились в шакалов, норовивших урвать лакомый кусочек капитала у девчонки, на которую так рано обрушилось наследство. А потом слухи о легкой наживе доползли и до слоев населения пониже. Мэри знала, как часто в Нью-Йорке случаются несчастные случаи. То загорится дом, то человек упадет с лестницы и сломает шею — совершенно случайно. Толстосумы нанимают ирландцев или местных негодяев, чтобы они это устроили, а затем делят с ними добычу. Суд слеп, как Фемида, во время беспорядков, только, в отличие от богини, чудовищно несправедлив. Кому дело до деньжат, когда на улицах убивают людей? Тем более, что все здесь куплено. Даже правосудие. Она подошла к Биллу, и тот, неожиданно для Мэри, взял ее руку в свою и поцеловал, жест вполне привычный для девушки, но через нее точно пробежал электрический импульс. Его острый, пугающий взгляд нацелился прямо ей в лицо, но при этом он улыбался настолько дружелюбно, насколько, по всей видимости, мог. Конечно, это была фальшь, но приятная оттого, что была признаком хорошего тона, пусть и насмешливого, презрительного. — Чем могу быть полезен, мисс? Простите, такой непотребный вид у здешних обитателей, — сказал Билл и оттолкнул в сторону другую девицу с голой грудью, так и застывшую на месте. Той повезло меньше, чем сметливой подружке. Мэри очень смутилась, глядя на испуганную проститутку. Ей не приходилось видеть падших женщин, да еще и нагих. Стоило бы закрыть глаза, охнуть или упасть в обморок, чтобы никто не усомнился в ее порядочности. Стоило бы поступить так где угодно, но не тут. Потому Мэри просто сглотнула и перевела взгляд с девушки на бандита. Вся питейная наблюдала за происходящим. Люди знали, что Билл любит представления. — Мне бы… поговорить с вами наедине. Дело, которое я хочу обсудить, не должно, гм, стать достоянием всего этого доброго люда. — О, дело? Странно, как у такой очаровательной барышни может быть дело ко мне. Что ж, идем, поговорим, — Билл недобро сверкнул глазами на Мэри. Она вздрогнула. — Эй вы, чего уставились? — рыкнул мужчина на разинувших рты в предвкушении чего-нибудь интересного зрителей. И все тут же продолжили веселье, чтобы не злить Мясника. Мэри почувствовала железный авторитет этого человека. Здесь сидели страшные люди, и они боялись Мясника, как огня. Он повел Мэри наверх по скрипящей лестнице на этаж, где были комнаты для гостей, и остановился в коридоре. — Я надеюсь, это стоит моего времени? — прямо спросил Билл, больше не улыбаясь. Мэри только сейчас заметила, что один из его глаз ненастоящий, искусственный. Вот почему взгляд казался таким жутким. — Я думала, что все пройдет… тише, — начала было Мэри, как бы оправдываясь. Билл фыркнул: — Сюда не ходят в таких нарядах. Я не знаю, кто ты, но чтобы все было «тише», тебе для начала просто надо было переодеться. — Я не думала… — отвела взгляд сконфуженная девушка. — Она не думала! Избалованное дитя, выросшее на деньгах своих богатеньких родителей. Я даже не представляю, о чем такая, как ты, может просить меня. Что же такое случилось, что дамочка с белыми ручками и румяными щечками пришла просить меня о чем-то? Должно быть, положение совсем бедственно. Вы же не снисходите до обычных смертных без причины, верно? Мэри, окончательно растерявшись, слушала обвинения в свой адрес, не смея возразить этому высокому и сильному человеку, который запросто мог переломить ей хребет при желании. Но, когда Билл посмотрел на нее в ожидании ответа, нахмурив свои густые черные брови, в нее будто бес вселился. Как он смеет так оскорблять ее достоинство, ничего не ведая ни о ней, ни о ее родителях, и девушка ответила: — Вы меня совсем не знаете! Какое право вы имеете судить! — она даже раскраснелась от ярости, на этот раз сцепившись взглядом с человеком, посмевшим задеть ее гордыню. Билл усмехнулся и ответил более благосклонно: — Что, в кисейной барышне нашелся стержень? Ушам своим не верю. Ну, я слушаю. — Я действительно нахожусь в бедственном положении. Я расскажу вам свою историю очень кратко. Это так, у родителей было состояние. Теперь, когда их нет, все вокруг мечтают завладеть моим имуществом. Я опасаюсь за свои деньги, дом и даже жизнь. Но денег у меня не так много, как может показаться. Только я знаю настоящую цену наследству. Вместе со всем остальным на меня обрушились долги и кредиты. Их почти столько же, сколько я имею на сегодняшний день средств, если уже не больше. Я на грани банкротства. И теперь, когда мне угрожают со всех сторон, я не могу сосредоточиться на ведении дел и хоть как-то исправить ситуацию. Я не хочу попасть на улицу, а еще меньше хочу умереть. Поэтому я хотела просить у вас протекции. — Протекции? Понимаю. Ты хочешь, чтоб я скомандовал всем ребятам: «не трогайте девочку такую-то». Кстати, как твое имя? — Мэри Грей. — Вот. Не трогайте Мэри Грей. Отлично, допустим, я так сделаю. Щелкну пальцами или как там у нас проблемы решаются по-твоему. Во-первых, как я уберегу тебя от твоих же собратьев по тугому кошельку? Во-вторых, что мне за это будет? Мэри задумалась. Она поняла, что денег, скорее всего, будет недостаточно. Какая же она дура. Решила, будто одному из влиятельнейших людей Нью-Йорка станет интересно ее предложение в несколько тысяч долларов. Она ударила бы себя по лбу со всей дури, если бы не присутствие рядом Билла. Потому надо было начинать отвечать по порядку, а там уж, может, что-нибудь придумается. — Мои собратья по тугому кошельку не решатся пачкать руки, это точно. А обманом они ничего не добьются. В первый раз я чуть не купилась, но в последующие стала умнее. Что касается оплаты… Я хотела бы предложить вам пять тысяч долларов сейчас, долю в моих доходах от плантаций и акции фабрики, акционером которой я являюсь. Там немного, но кто знает… — Разве что-то изменится, если мне в карман упадет пара тысяч, а в дальнейшем пара десятков? Я так не думаю. Пусть даже это хорошие деньги, но, видишь ли, мисси, они мне ни к чему. Стоит легонько потрясти несколько подконтрольных мне банд, и я соберу вдвое больше за один день. Нет, эта сделка меня не интересует, увы. Даже твое хорошенькое личико ничего не меняет. Мэри вдруг переменилась в лице, ей в голову пришла блестящая идея. — Тогда, может быть… Может быть, я смогу быть вашим… информатором? У вас ведь не так много доверенных людей в тех кругах, в которых бываю я? Меня никто не заподозрит. По крайней мере до поры. Я могу узнавать что-то важное и передавать вам. — Забавная идея, маленькая мисс, — оживился Билл. — Сейчас придумала или это был план Б? Он рассмеялся. Напряжение понемногу спадало. Мэри стала меньше беспокоиться за свою шкуру. Но все же этот человек казался ей нестабильным. Было что-то психопатическое в его взгляде, повадках. Фигура Мясника Билла была полна ярких противоречий. Он был сутул, грубоват, но в то же время в его одежде прослеживался недурной вкус. Фасоны, цвета, все это разительно отличалось от того, что она привыкла видеть, но выглядело достаточно притягательно, выделяя обладателя такой одежды из толпы бандитов и бедняков. Странная, неухоженная прическа контрастировала с идеально подкрученными усами. И даже глаза разнились меж собой. Один — живой, внимательный, другой — пристально-холодный, застывший. — Ладно, вижу, ты это придумала на ходу и не знала, как я отреагирую. Вторая идея мне нравится. Мне не так уж интересны сплетни вроде тех, кто с кем переспал, которыми обычно забавляются матроны, потому что своих хватает. Но если ты услышишь что-то интересное от демократов, а эти гады наверняка многое скрывают, передавай мне. Желательно не голубиной почтой и не с посыльным. У нас тут другие правила. — Но как? Я ведь не могу приходить сама. — Сегодня же пришла. Только одевайся, как следует. Найдут тебе что-нибудь приличное, а не это кружевное покрывало. За пределами чистых улиц тебя будут держать за свою, если не будешь выглядеть, как ходячая мишень. Брала с собой деньги, мисси? — Да, брала, — Мэри запустила руки в сумочку, чтобы убедиться в этом и ахнула, не обнаружив ничего. — Что я и говорил, — оскалился Билл, — ходячая мишень. Приходи завтра в ювелирную лавку в конце улицы банкиров. Там будет ждать человек с вещами. — Так значит, мы договорились? А деньги? — Оставь себе, я не нуждающийся. А так да, кажется, договорились. Но учти, моя защита сильна, однако ото всего не убережет. В первую очередь бойся саму себя. — Что это значит? — Ты ступила на странный путь, Птичка. Берегись, — с этими словами Билл хлопнул ее по плечу и, не дожидаясь ответа, спустился вниз. Мэри не знала, что и думать. Мысли роились в голове. Какая-то ее часть ликовала, а какая-то трепетала во власти страха. Первая оказалась сильнее. Ей с детства не нравилась золотая клетка, в которую посадили ее родители. Когда брат умер, она стала единственным ребенком в семье, надзор усилился. Это была сладкая и горькая пилюля. С одной стороны, она получала самое лучшее, но настоящая жизнь была для нее закрыта. Однажды она выбежала на улицу и отправилась на рынок. Там ее заметили дети из бедных семей, они вместе начали играть. Родители, обнаружив пропажу, тотчас выслали слугу найти ее. Мэри забрали, а огорченные потерей красивой новой подруги мальчишки с грязными от пыли лицами получили вожжами по спине. Ей категорически запретили связываться с уличными детьми. А она всегда мечтала о воле. В последние годы девушка почти забыла о своей несбыточной мечте, но знакомство с этим опасным человеком будто вернуло ее в детство. О нет, Мэри была не против опасностей. Казалось, сейчас она может хоть одеться мужчиной и пойти на войну. Простояв в раздумьях некоторое время, она вспомнила, где находится, и быстро, не оглядываясь, покинула кабак. Свежий воздух наполнил ее бодростью и энергией. Мэри рассмеялась, теперь у нее нет кошелька, а значит, карманникам нечего с нее взять. Несколько проходимцев с любопытством посмотрели на нее, но девушка лишь беззаботно улыбнулась им в ответ и с блестящими глазами направилась навстречу новой жизни. Жизнь эта поначалу встретила ее с распростёртыми объятиями. Мэри увиделась с человеком, вручившим ей платье, неброское, лишенное привычной вычурности, и в то же время хранящее в себе какую-то особую прелесть. Платье было темно-синее без вышивки и разных украшений. Хлопок, ничего выдающегося. Однако, простой покрой так подчеркнул стройную фигуру Мэри, как не подчеркнул бы ни один из ее парадных нарядов. Она надевала такую же обычную шляпку и самозабвенно бродила по улицам, на которые раньше не смела ступать. Она не выглядела бедно, но и не вызывала вспышку внимания. Таких, как она, опрятных и ухоженных барышень, было полно в Нью-Йорке. В неблагополучных кварталах ее два раза пытались обокрасть. Один раз Мэри действительно лишилась кошелька, благо, не сильно-то и наполненного, второй раз, не испытывая особого неудобства в легких туфлях, она погналась за воришкой и, что самое занятное, сумела схватить его за ногу, пока он пытался перелезть через чью-то ограду. «Выбирай добычу осторожнее, иначе тебе не поздоровится», — сказала она так грозно, примерно как злой котенок, что матерый карманник без возражений тотчас же скрылся. Не хотел он разбираться с чудаковатыми барышнями. Мэри удивилась этому обстоятельству. Думала, придется приплетать имя Мясника. Она решила для себя, что будет упоминать его только в самых крайних случаях. Билл подписал для нее документ, говорящий о том, что, так и так, мол, эта особа и ее имущество под протекцией. Он не особенно вникал в текст документа, закурил и размашисто расписался, потом, правда, достал из кармана нож, чем весьма напугал Мэри. Но, подмигнув растерявшейся девушке в знак того, что все в порядке, с совершенно невозмутимым видом резанул себя по руке и приложил нож, испачканный в свежей крови, лезвием к листу, чтобы очертания его были различимы. — Так будет понятнее для всяких идиотов. Для тех, кому ты будешь это показывать, документ — просто бумажка с непонятными буквами. Они подотрутся какой-нибудь листовкой и конституцией нашей державы, не почувствовав разницы. А вот это, — Билл указал на кровавый след, — для них уже красноречиво. — Действительно, — недоуменно ответила Мэри, поражаясь собственной недальновидности. До этого она почему-то не задумывалась об этом, а ведь малограмотных и безграмотных в криминальной среде подавляющее большинство. Она приходила к Биллу, рассказывала ему о происшествиях, о слухах, ходивших в высшем обществе. Слушая о заботах нью-йоркской аристократии, Билл плевался и пренебрежительно фыркал. Иногда кивал, выцепив что-то важное. Но чаще все же фыркал. Мэри и сама начала понимать мелочность и глупость многих проблем богатых людей. От голода, от болезней умирали бедняки, велась война с Конфедерацией, а их волновало то, как какой-нибудь министр пренебрег правилами этикета. — Президент Линкольн хочет равенства? Пусть сравняет этих клопов с землей вместо того чтобы раздавать права ирландцам, неграм и прочему сброду, — говорил Каттинг, покручивая в руках нож или сигару. У него явно было что-то личное с ирландцами. И она соглашалась с ним. С этим отъявленным негодяем, построившим свое благополучие на чужих трупах, удобренное кровью и слезами вдов. «Что ж, зато он держит этот сброд в узде. Убери Мясника, и все рухнет», — так размышляла Мэри, постепенно заимствуя эту изощренную философию жизни. Как-то, когда в кабаке с Мясником были только приближенные люди, он вложил ей нож в руки и указал на мишень, нарисованную на стене. — Попробуй, Птичка, — сказал он мягко, как отец дочери. Но интонация все же подсказывала, что отказываться нельзя. Билл был пьян и в то же время пугающе трезв. Он никогда не терял самообладания. Его реакция была феноменальна. Стоило кому-нибудь в углу подозрительно зашевелиться, полезть в карман, как он мгновенно перебрасывал свой взгляд в сторону шевеления. Настоящий зверь, а не человек. Возможно, поэтому он еще и был жив. Мэри замялась, но взяла нож, перекладывая его в руке, пытаясь выбрать удобное положение. Она превосходно стреляла из лука, когда родители были живы, затем бросила эту маленькую шалость. Ей нужно было заниматься делами более важными. Больше некому было ворочать финансами семьи. Она осталась одна. И вот, ощупывая рукоять ножа, Мэри почувствовала прилив сил. Ей хотелось впечатлять. Прекрасно зная свои сильные стороны, она не сомневалась в меткости, когда-то бывшей предметом зависти подруг и восхищения соседских юношей. — Давай, Птичка. Кого ты больше всего ненавидишь? — подзадоривая ее, спросил Билл. Он уселся за стол, внимательно посматривая своим глазом за движениями девушки. Все остальные молчали. Они знали — когда Билл развлекается, лучше молчать. — Больше всего, — она повернулась к компании, сидящей позади, и посмотрела на Билла в упор, — больше всего я ненавижу Дэвида Тернера, который при каждом удобном случае пытается надеть на меня обручальное кольцо. Билл засмеялся своим жутковатым хриплым смехом, одобрительно сверкнув глазом. — Что, сопротивляешься? — Если бы могла, я бы с радостью воткнула вот это ему в глаз, — ответила Мэри, ловя невероятный кураж от происходящего. Она хотела быть плохой девочкой и знала, что это забавляет Билла. Видимо, в эту минуту она желала быть забавной. Мужчина снова поднялся со стула и, слегка прихрамывая, подошел к ней, встал справа, так близко, что она могла чувствовать запах пота, виски и едкого парфюма. Ее голова находилась на уровне его плеч. — Дай сюда, — Билл взял у нее нож. — Смотри, как надо держать. — Поняла, мистер Каттинг, — сказала она, действительно с интересом наблюдая, как Билл мастерски помещает оружие в своей крепкой руке. Он метнул нож с такой силой, что Мэри вздрогнула. Попал прямо в яблочко, да с таким звуком, что стена, казалось, должна была дать трещину. — Восхитительно, — не удержалась Мэри. — Восхитительно? — хмыкнул Билл, вынимая нож из стены. — Обычно особы вроде тебя находят восхитительным танцульки, песни и глупые книжки. — А также платья, прически и прочее, — закончила Мэри, дернув губой в знак пренебрежения. Она почувствовала эту опасную искру, которая вспыхнула между ней и убийцей, негодяем. Но был ли он таким уж негодяем? — Вот. Швырни его так, как будто целишь тому, как бишь его, Тернеру в глаз, — прошептал Билл ей на ухо, но так громко, что Мэри вздрогнула. Он с таким же успехом мог бы сказать это во всеуслышание. На сей раз он не отходил, а смотрел, стоя рядом. Мэри кашлянула, вдохнула, взяла нож так, как ей показалось его брал Билл, прицелилась, выдохнула… и попала! Почти туда же, что и сам Мясник, с незначительной разницей, чуть левее. — Пока ты целилась, он бы подбежал к тебе и надел чертово кольцо. Много раздумий для одного броска, — недовольно заключил мужчина. — Но разве я плохо метнула? — опешила Мэри, наблюдая пораженную мишень. — Очень хорошо. Никто с этим не спорит. Думаю, что ты раньше занималась чем-то таким, Птичка. У тебя получилось идеально для кабака. Но разве ножи созданы для похвальбы перед выпивохами? — Нет, никто не будет ждать… — Верно! — глаза Билла загорелись. — Ты учишься слишком быстро, дорогуша. Тебе скоро будут не рады в приличном обществе. — Я им тоже не рада, — сказала Мэри скорее для себя и прикусила язык, поняв, что мысли вырвались наружу. Но Билл, конечно, это услышал. Каттинг пронизывал ее взглядом, изучал, исследовал. Мэри казалось, что она ощущает, как неминуемо подчиняется влиянию этого человека. Она чувствовала его власть над ней, этим районом и, наверное, всем городом. Билл не был начитан, напротив, он вообще не читал книги, хотя и был обучен грамоте, но был красноречив от природы. Не был силен в привычном смысле, но был ловок, как мангуст, изворотлив и неуловим. Он не обладал орлиным зрением, но видел все. Был страшен и притягателен. Такие яркие люди уникальны, обычно они вершат историю и входят в нее противоречивыми персонажами. Мясник не собирался вершить историю, не пытался слишком глубоко лезть в политику, через плечо глядел на противостояние Севера и Юга. Его устраивало занимаемое положение, он был на месте в роли главы преступного мира. Обычно большие шишки такого рода скрываются во тьме, как серые кардиналы, управляющие безликой массой, сбродом, никто не знает их имен, их лиц. В Нью-Йорке тех времен все знали Билла. Нельзя было его не знать. Он был идолом, символом, олицетворением если не города, то улиц. Мясник был легендой, но легендой пугающей, как Синяя борода. Позже память о нем сотрется, но при жизни он будет настоящим Цезарем среди бандитов. Король извилистых улиц был достоин восхищения и ужаса одновременно. Восхищение и ужас испытывала Мэри, никогда не встречавшая такой несгибаемой воли в ком-либо еще, никогда не видевшая такого животного обаяния. Уильям Каттинг был мечтой и грозой потаскух. Все знали, как это удобно, вести шашни с тем, кого боялись даже самые отъявленные мерзавцы, но так же знали, что несколько молодых девушек было найдено в его постели задушенными. Иногда и не в постели. Женщины появлялись в его жизни и исчезали бесследно. Никто не спрашивал, куда. Понятное дело — на тот свет. Мисс Грей не знала большинства этих историй, зачастую излишне приукрашенных и дополненных сочными подробностями, а может и вовсе выдуманных, потому что смерть шлюх в принципе была привычным делом, ведь Мэри так и не стала частью криминальной среды, потому не могла воспользоваться информацией, которой владели люди знающие. Но она вряд ли удивилась бы, узнав, что Билл кого-то убил, пусть и во время плотских утех. Она вообще смутно представляла себе сие действо, но знала, что оно есть, и именно так появляются дети. Этих познаний было вполне достаточно для леди. Вероятно, даже более, чем достаточно. Он мог убить и ее, просто так, если верить досужим сплетням, которыми, как ореолом, были окружены все так или иначе значимые люди, но Мэри в последнее время прониклась странным равнодушием к перспективе быть убитой. Умереть ей было не жаль, а вот растерять последние деньги при жизни она боялась куда пуще. Потому она так охотно ввязывалась в авантюры, рисковала, наслаждалась вниманием убийц и воров. А более всего главного из них. Ей подсознательно нравилось это ощущение ножа у горла, хождения по краю пропасти. Это была настоящая жизнь, а не существование, которое она влачила до той поры. Раньше Мэри не испытывала никаких чувств, кроме слабого отблеска любви и уважения к родителям. Она не радовалась, не ненавидела. А сейчас ее охватывала буря. Словно Ева, сорвавшая запретный плод, она вкусила новых запретных знаний и удовольствий. Одним из этих удовольствий неизменно оставались встречи с Биллом Мясником. Он играл с ней, как кошка с мышкой, причем иногда Мэри важно поднимала голову в попытке перехватить инициативу, чем увлекала его еще больше. Он по-прежнему называл ее Птичкой. Она и была птичкой. Вырвавшейся на волю, уязвимой, красивой и своенравной. На свободе ее оперение засверкало всеми цветами радуги. Даже почтенные буржуа заметили эту славную перемену. Говорили, что девочка наконец оклемалась после потери родителей и расцвела. Для кого-то такая жизнь на два фронта была бы невыносимой, но Мэри наслаждалась собственной двуличностью, не теряя лица в светском обществе и приобретая новое в такой желанной компании Билла. В экстазе от того, что она заслужила этот взгляд, это суровое одобрение, Мэри направилась домой. Мясник подарил ей нож, особенный нож с красивой резной рукоятью. Сказал, что может пригодиться. Девушка не знала, как ей может пригодиться оружие, но охотно приняла дар.