Крошечный уголок на краю Вселенной

По телевизору играла все та же назойливая песенка. Чересчур громкая и глупая для такого спокойного утра. Но, к сожалению, это был единственный телевизор в кофейне, так что посетителям волей не волей приходилось терпеть сей яркий навязчивый перфоманс и терпеливо ждать, когда же уже включат что-то потише. Из-за барной стойки доносился стойкий ароматный запах крепкого кофе, а в воздухе стояла настоящая атмосфера праздника. Возле висящего на стене меню аккуратно возвышалась пушистая ель, украшенная в цвет интерьера бежевыми и серыми шарами и блестящими игрушками в виде оленей, белок и медведей, с ветвями, посыпанными искусственным снегом, а на окнах красовались узоры в виде причудливых снежинок, сугробов и снеговиков. Здесь, в самом центре шумного города, казалось, время остановилось: и даже сидя у окна, наблюдая, как проходящие мимо люди с недовольными лицами куда-то спешат, невольно улыбнёшься, потому что как только забегаешь в кофейню, прячась от мороза, оповещая работников тихим перезвоном колокольчиков о своем приходе, оказываешься в настоящей сказке, эпицентре спокойствия и гармонии, где опускаешься в мягкое уютное кресло и наслаждаешься тёплым напитком, понимая, что и спешить-то особо никуда не нужно. И порывистый ветер, с силой колышущий баннеры на улице, до тебя не доберётся. А холод, продрагивающий до костей, исчезает, как только из чашки кофе появляется ароматный пар. Это был канун Рождества. Пора, в которую магазины переполнены покупателями, не успевшими подобрать подарки близким, в которую время, кажется, ускоряется в несколько раз в ожидании чуда, да каждый день каким-то образом воспринимается по-другому, более волшебным, более душевным. Это, безусловно, чудесная пора, в которую едва ли не все перестают работать, загипнотизированные плавным снегопадом, а утро и вечер погружают город в романтичные и уютные сумерки, позволяя насладиться мерным хрустом сугробов и их ярким мерцанием в тусклом отсвете фонарей. Конечно же, работать не хочется. Хочется скорее укутаться в тёплый плед и из окна наблюдать красивый пейзаж, вот только долг все равно зовёт. И если большая часть населения уже настроена отдыхать, уехав на горнолыжные курорты или к родне и друзьям в другой город, то кто остаётся в бесконечных офисах, чтобы работать? Сотрудники сферы развлечений, конечно же. Ведь именно им предстоит обслуживать клиентов, так удобно освободившихся на праздники. И певцам в том числе. Временами Ю Кихёну казалось, будто он больше никогда не сможет встретить Новый год с семьёй. Никогда не вернётся в морозное зимнее утро на порог родительского дома, чтобы преподнести подарки и помочь в подготовке к вечеру, ведь все его будни были расписаны едва ли не по минутам, и даже на сон оставалось не больше пяти-шести часов в день. А теперь, в преддверии целой серии праздников, он, будучи трейни с пятилетним стажем, просто обязан участвовать в репетициях к предстоящему концерту, которое их агентство устраивает каждый год. Кихён испустил тяжёлый вздох, взглянув в окно. Напротив кофейни возвышалось здание его агентства — блестящее, величественное. Что, впрочем, удобно: если трейни уставали от бесконечных тренировок и назойливых менеджеров, то могли, не теряя много времени на дорогу, выбежать из здания агентства, чтобы укрыться в тихом неприметном местечке. Именно поэтому каждое утро Кихён прятался здесь, наслаждаясь чашкой крепкого кофе. Там, на улице, постоянно мельтешили работники, то входящие в здание, то выходящие, а между ними смешались фанаты в отчаянных попытках хоть издалека взглянуть на покоривших их сердце айдолов. Кихён заметил группу девушек, держащих в руке яркие тканевые баннеры с изображением лица кумира, и сжал губы в тонкую полоску. Этот парень явно к ним сегодня не выйдет: до концерта остаётся ровно неделя, и он полностью поглощён репетициями в студии. Кихён сделал глоток обжигающего кофе, чтобы взбодриться, и отвёл взгляд от улицы, погружённой в хаос. Подобное столпотворение постоянно напоминало ему о выбранном им жизненном пути, и временами хотелось просто прикрыть глаза и почувствовать себя в покое, а не в шумной неразберихе. Он слегка поёжился: должно быть, фанатам было так холодно на улице в этот морозный день, пока он расслаблялся в тепле и тишине. Напротив него сидел Ли Минхёк, такой же весьма уставший, переутомившийся, но все ещё не унывающий трейни, по совместительству лучший друг, хотя его должность скорее называлась «парень, которому можно поплакаться в жилетку, раскрыть все свои тайны, и он за это судить не будет». В отличие от Кихёна, Минхёк устремил любопытный взгляд в кричащий телевизор, с озорным огоньком в глазах изучая новый клип женской айдол-группы, пару месяцев назад дебютировавшей под эгидой их агентства. Настукивая пальцами лёгкую, ненавязчивую мелодию по столешнице, он двигал плечами в такт песне, потому что, ежедневно наблюдая за девушками во время их репетиции, сам уже выучил их хореографию. Минхёк в их агентстве был известен как безнадёжно влюблённый в каждую проходящую мимо девушку. И Кихён знал биографию чуть ли не всех объектов воздыхания лучшего друга. — Я слышал, они будут выступать на концерте! — воскликнул Минхёк, ярко улыбаясь — у него даже щеки покраснели от такой радости. — Господи, почему меня не поставили с номером? — он театрально вздохнул, подперев подбородок кулаками. Его красивые карие глаза вмиг погрустнели. — Я так хочу оказаться с ними на одной сцене! — Ты каждый день встречаешься с ними в офисе, разве этого мало? — Кихён закатил глаза, допивая свой кофе. — Кто бы говорил, Кихён-и, кто бы говорил, — Минхёк заговорщицки ему подмигнул, перегнувшись через стол и хлопнув по плечу. — У меня совсем другая ситуация, — напомнил Кихён, слегка сжав губы и прищурив глаза, чтобы намекнуть: друг, это оскорбительно. — Ты за каждой юбкой шатаешься. — А ты за брюками, — съязвил Минхёк, делая глоток кофе. Глаза его все так же горели блестящим огоньком. Кихён перевёл время на наручные часы. Через полчаса им стоило бы вернуться в агентство: праздники праздниками, вот только тренировки никто не отменял. К тому же вчера вечером менеджер так деликатно намекнула ему, что из всех трейни он вполне может оказаться выбранным для выступления на концерте. — Ты уже купил подарки на праздники? — поинтересовался Минхёк, ёрзая на стуле: он вообще был довольно неспокойным парнем, которому усидеть на месте без движения хотя бы пять минут казалось пыткой. Таким же неизменным его аксессуаром была яркая и широкая улыбка, обнажающая ровные белые зубы. Минхёк был очень красивым парнем, хотя многие скорее определяли его как миленького: все из-за его бежевых волос, небрежными, даже лохматыми локонами спускавшимися до самих глаз, из-за хрупкой фигуры и рубашек на несколько размеров больше, которые он неизменно надевал на любое мероприятие, и той ребяческой наивности, все ещё искрившей в его взгляде. Однако Кихён знал: этот парень намного мудрее большинства своих ровесников, и всего лишь внешнее простодушие скрывает глубочайшую душу. — Нет, времени на подарки совсем не находится, — устало пролепетал Кихён. — Думаю, что на этой неделе мне стоит урвать хоть пару часов, чтобы пробежаться по соседним магазинам. — Я так хочу сделать подарок Сынхи! — восхищённо воскликнул Минхёк, словно игнорируя последние слова Кихёна. Тот в ответ лишь цокнул. Каждый месяц Минхёк влюблялся в новую девушку: это было уже традицией, когда он посреди месяца, проходя по коридорам агентства, вдруг будто бы случайно встречал трейни или уже дебютировавшую певицу, танцовщицу, актрису, цеплялся и провожал её взглядом, а затем запирался у себя, посвящая ничего не подозревающей незнакомке все мысли, чтобы потом скопом вылить их все Кихёну в уши. В декабре таким объектом стала дебютировавшая Сынхи, которой, разумеется, и дела никакого не было до неизвестного стажёра. Впрочем, это не важно. Сегодня Сынхи, вчера Ынён, завтра Чеён. Кихён уже привык. Если честно, это была единственная черта в Минхёке, которая его раздражала. — Ты думаешь, сможешь подобраться к ней во время Нового года? — Кихён скептически вскинул бровь. — К своей мечте надо идти смело, — Минхёк поднял вверх указательный палец, преподавательским тоном вновь заиграв свою пластинку. — Если стоять на одном месте, ничего не добьёшься. Именно поэтому у меня ничего не вышло с Ынбён. — У тебя ничего не вышло с Ынбён, потому что на вечеринке по случаю Хэллоуина ты опрокинул на неё тыкву — парень, давай будем реалистами. — Вот умеешь ты испортишь настроение, Кихён! — Минхёк надул губы и скрестил руки на столе, положив на них подбородок. Взглянув на друга исподлобья, он тут же прищурил глаза и хитро улыбнулся, будто в его голове всплыло воспоминание о давнем грешке Кихёна. — А ты кому будешь покупать подарки? Нет, насчёт себя я не сомневаюсь, но вот, кажется, больше ни с кем из агентства ты не настолько близок, чтоб подарочки раздаривать, ведь так? Или же ты… — осознание быстро пришло ему в голову, отразившись приподнятыми уголками губ. — Ему, да? — Замолчи! — Кихён резко прижал ладонь к его губам, испуганно озираясь по сторонам. Однако всё оставалось так же спокойно: ни одни лишние уши их не услышали. Угрюмый бармен всё так же протирал чашки с тарелками, одинокие посетители были поглощены ярким голубым отсветом телефонов или ноутбуков, а на улице даже не появлялось намёка на посетителя. Только удостоверившись, что больше никто не понял намёк Минхёка на определённого человека, Кихён облегчённо вздохнул и облокотился о спинку стула. — Пожалуйста, не говори о нём без предупреждения. — А как я должен предупреждать? Кихён, можно мы, пожалуйста, поговорим о Хёну? Кихён, не вытерпев его издевательств, без раздумий выплеснул остатки кофе прямо в лицо Минхёку. Тот ошеломлённо подался назад, жадно глотая воздух, но тут же потянулся за салфеткой. — Господи, что творишь-то! — Я не хочу, чтобы кто-то услышал, как мы о нём говорим, понятно? Для меня это больная тема. — Это всего лишь трейни! Такой же, как мы. Я не вижу проблемы. Мы же можем говорить о Сынхи. Нет, Кихён, несмотря на то, что разговоры о девушках сильно его раздражали, всё же уважал желание лучшего друга поделиться с ним сокровенным, однако не считал его чувства столь же глубокими как те, что испытывал сам. Влюблённость на один месяц — не влюблённость вовсе. Кихён с пятилетним стажем безответных чувств как никто другой в этом разбирался. — Потому что дело в Хёну. Он особенный, понимаешь? — уголки глаз Кихёна, казалось, опустились, и он вновь испустил тяжёлый вздох. — Он не должен даже из слухов — тем более из слухов — узнать о том, что нравится мне. — Нравится? — усмехнулся Минхёк, вытирая капли кофе с бровей. — Да ты по нему с ума сходишь! Тебе бы вон к ним, — Минхёк подбородком указал на толпящихся возле агентства девушек, что держали баннеры в руках. — Хёну этого распечатай и ходи там, ори под окнами. Он же у нас великолепный айдол. — Давай признаем, что он на самом деле сильнее нас всех. Минхёк пожал плечами. — Твой голос куда сильнее. Но мы не об этом сейчас. Ты собираешься хоть как-то намекнуть ему о том, что он нравится тебе? Хотя я думаю, он уже давно обо всём догадался. По твоим сердечкам вместо глаз. — Неправда. Я не настолько открыт рядом с ним. — Ага, ага, — Минхёк саркастически покачал головой и сжал губы в тонкую полосу. — Стоит ему на горизонте появиться, ты не слышишь ничего и не видишь, и с тобой бесполезно говорить, потому что ты не реагируешь на других людей. Да у нас все в агентстве знают о твоём… маленьком секрете. — Чего-о? — Кихён нахмурил брови, показно разворачиваясь полубоком. — Я довольно скрытен. И ничего дарить ему не собираюсь, а то подумает что не то. Я птичка не его полёта, Минхёк. Мы идём слишком параллельными дорогами, чтобы они когда-нибудь пересеклись. — Ты где такого бреда понабрался, а? Я сейчас тебя оболью кофе, чтобы больше не повторял такого. К своей мечте надо идти и не лажать, как я временами. Так что возьми себя в руки. И свою судьбу заодно. Только ты её кузнец. Кихён покачал головой, окатив Минхёка недоверчивым взглядом с головы до ног: мол, ну ты серьёзно? Мы не в дораме живём. Тут подобные законы не работают. — Брось, я всё равно хочу забыть о нём. Может, это скоро пройдёт. — Ну да, ну да, — вздохнул Минхёк. — Пять лет не проходило, а сейчас пройдёт? Кихёну пришлось с ним согласиться. Взглянув на башню агентства, серебрящуюся от бесчисленных гирлянд и фонариков, он перенёсся в воспоминания пятилетней давности, когда только-только переступил порог здания, ставшего для него вторым домом. Тот день был солнечным и ясным под стать настроению наивного юноши, стремившегося покорять вершины музыкальных чартов. Ещё вчера, казалось, он проходил прослушивание, удостоившись симпатий судей, и сразу же его определили как подающего надежды стажёра, ещё неогранённого алмаза, имеющего неизмеримый потенциал — лишь пара штрихов, и его можно выпускать на сцену. К сожалению, пара штрихов затянулась на неопределённый период времени, но это была уже другая история. Менеджер, конечно, провёл его по длинному лабиринту из коридоров, чтобы ознакомить с агентством, и если поначалу Кихёном овладевали любопытство и вдохновение свершать великие подвиги, то на третьем этаже он бросил свои тщетные попытки запомнить местоположение каждого кабинета и пустым взглядом обводил бесконечные переходы, порядком устав, поскольку он ожидал, что его сразу же представят хореографу, учителю вокала, учителю китайского, наставнику и другим важным персонам, но первый день на деле выходил безумно скучным и утомительным. Пока взгляд Кихёна не зацепился за взгляд тёплых, но таких хитрых карих глаз. Это произошло, когда менеджер был готов открыть дверь в студию для репетиций, откуда доносился тяжёлый, глубокий бит, но в последний момент его отвлёк телефонный звонок. Тогда, в покорном безмолвном ожидании, взгляд Кихёна принялся равнодушно блуждать по стенам, и сквозь узкое окно в студию он различил одинокого парня, может быть, чуть старше его, что танцевал перед зеркалом, и все его движения — от руки, обхватывающей горло, до колен, на которых он, словно в мучениях, стоял, прикрыв глаза и тяжело дыша, — были искренними до мурашек по коже, до дрожи в ногах, до спёртого дыхания. Что же это за номер был такой, раз он всем телом выражал страдания, будто переживал тяжелейший эмоциональный кризис? Песня кончилась. Но незнакомец продолжал тяжело дышать, сидя на коленях на холодном деревянном полу, прижав ладони к лицу, будто плакал. Кихён почувствовал, как и у него на глаза наворачиваются слёзы, ведь даже элемент выступления так сильно его поразил, что посеял где-то в душе семя глубокой, невыразимой задумчивости. И когда незнакомый трейни поднял взор, словно почувствовав, как его прожигают одними глазами сквозь узкое окно, то наткнулся на внимательно следившего Кихёна. Они встретились взглядами, тяжело дыша: тот незнакомец — от тяжёлой, изнуряющей хореографии, а Кихён — от какого-то незнакомого до сих пор возбуждения, дрожи. Всё, что он мог сделать, это быстро, неловко, чересчур заметно отвести глаза, притворившись, что рассматривает висящую на стене афишу, только в последний момент заметил, как стажёр самодовольно улыбается, видимо, посчитав, что украл очередное сердце. Кихён лишь плотно сжал губы в смущении. Менеджер завершил телефонный разговор, а затем, слегка улыбнувшись, открыл дверь студии, приглашая Кихёна зайти. Парень, чувствуя, как краска приливает к щекам, склонил голову и послушно сделал шаг. Понимая, что теперь его жизнь изменится. Кто-то говорил ему, что с первым шагом в студию внутри что-то щёлкает, и оттуда уже становится невозможно выйти. Студия затягивает, словно пучина океана, и даже ленивые посиделки возле зеркала вызывают стойкое привыкание, так что выбраться будет невозможно. Запах деревянного пола, освежителя воздуха, немного — пота — настолько врезаются в душу, что избавиться… шансов практически не будет. Только теперь Кихён знал, что не все эти факторы заставят его возвратиться снова и снова: он придёт опять лишь для того, чтобы увидеть этого таинственного незнакомца, так вульгарно улыбнувшегося ему. Потому что этот парень совершенно точно украдёт его сердце. Они встретились внезапно. И когда Кихён поднял голову, чтобы менеджер представил его уже состоявшемуся трейни, то внезапно заметил прожигающий взгляд медовых глаз, окутавший парня с головы до ног. Кихён не нашёл способа лучше, чем часто-часто моргать, лишь бы избавиться от непреодолимого напряжения, и даже было раскрыл рот, чтобы поприветствовать, но из горла не вылетело ни звука. Именно тогда Кихён понял: это и есть конец. Первое пожатие рукой, когда Хёну изо всех сил тряс ладонью, чтобы показать уважение, и его пальцы, осторожно приподнявшие подбородок Кихёна, дабы тот не смущался и посмотрел наконец вверх, заметил его нынешнего коллегу, такие длинные, мягкие, изящные… Всё это врезалось в память основательно, сохранившись на подкорках сознания. Кихён влюбился в Хёну подобно глупому, наивному подростку, даже понимая, что вряд ли у них что-то выйдет. Ему просто нравилась сама идея быть влюблённым в кого-то столь прекрасного, как Хёну, и, может быть, хотя бы иногда проводить с ним время, даже оказаться в одном зале для выступлений с ним представлялось настоящим подарком неблагочестивой судьбы, даже смотреть на него издалека в окружении более близких знакомых, господи, даже просто случайно столкнуться с ним в коридоре, махнуть рукой, поклониться, переброситься парой фраз… Не каждому доступно такое. Это всё стало мечтой Кихёна и продолжало ей быть в течение долгих пяти лет. Долгих, но столь насыщенных, ведь рядом, хоть и не видно было, всегда находился Хёну. И по какой-то ужасно нелепой причине этого хватало. До кровавых слёз, до выступавшего на лоб пота, до колющей боли в груди, когда он, не сдерживаясь, обессиленно сползал по стене после изнурительной тренировки, держа перед глазами образ того самого Хёну, что когда-то, при первой безмолвной встрече, показал ему, какие на самом деле эмоции нужно чувствовать во время выступления, до всепоглощающего забвения, до удивительно правдоподобных и несбыточных снов, до запретных, постыдных фантазий, до угрожающих жизни мыслей… До самой смерти он влюбился в Хёну. И этот мазохизм так же до смерти был ему приятен. Хёну был из тех, кого всегда окружают люди, и если быть совсем честным, Кихёна это раздражало. Он не подозревал до знакомства с Хёну, каким на самом деле собственником был. Кихён ревновал его к каждой девушке, к каждому парню, к менеджеру, директору, агентам и фанатам, но… ничего не делал. Он не предпринимал никаких шагов, чтобы сблизиться с ним, а только мысленно проклинал потенциальных соперников. Единственная роскошь, которую он себе позволял, это по ночам уходить в глубокие непроходимые дебри собственных фантазий, наивно полагая, что те помогут ему заполучить Хёну. Этого не случилось. Хёну, высокий, мускулистый, харизматичный, с доброй улыбкой и узкими глазами, исчезающие за морщинками во время улыбки, его пухлые губы, при одном взгляде на которые так и хотелось урвать крохотный поцелуй, его низкий голос, покоривший Кихёна — он казался таким мужественным, сильным, будто чуть что — и Кихён сможет спрятаться за его широкие плечи от грозы, бури, непогоды, ненастий. Но не только внешность его привлекала. День ото дня Кихёну удавалось узнавать его получше, так что вскоре он осознал, каким на самом деле добрым и самоотверженным был Хёну, и каждый его поступок всё больше выставлял парня не иначе, чем благородным рыцарем. Когда тот тихонько сбежал с очередных съёмок, чтобы купить еды себе и съёмочной группе, ведь все так устали беспрерывно снимать эпизод развлекательного шоу, или когда тот брал вину на себя, если проступок совершила вся танцевальная группа, членом которой он числился. Случаев, когда Хёну спасал ситуацию, не сосчитать. Но абсолютно каждый отложился в памяти и сердце Кихёна, не способного противостоять чувству, превращавшемуся из влюблённости в любовь. Так что… Минхёк был полностью прав. Как и всегда. Он из их компании самый проницательный. — Ладно. Наверное, я так и не смогу взять и оторвать от себя эту предательскую влюблённость, — Кихён прижал руку к месту на груди, под которым располагалось сердце, и представил, будто с силой выдирает из тела жизненно важные органы. Влюблённость в Хёну была сродни сердцебиению или кровообращению, без которых ему, Кихёну, не жить. Этот чёртов Хёну вжился в его организм, став заменой дыханию, мыслительному процессу, аппетиту. Словно ещё один орган, колющие, острые боли в котором возникают чаще всего. Без причин. Интересно, что вообще управляет нашими чувствами? И почему мы не можем запретить этому непослушному незнакомцу влюблять нас в неподходящих людей в неподходящее время? Когда мелодия, игравшая по телевизору, сменилась с ненавязчивой и легкой на более мрачную, тяжелую, Кихён почувствовал, будто что-то должно произойти. Что-то непредсказуемое, волнительное до дрожи в костях. Он лишь прикрыл глаза — и услышал, как дверь кофейни раскрывается, а колокольчики отбивают всё ту же знакомую трель, и каждый из немногочисленных посетителей, словно инстинктивно, поднял головы, чтобы увидеть, кто вошёл. Кихёну пришлось обернуться, так как он сидел спиной к двери, но парень повременил, заметив загадочно поднятые вверх уголки губ Минхёка. Эту улыбку он знал, и знал прекрасно: она не предвещала ничего хорошего. Друг всего лишь взглянул на входящего внутрь посетителя, а затем заговорщицки подмигнул Кихёну, будто намекая развернуться, чтобы увидеть нечто, о чём тот явно не пожалеет. И Кихён тут же узнал тяжёлый звук шагов и знакомый заливистый смех. Он внутренне ругнулся. Конечно же, он мог это предвидеть. Кихён будто был пророком: только подумает о человеке — и вот, на тебе, тот уже входит в комнату! Какого чёрта из всех мест на планете этим уютным зимним утром встретиться с Хёну предназначено было именно в этой кофейне?! Резко прикрыв лицо руками, чтобы Хёну ненароком не увидел его раскрасневшихся щёк, Кихён издал короткий стон, развернувшись к окну. Минхёк лишь хихикнул, заметив его смущение. Конечно, ведь только что они говорили о влюблённости Кихёна, а теперь объект его воздыхания внезапно появляется в дверях, отвлекая каждого от мрачных мыслей своим ярким, уникальным смехом. И в отражении чистого, как кристалл, стекла, Кихён увидел Хёну, усаживающегося за стол в соседнем ряду. Всё такого же яркого, жизнерадостного, бодрого, готового на великие свершения этим чудесным зимним днём. Какое-то внезапно возникшее чувство в груди у Кихёна напоминал тот самый трепет, когда впервые видишь знаменитость или любимого исполнителя после многочасовых просмотров видео с его участием на Ютубе. Вот он, даже невероятно: такой же обычный человек, как и все вокруг, только аура у него какая-то особенная. Какая-то… родная, знакомая. И вместе с тем такая же далёкая. Вот только пришёл Хёну не один. Заметив чужой, незнакомый силуэт, Кихён резко обернулся, будто хищник, заметивший слабую жертву, уже не думая о том, что Хёну может заметить его интерес. Обычно Сон Хёну появлялся в компании такого же стажёра, и Кихён уже наизусть выучил всех близких друзей Хёну, встречаясь с ними ежедневно, но сегодняшний гость не был похож на какого-нибудь неопытного трейни, он скорее выглядел, как директор самого агентства. Незнакомец был высоким и, надо признать, очень привлекательным, если вообще не самым сексуальным человеком во всём Сеуле. Он был одет в узкие чёрные кожаные джинсы, облегающие крепкие бёдра, и такую же куртку с засученными рукавами, так что даже сквозь одежду проглядывалась гора мышц, на которую невозможно было не обратить внимание. На его фоне Хёну, обычно казавшийся богоподобным даже одетым в обыкновенную длинную чёрную куртку и серую неприметную шапку, сегодня как-то померк. Кихён жалобно сжал губы в тонкую полоску при одном взгляде на этого великолепного незнакомца, больше смахивающего на античную статую, а Минхёк чересчур выразительно и громко сглотнул слюну, грозившую скатиться изо рта на стол. Минхёк вообще, казалось, влюблялся в каждое живое существо, которое видел. А тем временем этот неизвестный парень опустился на стул напротив Хёну, и они оба подозвали официанта, чтобы заказать себе кофе. Внезапно появившийся, свалившийся, как снег на голову, дружочек Хёну будто специально развернулся к официанту, чтобы все могли лицезреть его широкие плечи и крепкую спину, и тихие вздохи раздавались по разным уголкам кофейни. Мало того, идеальная фигура была не единственным его достоинством: стоило только взглянуть на лицо, и все становилось понятно: этот парень, вероятно, бог. Большие красивые уши чуть вылезали из-под белых локонов, чёлка прикрывала широкий лоб, а щеки и нос были усыпаны созвездиями веснушек. Пока он улыбался, разговаривая с Хёну, появлялись милые ямочки, а «гусиные лапки» украшали сияющие, сверкающие карие глаза, отражавшие мягкий свет ламп. Кихён тяжело вздохнул. Вот таким, именно таким он всегда хотел быть, но постоянно чего-то недоставало. Либо смелости изменить внешность, либо усердия прибавить себе уверенности. Так нелогично, учитывая, что он собирался стать айдолом, но даже этот фактор где-то глубоко в сознании не помогал ему обратить судьбу в свою сторону. Конечно же, Хёну предпочтёт общаться скорее с такими людьми, как этот таинственный красавец, нежели с тихим, едва заметным Кихёном, с головой ушедшим в своё творчество. Внезапно — впервые за несколько недель — Кихён почувствовал себя жалким. Временами ему казалось, что, помимо красивого голоса, он ничем не обладает, и даже этот талант вряд ли можно назвать исчерпывающим. Что он только забыл в этом агентстве, когда вокруг существуют такие люди, как… как этот, мускулистый. Удивительно: хватало лишь одного взгляда на красивого человека, чтобы снизить свою самооценку до высоты плинтуса. Однако он был не просто красивым: он ещё и Хёну пытался украсть. Соединим два этих фактора, и получим настоящий ночной кошмар Кихёна. Он предполагал, что в один день Хёну заявится под руку с какой-нибудь симпатичной девушкой или горячим парнем, шокировав половину агентства. Только не ожидал, что всё-таки это сможет произойти… — Как думаешь, кем они друг другу приходятся? — вдруг произнёс Минхёк, внимательно изучая незнакомца. — Я впервые вижу их вместе. Может, они это?.. — он вдруг повернулся к Кихёну, боясь озвучить мысль, которая стала бы для его друга настоящим адом. — Надеюсь, что нет, — сдавленным голосом прохрипел Кихён. «Надеюсь, что не встречаются», — мысленно добавил он. А тем временем к заветному столику, за которым установили пристальную слежку, подошёл вечно угрюмый официант и бариста в одном лице, приветствуя гостей. Этому парню было около двадцати, и никто из посетителей не знал о нем ничего, кроме сомнительных слухов. Кто-то говорил, что его мечтой было стать профессиональным репером, но родители заставили его пойти в университет обучаться «серьезной профессии», но даже это было не подтверждено: ещё бы, станет он распространяться о личной жизни налево и направо. Все, что было известно, это лишь имя — Им Чангюн, написанное на его бейджике. А остальное — сплошная загадка. Впрочем, Кихён особо не беспокоился о том, что свою личную жизнь от него кто-то утаивает: он и сам понимал, каково это, когда все вокруг так и норовят узнать на самом деле никому не нужные подробности. Что гораздо важнее, так это не замкнутый бариста, работавший здесь ежедневно, а та парочка за столиком… Хёну и его друг успели заказать себе по чашке кофе с десертом, продолжая увлечённо что-то обсуждать. Кихёну даже удалось урвать пару фраз. «Я сто лет не был в Сеуле, и ты хочешь сказать мне, что даже не найдёшь времени прогуляться по городу?» — произнёс незнакомец. Хёну лишь многозначительном улыбнулся. Кихён тоже: судя по фразе, Хёну не планировал уделять тому много времени. «Прости, ты же знаешь, как я загружен, — ответил трейни, в задумчивости почесав нос. — Может быть, на неделе встретимся. В любом случае, ты увидишь меня на концерте», — и смущённо отвёл взгляд, будто изучал столешницу. Его пухлые губы при этом были полураскрыты, но при этом как-то слегка зажаты, словно вот-вот родится дерзкая, неожиданная мысль, которую Хёну ещё морально не готов произнести. «Да, ведь ты у нас самый сильный трейни в агентстве, не правда ли? — хмыкнул незнакомец. — Именно поэтому тебя ставят танцором к более популярным артистам?» — и по-свойски потрепал Хёну по голове, а тот зажмурил глаза. «Не думаю, что справедливо так говорить», — вздохнул Хёну. А затем они продолжили обсуждать личную жизнь. Кихён хмыкнул. Как же странно было наблюдать за этими двумя. Обычно такой смелый, искренний, открытый Хёну сегодня был скромнее и покладистее ребёнка, да и говорил в вежливом стиле. Неужели был на этом свете кто-то, перед кем он благоволил, кем на самом деле восхищался, общение с кем он считал за подарок судьбы или благословение? Кихён ещё никогда не видел, чтобы эти красивые глаза были наполовину прикрыты в застенчивом смехе, а губы поджаты в благоговейной улыбке. Хёну, оказывается, мог быть ещё прелестнее: такой настоящий, домашний, словно был не заработавшим авторитет трейни, одним из сильнейших стажёров, подающих пример начинающим, а младшим братишкой, приехавшим на праздники в родительский дом после долгих блужданий. Хотя, если задуматься, Хёну был не просто застенчив. Скорее, он вёл себя, как подобает всем… влюблённым. Может быть, временами Кихён и сам так смотрел на Хёну, когда оказывался рядом. Кихён затаил дыхание. Возможно ли, чтобы прямо сейчас перед ним вот так, без предупреждения, открывалась новая сторона Хёну, ещё не доступная ни единому постороннему? Или же он, как всегда, узнаёт обо всем последним? Даже если так, Кихён расслабился, поверив, что объект его мечтаний тоже может иметь собственных кумиров. Вот только сам этот кумир действительно напрягал Кихёна своей, чёрт возьми, непреодолимой красотой. Как вообще он посмел появиться посреди подготовки к праздникам, свалиться им всем на голову сбоку-припёку, заграбастать Хёну в лапы своей, видимо, неограниченной власти? И как долго он тут ещё будет находиться? Всё было бы просто прелестно: предновогодняя атмосфера, тихо падающий за окном снег, тренировки в зале, занимающие целый день, заливистый смех, ужин с другими трейни в полночь, ведь это единственный свободный час во всем загруженном расписании, и ощущение какой-то сплочённости, какой-то близости, особенно проявляющееся, когда бывшие доселе незнакомцы уже бегут радовать друг друга подарками. В остальные времена года такого впечатления, увы, не создаётся. И, конечно же, главной персоной, задающей праздничное настроение, всегда был Хёну, а если теперь его уведёт этот непонятный парень, то от кого ему, Кихёну, набираться смеха и улыбок? Кого благодарить за существование, просто подарившее ему смысл просыпаться по утрам? О ком думать, впервые за день открывая глаза и в последний закрывая? И на кого смотреть исподтишка, в душе мечтая стать таким же? Кумир — это тот, кто дарит нам мотив достичь нескромных целей, а благодаря Хёну Кихён наконец понял, о чём мечтает в этой жизни. И если он не его путеводная звезда, тогда к чему это всё? К чему эта непрошеная влюблённость, эти чувства, что никак не спрятать? Эта боль в сердце от понимания того, что Хёну бы никогда не выбрал Кихёна, имея в окружении более интересных и весёлых людей? Если Хёну отнимут… К чему тогда Хёну быть кумиром, если Кихён не его главный поклонник?.. Кихён стыдливо опустил голову, будто только сейчас был поражён в важнейшем сражении. Действительно, пока он целых пять лет не предпринимал никаких действий, Хёну уже заграбастали в более цепкие лапы, а Кихёну только и оставалось, что локти кусать да постепенно и с нараставшим страхом осознавать, что, раз парень, которого он так долго и трепетно любит, влюбился в такого же парня, у них вполне возможно — хотя бы на теории — что-нибудь могло бы выйти. Выйти бы из этой кофейни да забыть, что Хёну сидит здесь с самым красивым человеком на земле, вот только слишком сильно тяготело Кихёна остаться здесь подольше. Сегодняшним утром у него освободилось немного времени: вернуться в агентство разрешили попозже, когда менеджер позовёт, так что просидеть тут до полудня казалось роскошной идеей. «Хватит нахваливать меня, — вздохнул Хёну где-то на расстоянии. — В нашем агентстве бесчисленное количество талантливых людей. Я всего лишь один из них.» «Тогда я обязан увидеть твой талант, не так ли? — хмыкнул его друг, изящно причмокивая кофе из кружки. Да даже губы его были будто идеально очерчены естественным розовым цветом, а в свете мягких ламп кожа казалась мягкой и чистой! — Когда там концерт? И с кем ты выступаешь?» «Тридцать первого, в одиннадцать вечера, — ответил Хёну, крепко держа чашку обеими ладонями в попытке согреться. — Я на подтанцовке у наших сонбэ, но агентство готовит для трейни специальный номер, чтобы показать новичков, готовых дебютировать, — глаза Хёну стали блуждать, будто он отыскивал подтверждение своим словам. — Говорят, что нас разделят по группам или парам, — он выдерживал задумчивый взор, рыская по уголкам кофейни. И спустя пару мгновений остановился на Кихёне, заметив его пристальный взгляд. Напряжённое выражение лица Хёну вдруг смягчилось, как только он увидел знакомое лицо. Вновь та очаровательная, обворожительная улыбка украсила щёки красивыми глубокими ямочками, а в карих глазах появился невидимый до сих пор блеск. — Это ещё один трейни, кстати, — оповестил он громким голосом едва ли не всю кофейню. — Привет, Кихён!» — без предупреждения Хёну вдруг помахал Кихёну, а тот, поняв, что его засекли, лишь осторожно поднял уголки губ вверх и поспешил отвернуться. Надо же было так попасться! Иногда Кихён чувствовал себя настоящим сталкером, так бесстыдно заглядываясь на Хёну. Это лишь приливало ему постыдной краски к не особо-то и выразительным, как он считал, скулам. В конце концов, не пятнадцать же ему лет, чтобы совсем не соображать. Плюнув на дальнейшие разговоры между Хёну и непонятным новичком в его окружении и поняв, что больше ему в этой пресловутой кофейне ловить нечего, Кихён резко отставил стакан в сторону, будто тот был во всём виноват. Совершенно обозлившись на себя, на сегодняшнее утро, на эту неожиданную встречу в кофейне, на незнакомца, вызывавшего у Хёну благоговейный трепет, на Минхёка, который никак не мог допить свой кофе уже, на собственную раздражительность, непостоянность, инфантильность, Кихён быстро соскочил с места в намерении сбежать подальше от этого места, внезапно до чёртиков ему надоевшее со своим назойливым запахом кофейных зёрен и громкими песнями по телевизору. Ещё вчера вечером всё было более-менее спокойно, будто Кихён управлял собственной жизнью, не беспокоясь по пустякам, и влюблённость в Хёну была всего лишь приятным чувством, которому никто не мог помешать, исключительной привилегией самого Кихёна, а сегодня эта жизнь без чьей-либо просьбы перевернулась с ног на голову, привнеся в спокойные, размеренные будни какой-то шумный, суетной, никчёмный беспорядок, который Кихёну придётся теперь нехотя разгребать, и самое страшное заключалось в том, что сам он вообще не имел какой-либо власти над сложившейся ситуацией. И это бесило его всё больше и больше, пока он понимал, что застрял далеко не в страшном сне, от которого можно легко проснуться. Тем не менее, попытку очнуться он всё-таки предпринял. Накинув пальто, он упёр руки в бока, выжидательно смотря на Минхёка, и тому даже не требовалось лишних слов: едва не поперхнувшись, друг как смог залил в себя остатки горячего напитка, обжигая язык, и тут же поднялся. Когда Минхёк застёгивал пуговицы пальто, Кихён уже был на улице, ознаменовав свой уход громким переливом колокольчиков над дверью.