***
Не то, чтобы Меледи на что-то надеялась. Вероятность его прихода не была высока. Ради этого она попросила маму надавить на Леона и по этой же причине несколько месяцев упрашивала своих учителей сыграть именно ее музыку, придумывая всевозможные аргументы, а потом с учителями и одноклассниками постоянно оставаясь на дополнительные часы, чтобы все доработать и улучшить. Леон пришел и дослушал ее до конца — даже это замечательно. Неделю назад она бы скакала от счастья, может, станцевала бы свой небольшой победный танец и несколько часов проболтала с Джувией, соулмейтом Грея — несмотря на попытки дяди скрыть ее от родных, они с Меледи успели стать чуть ли не лучшими подругами. Мысль о том, что Леон ее видеть не захочет и ему понадобиться около года, чтобы отойти от гнева — а он определенно был в гневе, раз в конце приличия ради не поздравил и не подарил цветы, — вовсе не страшило. Меледи было важно открыть свои чувства. Сейчас, с появившейся загадкой, как подловить Леона на серьезный разговор, Меледи охватило смятение и неисчерпаемые сомнения, которые на несколько дней перекрыли волнение перед выступлением. Сидя на заднем сидении по пути домой на продолжение праздничного вечера, она ослабила ниточки, державшие уголки губ приподнятыми. На лице отразилась усталость, искусно скрываемая весь день. — Красиво сыграла. Автоматически лицо Меледи просияло. На несколько мгновений она была искрение рада видеть Леона с небольшим букетом персиковых роз — Леон не мог не соблюсти правила и ждал их у дома. Затем смешки, улыбка до ушей стали реакцией на волнение. — Подаешь на меня в суд за нарушение авторских прав? — Нет. — Его голос как всегда ровный, что немало озадачило девушку — ей казалось, она довела его до точки кипения. — Если я его выиграю — что и произойдет — наши родственники с меня три шкуры сдерут. Следующего разговора пришлось ждать не один час: Леон убежал от нее так же внезапно, как и появился. Вытаскивать его из праздника и «портить настроение» было не в ее характере. Она продолжала веселье и с разливающемся в сердце теплом наблюдала за счастьем Леона, впервые за полгода приехавшим в родной дом. Да, Бастия был холодным, не умеющим показывать свои эмоции и большую часть времени одиноким, но он любил их — своих родных: всегда трепетно относился к чувствам и желаниям матери с сестрой, уважал и благодарно относился к своему отчиму и всегда поддерживал Грея, когда тот в моменты непомерной слабости приходил именно к старшему брату. Леон жертвовал временем, что мог провести в их кругу, чтобы его племянница не прознала правду, чтобы не разрушить то единственное, что любил. Следующий диалог не стоило начинать никогда. Мысли о том, что лучше все скрыть, тянули обратно. Наравне с этим она чувствовала себя обязанной открыть правду и усталой от угрызений, это дало силы обуться, накинуть крутку, положить в карманы согнутые конверты и выйти на террасу за Леоном. — Я сделала ДНК-тесты, — выпалила она чуть ли не одним словом, одним вздохом. Резко и без предупреждения, как выстрел в спину. Незажженная сигарета застыла, зажатая меж губами. Он не раз убеждался настойчивости племянницы и все равно наивно верил, что дальше призрачных идей она не зайдет, потому что последствия, ужасающие и ломающие, будут необратимы. Будет лучше, если все останется так, как есть. — Мы не родственники. Всего лишь четыре процента. Ни один не мог вздохнуть, и проблемой не являлся холодный, сковывающий легкие воздух. Мороз по ощущениям усилился, укусы по коже ощущались больнее. Снежинки, казалось, медленнее падали, оседали на ресницы. В тишине отлично был слышен смех Сильвера и Грея, просто белый шум. Слабый свет падал только с одной стороны, другую часть лица покрывала тень, Леон был чертовски красивым даже при таком освещении. Почему-то Меледи не чувствовала, что они вдвоем на террасе на расстоянии небольшого шага смотрели друг другу в глаза — соулмейты, соединенные единой мелодией, предназначенные друг другу Судьбой. Не родственники. Разве не этого желала Меледи в своих детских мечтах? Разве не она не слушала наставления дедушки о том, что она может любить любого по собственному выбору? Разве она не представляла этот момент? — Меледи, мне жаль, — его рука легла на ее плечо — его первое сознательное прикосновение к ней. До того, как девушка открыла рот и остановила его, Леон перебил ее: — Я и представить не могу, каково тебе, каково же это осознавать… Это ужасно. Извини меня. — З-за что?! За много лет Меледи только один раз видела настоящие, неприкрытые эмоции Леона, когда и сама узнала другую их связь. Не смея подкидывать семена надежд в девичье сердце, Бастия в присутствии племянницы всегда был в напряжении, чтобы ни словом, ни реакцией не огорчить ее и при этом не ранить. Быть с ней равнодушней, чем с кем-либо еще — единственный выход сделать все правильно. Меледи потянулась к карманам, но замерла. Впервые ей открылся его страх, тревога и вина. — Если бы не тот вечер, если бы я тогда правильно ответил, ты бы продолжила жить нормально. Ты была бы здоровым ребенком. Меледи, я… я… я не знаю, что бы сделал с собой. Я бы не пережил: понимать, что ты другая, что не принадлежишь этой семье. А ведь мы шутили на эту тему! Мне жаль, Меледи, я не хотел, чтобы к этому привело. — Выбросив незажженную сигарету в сугроб, он закрыл лицо рукой. На секунду исчезла земля из-под ног, пришлось навалиться на перила. Хаос внутри не приходил в порядок. — Прости меня. Это мучило Леона не один год. Он склонялся к версии, что племянница права — ее, возможно, перепутали с другим ребенком в роддоме, — но не хотел, чтобы правда раскрылась, потому что не мог себе представить, как его племянница, о которой он заботился, которую оберегал, для которой был нянькой и дядей не один год, окажется не его. До бессонных ночей и желания выпить его доводили преследующие мысли: за влечением к нему скрывалось нечто ужасное. Смотреть на людей, которых ты всю жизнь называла «мама», «бабушка», «дедушка», и знать, что это ложь. Терзаться вопросами, кто твои настоящие родители, какие они, какой могла бы быть твоя жизнь, если бы не проделки треклятой Судьбы. Все из-за него. Леон не мог представить, каково будет остальным. — Черт! Извини, я не должен был это наговаривать! — Все хорошо. — Ее улыбка была как всегда яркой и широкой, правда, в зеленых глазах стояли слезы. Ей было больно за своего соулмейта. Иголки в сердце впивались намного острее, чем когда-либо, и с каждым его словом они, как гвозди, забивались внутрь. Нет, она не сможет этого сделать. — Можно мне обнять тебя? — Конечно, — прохрипел Леон и тут же оказался зажат в тисках. Ее всхлипы, прибавляли груз вины — он был уже раздавлен, — и вмиг захотелось ее осчастливить каким угодно способом, чтобы только не слышать этого. — Ты никому не?.. — Это будет наш секрет. Обещаю. Вместе с этим обещанием Мелоди мысленно дала себе другое: выкинуть, а лучше сжечь второй ДНК-тест, доказывающий, что Уритр — ее родная мать.Секрет (Леон/Меледи)
17 января 2022 г. в 11:13
Звук уверенных шагов утопал в красном ковролине местного театра. Прищуренные глаза скользили по стенам с незамысловатым узором; свет развешенных по колоннам и потолку гирлянд отражался в зеркалах и висящих кристалликах, ослепляя своей пестростью. В этом захолустье никакими дешевыми побрякушками не создашь роскошь и малую каплю изящества, а прочие рождественские атрибуты придавали еще больше убожества. Так еще и воняло сладким, наверняка карамельным, попкорном. Леон не был частым посетителем театров, но ничто не переубедит его, что это непозволительно.
Вокруг сновали взволнованные родители, наверно, впервые за этот год удостоившись сменить джинсы с майкой на что-то более приличное. Другие их чада помладше норовили врезаться в него, примешивая раздражение к волнению.
Сегодняшнее посещение проходящего здесь концерта было обязательным: Леон слышал нотки назревающего скандала в прошлом разговоре с сестрой. То небольшое количество оставшихся друзей, то есть три человека, представляло его другим как «одиночка», сам Леон называл это «жить в свое удовольствие», однако терять связь с семьей было для него немыслимо.
Бастия уже по привычке, нервничая, ощупывал упаковку сигарет, как знакомые лица, наконец, показались. Мама и сестра выглядели как всегда неотразимо, как и мистер Фуллбастер с родным сыном в на удивление приличных костюмах и выглаженных рубашках. Под кожей чувствовался накипающий жар неловкости — несколько месяцев с ними не виделся, — но и доля облегчения тоже присутствовала: мисс Прилипчивость, видимо, готовилась.
На пару секунд мысль провести вечер в своей холостяцкой квартире или хотя бы у той же Шерри, как бы ни бесили ее намеки на серьезные отношения, стала выглядеть привлекательней.
— Посмотрите, кто соизволил явиться — сам Леон Бастия! — воскликнул Грей. Бастия закатил глаза. Пару лет назад, может, он бы и ответил ему, но он уже перерос тот возраст, когда спорят с малолеткой.
У всех членов семьи брови взлетели вверх и глаза расширились: Леон всегда находил отговорки пропустить концерт племянницы.
— И вправду, соизволил, — не менее едко прокомментировала Уртир. Тем не менее ее глаза блестели и губы расплылись в улыбке. — Меледи обрадуется.
Пожав руку отчиму и брату и сделав комплимент матери с сестрой, Леон втянулся в беседу, в которой его радушно приняли как и прежде. Без лишних вопросов и акцентов.
В представлении Леона племянница оставалась ребенком, соответственно, на сцене он ожидал увидеть других начинающих музыкантов, только выучивших ноты, или в лучшем случае сумевших сыграть «Сияй, сияй, маленькая звездочка» без сильно выделяющихся ошибок. К его удивлению, выступали люди старше двенадцати лет, несколько детей тоже было — и, честно говоря, играли они весьма искусно, неважно индивидуальное выступление или оркестр.
Однако ситуация повторялась, как и с матчами по футболу, на которые Бастию раньше зазывали отчим с братом ради сплочения семьи и на которые он соглашался только из-за уговоров матери: загоревшийся в первые мгновения интерес медленно таял и исключительно уважение не позволяло встать и уйти или залипнуть в телефоне. Может, мелодии были приятными, порой завораживающими, но Леон со своим отличительным знаком соулмейта не являлся ценителем искусства и считал, что это время мог потратить с большей пользой на работе. Почти весь концерт сопровождался подавлением зевков и проверкой времени каждые несколько минут.
Когда Леон решил, что отсидел достаточно долго и можно сделать перерыв и покурить, пожаловавшись на нехватку никотина — привычка несомненно убийственная, зато способна порой выручить. Остановила его крепкая хватка матери — это даже смешно, учитывая, что ему под тридцать.
Выбранный им момент освежиться был не самым удачным, поскольку как только прекратился дуэт скрипок, ведущий объявил выход его племянницы — Меледи Милкович.
В их семье: Ур, ее дети — несмотря на то, что у всех разные отцы — и нынешний муж, все были, как говорил отчим, из одной породы. Светлая кожа, даже после проведенного на пляже дня, темные глаза и волосы (за исключением его седых), черты лица у всех острые и утонченные, аристократические.
В его племяннице все было до безобразия наоборот. На семейных фотографиях Меледи была ярким, выделяющимся пятном, словно она впитала в себя все краски. Пару лет назад одна из ее подружек привела одно забавное сравнение, после которого они хихикали весь вечер: Меледи — обычный человек в семье вампиров. Определенно, у ее отца, до сих пор известного исключительно Уртир, крайне сильные гены.
Сегодняшнее белое платье оттеняло все, чем так отличалась Милкович. Приметил Леон племянницу еще во время выступления оркестра, но без толпы подростков выглядела она несколько иначе, старше — сколько ей, семнадцать? Впрочем ничего удивительного, полгода избегал встречи с ней.
Различие проявлялось не только во внешности: не было в Меледи ни холодности, ни сдержанности. Казалось, она старалась отразить все те эмоции, которые редко проявляли родственники.
Меледи быстро нашла его среди многочисленных рядов, и тут же на ее лице расплылась ухмылочка, от которой у Бастии глаз задергался. С такой же ухмылкой она маленькой прятала свои сапоги и говорила, что, кажется, в садик она сегодня не пойдет, или садилась к нему в машину, довольная тем, что они проведут время вдвоем.
Такая же ухмылка была в тот день, когда она сообщила ему, что, по статистике, примерно двадцать восемь тысяч детей в год путают в роддоме.
По этой причине Леон почти не удивился, услышав знакомую, отозвавшуюся легким уколом в сердце мелодию. Больше десяти лет он запрещал себе ее напевать. Как будто если он забудет ее, Меледи перестанет быть его соулмейтом.
— Она несколько месяцев уговаривала учителей сыграть именно эту песню, — не без гордости прошептала на ухо Ур. В их семье никто, кроме Меледи, не обладал слухом. — Ее собственное сочинительство.
Леон мысленно проклял этот вечер, себя, Меледи и сволочь Судьбу.
Отличительный знак Леона не был очевиден и, видя пример отчима и матери более счастливых вместе, чем с соулмейтами, искрение считал, что родственную душу найдет без подсказок гребаной Судьбы.
С самого рождения с ним была одна никогда не изменявшаяся мелодия. Стоило погрузиться в дело или просто пребывать в хорошем настроении, как он начинал напевать про себя. Менялся ритм исключительно при концентрации и попытке выучить что-то другое. Все привыкли к этому, изредка кто-то спрашивал, что это за песня, чему не особо придавал внимание Леон и семья. Странность была обнаружена на первом курсе его новой подругой Шеррией — она была помешена на теме истинной любви и имела список всевозможных отличительных знаков. Реакцией на открытие стал краткий кивок — есть и есть, ему до этого никакого дела.
Но мысль засела в его голове, и Леон обнаружил для себя, что его племянница всегда, даже если все вокруг подражают какой-нибудь попсе, поет и танцует в один и тот же ритм. Всегда что-то свое и точно такое же, как у Леона. Прежде он не обращал на это внимание: Уртир родила Меледи в шестнадцать, а как только та немного подросла, мать взялась за учебу и дочь оставляла на родителей, те, в свою очередь, доверяли малышку Леону — у него уже имелся опыт сиделки с Греем (который так же считался дядей, хотя разница с племянницей составляла всего четыре года). Не было ничего удивительного, что Меледи переняла некоторые привычки у Леона, с Греем тоже такое было. Несмотря на подкрадывающуюся опасность, Леон проигнорировал знак — просто повадка, которая вскоре исчезнет.
С каждым годом Леон сильнее углублялся в личную жизнь, и встречи с семьей и племянницей становились реже. Напеваемая Меледи мелодия не менялась. Ради дяди она могла спеть или сыграть какую-нибудь другую песню, постоянно крутящуюся по радио, но стоило ей расслабиться, как снова играла старая пластинка. «Это ничего не значит», — повторял Леон все еще пребывая в стадии отрицания. От встреч он чаще уворачивался и останавливал себя каждый раз, стоило отличительной черте проявить себя.
Возможно, Меледи никогда ничего бы не прознала, если бы в один злосчастный вечер не встретилась с его друзьями, среди которых была Шерри. Это было случайностью, хотя кто-то скажет, что это происки Судьбы.
Племянница должна была остаться на ночь у подруги, вот только с той что-то случилось и ее отвезли в больницу, а ни мама, ни бабушка с дедушкой не могли забрать Меледи. Ответственность перелегла на Леона. Вечер не предвещал беды, пока в квартиру не ввалились старые студенческие друзья с выпивкой. Конечно же, заимев нового внимательного слушателя, Шерри не могла не начать затирать про соулмейтов, хвастаться своим списком, ныть о своих поисках и разбалтывать секреты друзей. К сожалению Леона, племяннице было двенадцать, достаточно большая, чтобы сложить два плюс два.
Сейчас, несколько лет спустя, Леон осознавал, что Меледи затеяла разговор, потому что была смущена и напугана такими совпадениями, искала в нем поддержку и разъяснения, но слегка пьяный и нервный Леон повел себя не как взрослый.
— Это ничего не значит! — Его голос был тверд, с нотками возбуждения, как перед началом истерики. — Шерри идиотка — помешенная на соулмейтах психопатка, — которая любую будто «отличительность» приписывает Судьбе. Хреня это все, а не Судьба! Нет у меня никакой «особенной» мелодии, и у тебя тоже. Просто бред, который не стоит брать в голову, если не хочешь стать такой же больной на голову! Но ты тоже, кажется, не умнее, раз веришь в эту чушь! Я твой дядя, ты моя племянница — ясен тебе расклад?! Соулмейты, как же! Ты еще об этом матери своей или бабушке расскажи! Головой своей научись сначала думать, перед тем как рот раскрывать!
Тогда он сделал две непростительные вещи: довел Меледи до слез и навел ее на мысль, что она права.
Дико, невообразимо и ненормально, но Милкович эта связь привлекала, отчего ее желание снова проводить время с дядей взросло. Она липла к нему при любой возможности, порой специально его дразнила песней, пару раз намекала, что хотела бы сделать ДНК-тест с пугающей Леона беззаботностью. Это было терпимо, кроме ее очевидных попыток понравится ему с намеками на соулмейтство, что усугублялось подростковым нравом и острым физическим влечением. Несомненно, в глазах Меледи все выглядело романтично и прекрасно, наверняка в ее голове зародилась не одна картинка их любви; у Леона, не являющегося педофилом, это вызвало исключительно омерзение и желание отмыться.
Впрочем, как констатацию факта стоило признать, что Меледи не напоминала больше ребенка. Пояс на талии и идеально ложащаяся ткань платья подчеркивало появившуюся фигуру, в чем сыграли свою роль и туфли на каблуке; макияж скрыл детские черты и невинность, сделав из нее взрослую красивую девушку, готовую к взрослым отношениям с парнями. На наличие последнего Леон очень надеялся, должна же она понять, что между ничего быть не может, и стать обычной девочкой-подростком, не отказывающей симпатичному однокласснику из-за нездоровой привязанности к почти тридцатилетнему дяде.
Мелодия, наполняющая зал, доказывала, что надежды напрасны. Упорству Меледи можно было позавидовать.
Встать и уйти Леону не позволяло воспитание, поэтому он принялся слушать, как предвзятый и всем недовольный критик. Так как его мелодия не была достаточно длинной для представления, она была дополнена, создавая не просто навязчивую для двоих безделушку, а повествующую историю с началом и концом, позволяя каждому почувствовать и услышать в ней нечто, что затронет именно твои струны души. Стать зачарованным и не оторвать взгляда от прекрасной пианистки.
Прожив с этой мелодией почти тридцать лет, Леон с недовольством улавливал нечто родное, несмотря на то, что должен был радоваться и цепляться за идею, что у Меледи мелодия совсем иная, а значит, они не родственные души. После мычания и мысленных напевов на инструменте все звучало иначе, однако Леона немного тревожило и грызло, что нечто, изначально созданное им, менялось: мрачные и холодные звуки плавно смягчались, переходили на легкость и безмятежность, без раздражающей задорности и энергичности; Меледи быстро перебирала пальцами по клавишам, переходя из одного конца в другой, придавала живость и энергию. Однако, по мнению Леона, все было слишком резким и бурлящим, вся мрачность уходила в крайность, а спокойствие граничило то с меланхоличной тоской, то с ликующим весельем. Вместо прихода весны между собой боролись стихии: жестокая и не дающая шанса метель сменялась палящим солнцем с предстоящей грозой.
А ведь когда-то Меледи такт в такт пела «та-та» вместе с ним.
Леон не ожидал, что контраст воспоминаний и настоящего его испугают.