Русская грусть

главные герои: Акааши Кейджи в роли Константина Аракчеева Куроо Тецуро в роли Кирилла Тетяева Лев Хайба в роли Льва Хабенского Кенма Козуме в роли Клима Хината Шоё в роли Шурика Солнцева Бокуто Котаро в роли Павлика Бочарникова

Константин Аракчеев или, по-ласковому, Аркаша, представлял собой относительно высокого молодого человека с крайне заебившимся видом. Его можно было бы назвать красивым, даже очень, но вы когда-нибудь жили в России? В России красивых людей нету: даже содержанки перебарщивают и превращают себя в хуй пойми что многочисленными пластическими операциями. И это не говоря о тех, у кого на подобное нет денег. Вот что им делать с губами съеденными? А мордой побитой? Руками резаными? Животиком пивным? У Аркаши не было ни пивного животика, ни битой морды, он выглядел как самый обычный вечно куда-то торопящийся москвич. Непослушные волосы, которые ещё чуть-чуть, и пора стричь, гладко выбритое лицо и пустые глаза — Аркаша предоставлял ритуальные услуги в соответствующем агентстве неподалёку от ВДНХ, а ещё терпеть не мог метро, поэтому катался от дома до места работы на машине, а если быть предельно точным, на серебристом Вольво. И сколько бы Тетяев на пару с Бочей ни подъёбывал его в духе снова Эдвард Каллен сексуален, Аркаша молчал и даже приулыбался, прекрасно зная, что, если не стерпит дружеские насмешки, будет вынужден выслушивать дружеское нытьё. Слишком уж хорошо Аркаша знал своих мальчиков и их амбиции, столь не соответствующие текущим возможностям… Каких мальчиков? Понятное же дело, разве нет? Костик был несчастливым обладателем пропуска в клуб лучших друзей одного нищего фармацевта и не менее нищего бариста, в прошлом — бармена. Если Тетяев спускал деньги на девчонок, с которыми ему порой не перепадало даже спустя семь коктейлей, то Бочарников — на травку. Когда жизнь особенно пестрила чёрными полосами — на что-то потяжелее. Именно поэтому Павлик последнее время сидел на таблетках. И если Якубенко успел свалить в Калининград, поближе к Европе и цивилизованному обществу, то Аркаша решил, что в Москве ему жить и жить, даже если приходится наблюдать, как твоя ошибка молодости и её лучшая подруга медленно катятся на самое дно. И это не говоря о Климе, который, решив, будто слишком хорошо живёт, запал на какого-то типичного цисгендерного гетеро… Но сейчас не об этом. Аркаша не курит, не вейпит даже, игнорирует факт существования электронных сигарет, но иногда, когда шагаешь вот так по ночной Москве, а в наушниках Daughter — Home, невольно хочется прикурить или даже в Питер. Ну, а что? Москва влажно-тёплая, промозглая: вот-вот должен выпасть снежок и сразу же растаять. Люди тоже должны растаять, но куда им после трехмесячной депрессии, что похлеще лановской летней? Аркаша идёт мимо парочек, мимо бойких женщин, проходит четверку трансов (и когда тут успел появиться клуб? Он совсем отстал от жизни), запахивает теснее пальто. Машина была припаркована почти у метро: Аркаша решил, что если и сегодня потратит двадцать минут на то, чтобы выехать со служебной парковки, совсем ёбнется. Он работал по графику 2/2, и работать фактически круглосуточно, знаете ли, выматывает. Но смена кончилась, и впереди его ждали два дня отдыха, удачно выпавшие на воскресенье и понедельник. Так Аркаша, по крайней мере, думал, попутно будучи в дилемме, что прикупить сегодня домой: тонкие сигареты или билет в Петербург. Ах да, вспомнил Костик, заруливая в ближайший круглосуточный продуктовый и морщась. Ах да. Дело в том, что у Костика была квартира в центре Москвы, на которую его родители копили, вероятно, всю жизнь. После чего погибли в аварии месяца два назад. Так что теперь Аркаша жил один (ну ладно, не всегда) в двушке в центре и прятал в верхнем ящичке прикроватной тумбы пистолет на случай, если вдруг колёса, под которые родители попали при несчастном случае, вдруг появятся в квартире и решат закончить начатое с этой семейкой. Короче, Аркаша был на мели — денег, ушедших на организацию похорон, покупку участка на кладбище и прочие заморочки, просто не сосчитать. Аркаша хотел похоронить своих родных достойно, даже если никогда не был с ними особо близок. Это не они привели его в жестокую русскую жизнь, но они — позаботились, смягчили удар. Вообще, Аркаша жил хорошо. У Аркаши были друзья, работа. Аркаша немного скучал по культурной столице, в которую ездил в прошлом году побухать, когда золотая четвёрка нашла средства и скооперировалась. Слишком уж он проникся атмосферой подворотен, в которых можно было потеряться, сделав ровно один шаг из центра. Питер даже ощущался по-другому — какой-то подгнивающей свежестью (когда от Москвы уже несло тухлятиной), русским весельем смеха, что всегда отдавало какой-то скорбью. Аркаша не знал, каково это — жить в других странах, но что-то подсказывало ему, после всех путешествий, в которые они с родителями отправлялись дня на три-четыре несколько раз в год, что совсем по-другому. Скучнее, наверное. Со своей, безусловно, романтикой, но русская просто не выскабливается из-под ногтей. Возможно, ему пошёл бы Питер, думал Аркаша, наконец-то сев в машину и закурив. Он грел Вольво минут пять, на большее не хватило терпения — слишком уж хотелось спать, при этом, желательно, часов двенадцать подряд. А потом поехал. Не крышей, конечно, хотя с Бочей только крышей и ехать. И почему Аркаша снова о нём думает? Может, потому что он сейчас приедет домой и настоящим счастьем будет не найти своего белобрысого бывшего в ванной с раскуроченными венами? Не то чтобы Паша настолько загнулся, он был вполне себе бодрячком, просто Костя привык ждать худшего — такое случается, когда у тебя умирают родители. Или в лучших друзьях бешеная птица и её не менее бешеный дружок-пирожок. Одним словом, Аркашу напрягало не то, что Паша снова принимал, а то, что попросился к нему. — Тебе пора завязывать, — Аркаша стоит в дверях ванной, опираясь о косяк плечом. Бочарников лежит в ванной в купальных штанах и солнцезащитных очках — вечно крашенные волосы блеклые, выцветшие. Между губ ароматный косяк. — А? — он лениво поворачивается и улыбается какой-то отсутствующей улыбкой. У Аркаши мурашки. — Паш, пожалуйста. — Да чего ты? Попробуй! Аркаша резко тормозит. Он не знает, сколько уже едет, просто виснет, слушая тихий голос вежливой дамочки из Гугл.Карт, а потом замирает на светофоре, понимая, что если бы не сделал этого, переехал бы кого-то. — Ты совсем ебанутый?! — заорал этот кто-то, как вне себя, и встал прямо перед машиной, призывно расставив ноги шире плеч и замотав руками. — Жми на газ до конца, урод! У Аркаши вытягивается лицо. Он опускает приоткрытое окно, за которым рассеивался ментоловый дым, и высовывается из него. На дорогах пусто, как в Сайлент-Хилл. — Тетяев, тебе вломить? — Ой, — у Кирилла буквально опускаются руки. Аркаша устало трёт лоб и щёки. Затягивается в последний раз и выбрасывает бычок в окно. Тетяев без куртки, разгорячённый; Косте кажется, что он слышит, как бьётся его сердце, что он чувствует, как от Тетяева несёт настойками за сто пятьдесят рублей каждая. — Садись в машину. — Не сяду я! — Чего это? — Аркаша так устал, что хочет застрелить не Кирилла, а себя. — Ты… ты… — Что? — В лес меня увезёшь. Белла, я вампир… — Если ты сейчас же не сядешь в машину, я позвоню Аркаше. — Но ты же Аркаша… Эй, я не настолько пьян! — Это можно исправить. — Ого, ты угощаешь? Костя был таким человеком, которому никто и никогда не звонил просто так. Не потому, что он никому не сдался, о, если бы, просто и Боча, и Кирилл, и пол-Москвы знали, что Аркаше нельзя звонить просто так. Аркаша никогда не говорил, что у него есть пистолет и разрешение на него, но при общении с трезвым ним складывалось ощущение, что в багажнике сложена небольшая коллекция холодного оружия и лопата как минимум. Секрет был прост: Костик так долго не брал отпусков и прокрастинировал на своих двух выходных, не вылезая из дома, что на какую-то эмоциональность ресурсов не хватало, только на вежливость, а это, знаете ли, жуткое дело, когда с тобой обходителен высокий будто бы мертвец, в глазах которого плещутся потухшие искры. Тревожить его было страшно даже друзьям. Но не Боче. Плюс, Боче было разрешено звонить Аркаше по пьяни на самых законных основаниях. Аркаша однажды купил карманную Конституцию с бумагой из вторсырья и написал на внутренней стороне задней обложки, мол, так и так, Павлик может доёбывать его в любое время дня и ночи. Сделано это было по пьяни, Костик потому тыщу раз жалел, но ни разу — всерьёз. Они встречались, да. Когда им было в районе двадцати. Трахались как кролики и вполне радовались жизни, а потом Костик почувствовал себя совсем фривольно и начал так ревновать, что жутко становилось даже Климу, который, ну, вообще ни на кого не посягал, пока Кирилл свободно сосался с Бочей, стоило им нахуяриться текилы, а затем закинуться. Климу казалось, что Кирилл настолько мастерски игнорирует отношения своих лучших друзей, что, ну… реально их не видит. Потому что Тетяев никогда не был достаточно умён. Даже если преспокойно выговаривал такие слова, как докозагексаеновая кислота или Раксакорикофаллапаториус. Или до сих пор помнил все лекции, на которые ходил в универе, то есть все в принципе. Или… В общем, Аркаша прыгнул слишком высоко, решив, что вытерпит Бочарникова в непосредственной близости, о чём Клим сказал ему, как только сам это понял. И Аркаша, из-за которого Павлик как раз-таки начал закидываться, отступил. Было странно наблюдать за тем, как они ведут себя, как ни в чём ни бывало. Климу, по крайней мере. Кирилл лишь приметил, что сиреневые засосы на плечах его лучшего друга, которые слишком уж походили на синяки, начали сходить быстрее и вообще пропадать. Через пару лет все всё забыли: Бочарников так себе никого и не нашёл, не считая Юльки Широких, с которой переспать и помутить успели все, не считая Аркаши, который однажды очень, очень едко и неуместно пошутил про боязнь несоответствия венерологического статуса медицинским стандартам после встречи с данной особой. Аркаша «перешёл» (Клим поправлял на вернулся) на девушек, но с ними тоже не срасталось, так что Костик решил существовать в гордом одиночестве, не считая завывающего по ночам в ванной горе-бывшего. Даже у Клима всё обстояло лучше, если таковой можно было считать фактически не токсичную одностороннюю гомосексуальную влюблённость, чем у Кирилла, которому, буду с вами честным, просто не давали. Казалось бы: бицухи на месте, чувство юмора имеется, рост ого-го, голос приятный… Кирилл не думал, что дело в причёске, ни секунды своей жизни, а окружающие тактично молчали, еле-еле сосуществуя не только с Тетяевым, но и с его парикмахерской катастрофой, в которой никто не выжил. Кирилл садится в машину. Костик морщится от характерного запаха перегара, дело спасают только бабские сигареты. От Кирилла несёт так, будто он выкурил пачку или две, но это не мешает ему, едва завидев в бардачке Костика ментоловый Вог, заграбастать и его. Обладатель тонких сиг с непроницаемым лицом хлопает Тетяева по дрожащим и абсолютно белым ледяным рукам. Он роняет пачку и поднимает ничего не понимающий, но обиженный на всю жизнь взгляд. — Твою мамашу, Костян… — Подними и положи обратно, пожалуйста, — он смягчается, когда ослепительно в тёплой темноте ранней московской ночи загорается зелёный, и Вольво трогается. Тетяев кряхтит, наклоняясь за пачкой. — Что стряслось? Кирилл подбирается весь, очевидно собираясь закатить целую историю с пикантным началом, драматической развязкой и сумасшедшим финалом, и Аракчеев бросает на него короткий взгляд, будто разрешая начинать повествование, но замечает, что взъерошенный больше обычного Тетяев выглядит совсем побитым, а нижняя губа у него подозрительно дрожит. — Только коротко, — разрешает он, не отрываясь от дороги. — И поня… — Я поцеловал Серёжу. — Кто это? — В смысле кто это. Как ты мог забыть? — Кого? — Да Серёжку! Серёжку Дашникова! Ты не помнишь разве, как он тебя со своей оравой за школой отметелил? И как потом Боча его кочергой..! Ну и меня по роже задел случайно. Но самое главное — кочергой. Никому достоверно неизвестно, где он взял кочергу в школе, до сих пор… — Помню, — Аркаша морщится. Они снова встают на красном, хоть и дорога пустая. — Как это вообще случилось? — Ну… мы напились! — неуверенно восклицает Кирилл. — Не аргумент, — холодно откликается Аркаша и резко поворачивает — непристёгнутый Тетяев больно бьётся бедром о дверцу и шипит от неожиданности. — Очень… — он честно пробует снова, — напились? — Нет. — Блять. Они молчат какое-то время. Аркаша не отрывается от дороги, держится за руль обеими руками, а Кирилл то и дело на него смотрит. При других обстоятельствах он бы любовался, но вы вообще видели Костика Аракчеева после двух смен? Это пиздец. А Кирилл ему чуть ли не под колёса бросился. — А куда ты меня везёшь? — вкрадчиво уточняет он, почему-то уверенный где-то на 63%, что услышит слово «кладбище». — К Лёве. — Зачем к Лёве?.. — Ты с ним живёшь, Кир. — Ах да. Точно. Это было не совсем так. В смысле, нет, абсолютно так оно и было, но, типа, не совсем. Хату они с Лёвой снимали на двоих, хотя активную жизнедеятельность в ней вёл только Кирилл. Когда не работал. То есть только ночью. Если активной жизнедеятельностью можно было назвать сон… В общем, случилось это так: Лёву, по масти самого что ни на есть сибиряка, заметили большие шишки из какого-то особенно влиятельного модельного агентства, после чего взяли и озолотили. Во Льве было, что замечать: и без того удивительно красивый (серьёзно, будь Кирилл чуть менее гетеросексуален, он бы крышкой поехал), Хабенский обладал невероятной особенностью — двумя метрами роста. Атлет, он даже выезжал на областные соревнования по волейболу. Там его, зависающего в воздухе секунд с семь, и подцепили. Отказываться от спорта было трудно — но какой тут спорт, когда сниматься для моднявых журналов и грести деньги лопатой приходится ежедневно? А что насчёт показов мод в Милане? Вообще, Лёва даже поступил в Москве на какой-то физкультурный факультет, как дома, но, опять же, какая учёба, работа или жизнь, когда тебя все хотят? Короче, Лёвин случай был одним из тех, когда неоконченная вышка (две, точнее: первая была брошена в Сургуте, когда Лёва пообещал себя Москве, а вторая — уже в ней) совсем не отражалась на успехе или неуспехе в дальнейшей жизни. Как так получилось, что они съехались? Кирилл и сам не знал. Хабенский дома почти не ночевал, предпочитая отсыпаться с моделями в отелях или отчаливать в Париж по работе, но за квартиру платил исправно, пополам. Спасибо, что карманных денег не давал, иногда думал Кирилл в приступах самобичевания по поводу своего пребывания полным неудачником. — Не молчи, — просит Костик. Кирилл, обнявший себя руками, хмурится. — Давай подробней. Тетяев отворачивается к окну — краем глаза Аркаша видит, как тот дует губы. Только не это. — Ну тебе же неинтересно, — бурчит он, прикладываясь к прохладному стеклу разгоряченным виском. А на лежачем полицейском прикладываясь ещё раз, только основательней. — Ну и с чего ты это взял? — голосом самого не заинтересованного в чём-либо, даже в употреблении кислорода внутрь, человека уточнил Аркаша. — Ну и с чево ты ето взял, — передразнивает Кирилл. Костик закатывает глаза, но чувствует, что Тетяева еле хватает на то, чтобы что-то из себя корчить, надо просто подождать. В этом они с Бочей были похожи… Аркаша старается не думать о том, что никогда не хотел быть матерью двух гиперактивных ублюдков и одного просто ублюдка. — Кир, — почти ласково говорит он. Цепкие руки сползают к низу руля. — Мне очень интересно узнать, каким образом ты умудрился усосать человека, чьё имя для тебя — стоп-слово. Если перестанешь строить из себя чёрт пойми что и, наконец, расскажешь, уверен, эту историю мы увековечим в… — Короче, дело было так, — серьёзно начал Кирилл. И рассказал. Причём в подробностях, не упустив ни единой детали. Такой, например, что у Дашникова охуительно неправильный прикус и очень противный воск для укладки, а у Клима — блёстки на щеках и внезапная к нему нелюбовь. Вот чего я ему сделал, Костян? Может, ты хоть помнишь? Ну не мог же он меня просто так выдворить. Может, я сделал что и забыл? А он обиделся? Ты же знаешь, какой он ранимый… Когда Кирилл завёл шарманку о Климе, всё ещё удивительно подвыпивший, Аркаше подумалось, что он либо ёбнется сам, либо ёбнет кого-то ещё. — Иногда мне кажется, — замогильным голосом начинает Кирилл, — что я вас недостоин. Аркаша еле удерживается от страдальческого стона и лезет за телефоном. Клим берет трубку после второго гудка. — Скажи ему, — строго начинает Костик, — что выпер его, потому что тебе насрать на своих друзей, а не потому что он что-то сделал. — Эй, я вообще-то тут сижу! — Кто это? — неслышно уточняют по ту сторону, но слышит и Аркаша, и Кирилл, привалившийся ухом к его чёрному айфону. — Костик, — тихонько отвечает Клим. — Кому сказать? О чём ты? — Кирилл целовался с… Заслышав, что на линии не только Клим, но и ещё какой-то оболдуй, Кирилл яростно зажестикулировал, мол, только не держи в курсе посторонних, засмеют же, пиздец. Аркаша вцепился в руль со всей силы, чтобы повысить шансы на сохранение самообладания. — У Кирилла случилась травма, — коротко и очень, очень терпеливо откликается он. — И… — А я тут причём? — Ты выпер его с порога, заставив разбираться с, если позволишь, переоткрывшимся гештальтом. На той линии замолчали. Костик поймал себя на молитве всем знакомым и не очень богам, чтобы ему не пришлось объяснять простейшие психологические термины. — А что такое… — Где он сейчас? — мягко перебивая своего спутника, уточняет Клим. — У меня в машине. — И куда вы едете? — На кладби… К Лёве. — А зачем к Лёве? — Он живёт с Лёвой. — В смысле он живёт с Лёвой? — Аркаша хмыкает: такой контраст между двумя голосами, эмоциональным и чертовски похожим на его, столько же забавлял, сколько нервировал. — Так получилось, — тихо объясняет кому-то Клим. — С кем ты? — гаркает вдруг Тетяев. — А тебя это не касается. — Меня это касается в первую очередь! — Это с какой стати, скажи-ка мне на милость? Вдалеке показались менты, так что Аркаша торопливо сунул мобильник Тетяеву, ткнув кнопку включения громкой связи. — А с такой! Братву на сиськи не меняют! — У меня нет сисек! — Братву на письки не меняют! — Эй! — Кирилл, — Климу будто передаётся усталость Аркаши, — мне очень жаль, что я не впустил тебя, но я… я был занят. — Чем ты был занят? — Делами. — Дрочить на Солнцева — это не дела. Аркаша приподнимает брови и прочищает горло, пряча сорвавшийся было с губ хохот. Кирилл быстро оборачивается ехидным чертом, и Аркашу это очень успокаивает: по опыту он знал, что лучше иметь дело с весёлым Тетяевым, нежели со смурным. — Не понимаю, о чём ты. — Не о чём, а о ком! Я про того рыжика. Как его там звали? Жорик, Жмурик? Костян, подскажи… — Шурик. — Шурик!.. Так тебе перепало? Или ты переключился на кого-то ещё? — быстро уточняет он, чтобы вывалить на лишнюю голову как можно больше ненужной информации. — Что там у тебя за пятнадцатилетка? — Мне двадца..! — Пока, Кирилл, — не предвещающим нихуя хорошего тоном говорит Клим и бросает трубку. Тетяев смеётся в голос и тянет к Аркаше кулачок. Тот, тоже посмеиваясь и качая головой, его отбивает. До Лёвы они доезжают в миролюбивой тишине.

***

— Кирилл. Кири-и-ил, — тянет Костик, когда Вольво останавливается. Глядя на Тетяева, хочется зевнуть — так сладко лбом на стекле не спал ещё ни один человек без амбиций. — Кир. — Ещё пять минут, мам… — Я сейчас позвоню… — Ну ладно, ладно!.. Лев, которому Костик додумался позвонить минут за десять до приезда, уже стоял на тротуаре. Рядом с ним достаточно высокий и вполне себе широкоплечий (ну ладно, нет) Аркаша чувствовал себя Дюймовочкой. С Кириллом, еле вытаскивавшему своё тело из машины, дела обстояли лучше, но внушительной разницы в росте и размерах это не отменяло. — Здарова, брат, — сонно бормочет задремавший было Тетяев, беспардонно тыкаясь в широкую грудь. — Привет-привет, мужик, — вечно улыбчивый, хоть и не без синяков круглосуточной работы Лев улыбается, треплет тёмные лохмы. В ответ Кирилл мурчит, быстро пригревшись на взъерошенном, только-только проснувшемся и без куртки Хабенском. Понимая, что, если Тетяев снова выпадет из реальности, его придётся тащить на пятый этаж ввиду отсутствия лифта (Аркаша никогда не забудет, как они поднимали литры алкашки и четыре арбуза на хату к этой сладкой парочке) самостоятельно, Костик тормошит его парой тычков в спину. — Эй! — Лёва, уложи его, ладно? — Костик опирается на Вольво бедром, скрещивает руки на груди — Москва с каждым часом всё промозглей; осеннее пальто уже не спасает, хоть и должно. — Будет сделано, сэр! — Лёва подмигивает и обворожительно улыбается. Аркаша теряется на секунду. — Слушай, не хочешь к нам залететь на минутку? Или на ночь. Тебе отсюда сколько ехать домой, час? — Доеду за пол, — Костик устало качает головой. — Не стоит, Лёв. Присмотри за ним, главное, идёт? — Ну это само собой, — Тетяеву плевать на все тычки — он беспардонно использует белобрысую Останкинскую в качестве вертикальной подушки в человеческий рост и уже пускает на моднявую рубашку слюни. — А что с ним такое? — Дашников вернулся, — Костик кривится так, что ясно одно: сказанное — новости однозначно дерьмовые. Ничего хорошего это событие не сулит. — Во дела! Змей Горыныч снова в Москоу-сити! Нет, ну такое упустить нельзя… Ладно, давай! — Лёва машет рукой и удобнее обхватывает обмякающего на нём Тетяева, будто он не глыба средних размеров, а какой-нибудь большой плюшевый мишка. — Заезжай к нам на огонёк, лады? Ты с кем Новый Год праздновать будешь? — Посмотрим, — почти грустно приулыбается Аркаша и обходит машину, собираясь вернуться на водительское. — И ещё кое-что, Лёв. — А? — Хабенский, заторопившийся было увести Тетяева на боковую, тормозит и оборачивается. Аркаша тоже тормозит, будто хочет сказать что-то другое, нежели вот-вот скажет, но в конце концов лишь отмахивается и выдаёт: — Смотри, чтоб он рвотой ночью не захлебнулся. — Не учи учёного! На том и порешали.