Дополнительные занятия

Осенние сумерки все сильнее сгущались, обнимая колючим холодом. Было еще не слишком поздно, но из-за темноты улицы всё стремительнее пустели. Танджиро давно заметил эту особенность: в то же время дня, когда летом люди даже не думают о том, чтобы возвращаться домой, осенью они уже спешат скрыться от мрака и холода в тепле своих квартир. Даже самые фанатичные члены школьных клубов предпочитали расползтись уже по домам, и только несчастные двоечники и нарушители дисциплины вынуждены были оставаться в классах до тех пор, пока учитель не отпустит с отработок. И хотя Танджиро не относился ни к первым, ни ко вторым, ему тоже сегодня пришлось остаться после уроков для дополнительных занятий. Он, впрочем, не жаловался. В конце концов, он не был наказан за что-либо, а попросту готовился к конкурсу исторических сочинений. Вокруг не было раздолбаев, что мешали бы учебе, только он сам и учитель. Любимый учитель. Ренгоку Кёджуро. Не сказать, чтобы Камадо особенно увлекался историей раньше, но после прихода в школу Ренгоку она стала его любимым предметом. Хотя, наверное, так было у многих — все ученики неслись на его уроки, как на праздник, настолько интересно и даже захватывающе он объяснял материал. Были, конечно, и те, кто его недолюбливал, но они оставались в меньшинстве. И пусть тесты у него зачастую были сложные, а за дисциплиной он следил порой слишком строго, школа все равно полнилась его обожателями. Причем обожали его во всех смыслах: как хорошего учителя, как замечательного человека и…в самом романтическом плане тоже. Невероятно весело было наблюдать за тем, как ежедневно Ренгоку-сенсей, преследуемый стайками влюбленных легкомысленных девиц, пытался выполнять свои обязанности. Избавиться от них не получалось никакими способами и оставалось только сочувствовать бедняге, которому, наверное, даже в туалет нормально не давали сходить все эти не слишком-то тайные воздыхательницы. Но Танджиро очень хорошо их понимал. Стыдно было это признавать, но если бы у него была такая возможность, то он и сам бы целыми днями лип к Ренгоку, таскался за ним, как эти девчонки, и каждую минуту признавался в любви. Уж слишком хорош собой был учитель истории: молодой, только недавно выпустившийся из университета, красивый, мужественный, такой добрый и ответственный… Разве не мечта? Разве он не слишком хорош, чтобы быть настоящим? Но идеальных людей все-таки не бывает. У каждого есть свои секреты в шкафу. И Камадо слишком хорошо знал секреты Ренгоку-сенсея. — Мальчик мой, если ты продолжишь разглядывать меня вот так, я не выдержу, — сказал учитель добродушно, даже не поднимая взгляда от бумаг, но по телу Танджиро прошлась мелкая дрожь. Оторвать взгляд от Кёджуро-сана было сложно, но титаническим усилием воли он все-таки заставил себя вновь вернуться к сочинению, тем более, что оставалось дописать совсем немного. После чужого замечания щеки горели — не то от стыда, не то от чего-то иного. Эпоха Тайсё была довольно простой темой для Танджиро — почему-то ему она давалась лучше всего, хотя, как сказал Ренгоку, не стоило переоценивать себя и свое знание. Зачастую высокомерие и излишняя самоуверенность играли злую шутку — считая себя прекрасным знатоком эпохи, пишешь в итоге весьма посредственную работу. Потому они и решили сначала уделить внимание самым хорошо знакомым Камадо темам. Но теперь, хотя сочинение было почти готово, голова юноши вдруг опустела. В нее лезла далеко не внешняя политика, о которой он вел речь в предыдущих строках, а совершенно постыдные мысли о собственном учителе. Зачем он вообще сказал об этом «не выдержу»? Достаточно было просто напомнить о сочинении… То и дело бросая взгляды на Ренгоку, Танджиро все же кое-как закончил свой «труд». Вот теперь работа точно была посредственной, по крайней мере ее заключение, написанное едва ли не в бреду. Камадо боялся даже перечитывать его. Взяв листок в руки, ученик поднял голову, против воли снова засмотревшись на Кёджуро. Тот выглядел весьма занятым… Брови слегка нахмурены, сосредоточенный взгляд устремлен в документы. Золотистые волосы с медным отливом, напоминающие пламя, растрепались за длинный рабочий день, но это вовсе не убавляло привлекательности. Закатанные рукава отглаженной рубашки открывали прекрасный вид на сильные руки… Смотреть на него и вправду можно было вечно, но нужно было взять себя в руки. Вдруг они встретились взглядами. Ренгоку улыбнулся и резко встал из-за стола. — Я ведь сказал тебе, что не выдержу… Довольно быстро он достиг парты, за которой сидел Танджиро, и, наклонившись, обхватил пальцами его подбородок. — Сегодня у вас в пекарне булочки с вишней? — горячий шепот заставляет все внутри Камадо перевернуться, а щеки пылать. — Вкусно пахнешь… — Да… Зайдешь попробовать? — Нет, — Кёджуро усмехнулся. — Я, пожалуй, попробую кое-что другое. Это был не первый раз, когда они целовались, но первый раз, когда целовались в школе. Сердце Танджиро заколотилось слишком быстро, дыхание мгновенно сбилось, но Ренгоку не позволял ему отстраниться до тех пор, пока легкие не начало саднить от нехватки кислорода. — Ты уже закончил? — прошептал он в губы Камадо. Тот в ответ смог лишь кивнуть. — Хорошо. Ренгоку забрал листок с сочинением и вернулся к столу, оставив Танджиро в замешательстве. Не только потому, что втайне тот надеялся на продолжение, но еще и из-за того, что еще давно они решили, что в школе ни под каким предлогом нельзя проявлять чувства. Даже если кажется, что никто не увидит, не узнает, не услышит, все равно лучше не рисковать. А теперь Ренгоку нарушал им же самим установленные правила. — Ты же не думаешь, что я решил оставлять тебя после уроков ТОЛЬКО ради сочинения, мой мальчик? — голос Ренгоку звучит насмешливо. Подойдя к двери, учитель быстро щелкает замком, а затем — выключателем. Класс погружается в кромешную тьму. Глаза Камадо еще не успевают адаптироваться к темноте, когда он чувствует, как его хватают за руку, заставляя подняться со стула, а затем усаживают на парту. Разводят ноги, прижимают к себе слишком близко, обнимая за талию и опаляют дыханием шею. — Что ты делаешь? — тихо спрашивает Танджиро, пытаясь отпихнуть Кёджуро, но тот сильнее — не дает отстраниться. — Мы же в школе! — А ничего другого и не остается, мальчик мой, с тех пор, как тебя посадили под домашний арест. Неужели ты совсем не скучаешь по мне? Замешательство Танджиро быстро сменяется стыдом. В самом деле, теперь, когда родители не позволяют выходить из дома куда-нибудь, кроме школы, они могут видеться только в учебное время. Но даже слишком долгий взгляд во время занятия — шаг на пути к тому, чтобы быть раскрытыми. Ложью будет сказать, что Танджиро было плевать на то, что теперь они совсем не могли побыть вместе, но рисковать подобным образом он бы не решился никогда — слишком низко стояли собственные желания по сравнению с благополучием любимого. Но Кёджуро, похоже, слишком тяжело было терпеть разлуку. — Я скучаю! — отвечает Камадо, немедленно обнимая возлюбленного в ответ, утыкаясь в плечо. — Я просто… В школе ведь нельзя… Ренгоку прерывает его грубым, нетерпеливым поцелуем, пальцами начиная расстегивать рубашку. Ему уже плевать, что по правилам, а что — против. Слишком остро, слишком болезненно ощущалась тоска по любимому Танджиро, чтобы у него оставались силы задумываться хоть о чем-нибудь. Наверное, если бы не подвернулся этот конкурс исторических сочинений, то попросту затащил бы Камадо в кладовку. — Просто будь тише, ладно? — на губах Кёджуро играет самодовольная улыбка. Этого почти не видно в темноте, среди которой только отблески уличных фонарей позволяют видеть хоть что-либо, но отлично слышно по голосу. — Ладно… Но сказать проще, чем сделать. Танджиро слишком привык к местам, в которых они делали это раньше — в клубах, где слишком громко играет музыка, на вечеринках, где многие заняты примерно тем же, чем и они, в любовных отелях, которые специально и предназначены для этого, а потому можно кричать и стонать, сколько хочется… Теперь же лишний вздох разнесется эхом по всему этажу, выдавая с потрохами, и никогда не знаешь, кто решит прогуляться по школьным коридорам. Наклонившись, Кёджуро припадает к шее ученика, для начала просто касаясь тонкой кожи губами, покрывая мелкими поцелуями. Но и этого достаточно, чтобы Танджиро пришлось зажимать себе рот рукой, дабы не застонать. Тело, изголодавшееся по ласке, теперь слишком восприимчиво, слишком чувствительно, настолько, что каждое прикосновение вызывает почти болезненное наслаждение. Против воли, неосознанно, Танджиро отстраняется, вжимая голову в плечи. Его щеки горят. Удивление, мелькнувшее на секунду в глазах Кёджуро, сменяется улыбкой. — Ну же, расслабься. Все ведь хорошо? Ты хочешь этого? — тихо спрашивает он, целуя юношу в щеку. — Да, просто… — усилием воли Танджиро заставляет себя вновь повернуться к Ренгоку. — Слишком приятно… Довольный смешок улетает в темноту, заставляя Камадо смущаться еще больше. Он чувствует, как Кёджуро аккуратно снимает с него рубашку и убирает на соседнюю парту. Все же неистовой страсти здесь не место — им не нужно оставить после себя каких-либо следов преступления, ни малейшего признака того, что они занимались чем-то подобным. Вновь наклонившись к шее, Ренгоку проводит кончиком языка от ключицы до уха, оставляя влажную дорожку на чужой коже. Танджиро же только тяжело дышит в ответ. Приходится закусывать губу, чтобы сдержать себя, но пока выходит удачно.Поцелуями Кёджуро спускается ниже: ключицы, грудь, живот… Танджиро едва ощутимо вздрагивает каждый раз. Все это только больше распаляло. — Ты такой милый, — произносит Ренгоку, отстранившись, чтобы и самому снять рубашку. Даже едва различимый в темноте образ его рельефного тела заставляет волну возбуждения прокатиться по телу Камадо. Он на секунду замирает, а затем медленно, немного неуверенно касается своего любовника. Руками он проводит по чужой шее, груди, оглаживает торс, а затем вдруг ногами обнимает учителя за бедра, прижимаясь ближе к нему. — О-о-о, я смотрю, ты осмелел, мальчик мой? — Я просто тоже…не выдерживаю… В новый поцелуй их затягивает уже Танджиро. Окружающий мир медленно перестает существовать, лишь где-то на осколках сознания остается правило — шуметь нельзя. Все остальное вновь дозволено. Больше не нужно избегать друг друга, стараясь сохранить отношения в тайне. Больше нет ничего, что стояло бы между ними, что разделяло бы — снова вместе, кожа к коже, невозможно оторваться. Да и не нужно. Рваный шепот на ухо мешается с поцелуями, хочется целовать и касаться везде и сразу, чтобы восполнить все дни разлуки, хочется кусаться и царапаться, чтобы запечатлеть себя на теле любимого хоть как-нибудь, если вновь вдруг придется коротать дни в одиночестве. Хочется достигнуть пика как можно быстрее, но в то же время растянуть эти моменты близости навечно. Пусть в штанах давно уже тесно, никто не торопится получить разрядку. Сейчас кажется намного более важным просто целоваться, прижиматься друг к другу, стараясь насытиться. Голод, что не давал покоя все эти долгие дни, не мог быть утолен всего лишь несколькими минутами удовольствия, каким-то пошлым трением половых органов. Нет, это было совсем не то, не об этом. Не просто секс ради секса, животного мимолетного наслаждения… Скорее секс — как инструмент, единственное, что давало почувствовать себя единым целым с любимым. — Я тебя не отпущу больше, — шепчет Ренгоку на ухо Камадо. Самообладание, кажется, окончательно его покинуло. — Будешь всегда со мной… Мой Танджиро… Самому Танджиро остается только смущенно улыбнуться на это и пробормотать что-то невнятное в ответ в перерыве между поцелуями. Эти слова были нужны, хотя и были лишь словами. Хотя они оба и понимали, что в их положении что-то подобное никак невозможно, эти слова помогали хоть как-то выразить те чувства, что распирали изнутри, болезненно тесня внутренние органы. Подобное никак нельзя оставлять без выхода — иначе взорвется. Первым напряжения не выдерживает Танджиро. Руками он медленно спускается ниже и неслушающимися пальцами, недолго повозившись, расстегивает чужой ремень. С ширинкой расправляется уже куда быстрее, затем спешно стягивает сами брюки и белье, а после — нетерпеливо обхватывает руками чужую плоть. Это вызывает тихое шипение у Ренгоку. Его член горячий и давно уже твердый. Тело Кёджуро жаждало внимания, а Камадо жаждал это внимание ему уделить, пусть даже оно приносило мало удовлетворения. Скорее только больше возбуждало — эти легкие, почти издевательские поглаживания любимых пальцев заставляли сдавленно рычать и желать большего. — Нечестно, мальчик мой, — хмыкнул Ренгоку, отталкивая чужую руку, а затем быстро избавляя от штанов и Танджиро. Оказавшись полностью обнаженными, на миг они отстраняются друг от друга, давая себе небольшую передышку. Во мраке кабинета почти ничего не видно, но каждый все равно пытается уловить хотя бы силуэт возлюбленного. — Делать это в школе… Так странно… — пробормотал Камадо. Кёджуро в ответ усмехнулся. — Пути назад уже нет. Или ты не хочешь? — Хочу! — ответил Танджиро почти обиженно. — Но все же… — Тогда просто забудь обо всем. Ренгоку снова притягивает его к себе и целует. Губы, шея, грудь, живот… Спускается все ниже и ниже, и в конце концов проводит языком по возбужденному члену, заставляя Камадо выгнуться и вновь судорожно зажимать себе рот рукой. Кёджуро улыбается настолько довольно и широко, что щеки болят. Кончиками пальцев Ренгоку проводит по стволу, скорее дразня, нежели в самом деле пытаясь доставить удовольствие, и упивается реакцией Танджиро, что извивается под его прикосновениями. Снова «слишком приятно», да? Как жаль, что приходится сдерживаться. Просто великолепно было бы услышать сейчас его милый голосок. Кёджуро обхватывает губами возбужденную плоть Танджиро и медленно начинает двигать головой. После такого в мыслях «его мальчика» не должно остаться никаких сомнений. Какая разница, где и когда они это делают? Главное, чтобы никто не узнал. А сейчас их точно никто не найдет. Собственное неудовлетворение давно отошло на второй план. Точнее, Ренгоку кажется, что куда больше удовольствия ему доставляет наблюдать за Танджиро, за тем, как приятно ему от действий Кёджуро. В конце концов, если думать только о себе, то совсем не будет разницы, с кем, где и когда. — Х-хватит… — мямлит Камадо. — Я сейчас…ох… Ренгоку послушно отстраняется и снова целует в губы истерзанного уже ласками Танджиро. Руками он стаскивает юношу со стола, заставляя встать ногами на пол, а затем, разорвав поцелуй, осторожно разворачивает и заставляет лечь животом на парту. — Вкусно! Вкусно! — громким шепотом провозглашает Ренгоку, наклоняясь к чужому уху. — Ты такой вкусный, Танджиро! В темноте этого не видно, но лицо Камадо уже красное до корней волос. После всего, что они делали ранее, смущение едва ли уместно, но от подобных слов голова всегда начинает кружиться. Кёджуро медленно и ласково поглаживает руками его бедра. Нетрудно догадаться, что случится далее, но почему-то он медлит. Из-за своего положения Танджиро не может даже толком сказать, что он там делает, но все вопросы сразу отпадают, когда Ренгоку входит. Медленно, осторожно, но Камадо все равно приходится задержать дыхание, чтобы не застонать в голос. Все-таки школа — совершенно отвратительное место для таких занятий. Постепенно Кёджуро наращивает темп. Танджиро сжимал до боли в пальцах края трясущейся парты, сдерживая голос, как только мог. Впрочем, кажется, не только ему одному было тяжело — тихое рычание сзади давало понять, что это пытка для них обоих. Но уж лучше так, чем совсем никак. Первоначальная боль довольно быстро сменяется наслаждением. Чувствовать Ренгоку внутри себя до безумия приятно. Едва ли это вообще возможно — стать к нему ближе, чем сейчас, а потому каждое мгновение хочется продлить… Особенно осознавая, что, возможно, эта близость снова будет долгое время им недоступна. Дышать тяжело из-за быстрых движений и неудобной позы, голова начинает кружиться от удовольствия и недостатка кислорода. Слишком трудно удержать крупицы самообладания. Кёджуро тоже трудно. Он закусывает губу почти до крови, но слишком громкие вздохи все равно то и дело вырываются. Каждое прикосновение к Танджиро, каждый новый толчок заставлял тело наполняться жидким пламенем, что выжигало душу и разум, оставляя только лишь желание слиться в единое целое в страстном порыве. С Камадо, с его любимым, единственным, было совсем не так, как с другими. Не просто механическое избавление от стресса, это чувствовалось словно подлинное, осязаемое счастье…быть рядом. Он кончает, наверное, слишком быстро, едва успев выйти, а потом стоит еще некоторое время, нависнув над Танджиро. Приходит в себя. Камадо и сам лежит почти неподвижно, пытаясь отдышаться после оргазма. — У тебя есть салфетки?.. — начинает бормотать он невнятно, приподнимаясь от парты, но Ренгоку не дает ему никуда уйти, заключая в крепкие объятия. — Не торопись… — он перебирает пальцами чужие вишневые волосы, нежно целует в лоб. Еще несколько минут они стоят вот так, прижимаясь друг к другу без слов, и только услышав чьи-то шаги в коридоре судорожно начинают одеваться. Проблем точно никому не хотелось. — И да, Танджиро… — улыбается Ренгоку-сенсей уже около дверей дома своего ученика, куда, как и полагается, проводил его после дополнительных занятий. — Не забудь, что мы всю неделю будем готовиться к конкурсу. Камадо только кивает, надеясь, что румянец на щеках не слишком заметен.