***
Лишь стрелки часов пробили полночь, как в душе у Хосока что-то надломилось. Будто не из-за праздника сейчас собрались все люди в зале: словно это и не обыкновенная полночь, за которой последует такой же, ничем не отличающийся от остальных день. Эта ночь казалась ему особенной. И вовсе не из-за наступления Нового года. Сегодняшнее событие воспринималось им как что-то более личное, интимное — такое, что не каждый ещё поймёт, не каждый глаз увидит. Он запланировал его, может быть, ещё неделю назад, а сейчас наступает отважный момент для его претворения в жизнь. Хотя, может, отложить его? Ведь какая разница, скажет он свои слова сейчас или днём позже? Голос его сорвётся, на глаза выступят слёзы — он и так это знает, даже если репетировал сотню раз перед зеркалом. Однако же, ведь сегодня Новый год. Как же романтично выйдет, если признаться именно в эту ночь! Какое-то волнение охватило его, сковало, и это веселье вокруг вдруг показалось ему наигранным. Словно все до единого в зале и на сцене улыбались ему назло, зная, какая буря бушует в его сердце. Внешний мир отдалился от него невидимой стеклянной стеной; он смотрел не дыша в неопределённую точку в пространстве, пытаясь сохранять спокойствие, вот только стекающий по лбу пот, дрожащие руки, что крепко вцепились в подлокотники, выдавали его с головой. Господи, взмолился он, ведь тебе тридцать лет! Почему ты трясёшься, как ребёнок? — Ты в порядке? — справился Хёнвон, вскидывая брови, стоило ему заметить, как Хосок изо всех сил пытается справиться с панической атакой. — Тебе плохо? Может, в уборную отойти? Хосок зажмурился. Как бы сказать ему… Он закусил губу, постыдно отвёл взгляд, и покачал головой. — Нет, со мной всё в порядке, — прошептал он, делая глубокий вдох. — Мне просто нужно кое-что сказать тебе. На сцене поднимался шум. Артисты приглашали зрителей вставать и петь вместе с ними какую-то старую душевную песню, и большинство народа поднимались со своих мест, так что вскоре из-за голов спереди сцену и вовсе не было видно. Хёнвон, недоверчиво нахмурив брови, поднялся со своего места, поправляя пиджак сзади, чтобы не помялся, но не отвёл взгляда от Хосока. — С тобой точно всё хорошо? — повторил он. — Ты весь побледнел. А Хосок, сгорая от стыда, даже взгляд поднять на него не мог. Только и оставалось ему, что вперёд смотреть не моргая, чтобы перебороть в себе это негодование. Люди возле них, встав в полный рост, аплодировали, подпевали и кричали; танцевали, размахивая баннерами, и выбегали в нижний ярус, к танцполу, чтобы оказаться поближе к сцене. Стоял гул: Хосоку в ухо с верхнего ряда что-то кричала молодая женщина, да и пол трясся от нескончаемого топота. Иными словами, зал погрузился в полный хаос, где музыка, танцы, чьи-то далёкие, едва долетающие до дальних рядов слова слились воедино. Будто пьяный бред, мир вокруг окрасился в кислотно-лимонный, кроваво-алый, ослепительно белый и затягивающий, беспросветный чёрный. Хосок встряхнул головой, чтобы выкинуть отягчающие мысли, и, как только все вокруг него встали в полный рост, он, наоборот, съехав с мягкого кресла, опустился на одно колено. И склонил голову — прямо перед Хёнвоном. — Что ты делаешь? — в волнении прошептал тот, пытаясь смотреть и на сцену, и на мужчину. Точнее, видеть он мог лишь его затылок с прямыми светлыми волосами. Теперь Хёнвон испытывал точно такое же недоумение, такую же панику перед неизвестным. Склонился на одно колено? Он точно не болен? Не слишком ли в зале душно — может, он теряет сознание? Однако каким же глупым и непроницательным оказался Хёнвон, подумал он, когда буквально в следующий же момент всё прояснилось. Хосок поднимает на него взгляд — взгляд отчаянный, может, даже убийственный: в нём и надежда, и мольба скрылись за непрошеными каплями слёз. И всё вокруг отчего-то на мгновение теряет значение: ладони уже не хлопают так бодро, так активно, и эти люди вокруг — всего лишь тёмные, призрачные и бессмысленные слитые воедино силуэты, а музыка, эта чудесная музыка, вызывавшая в нём улыбку, не звучит уже так громко и отчётливо; наоборот, слух его притупился, будто кто-то окунул его с головой под воду, и теперь перед ним — лишь лицо Хосока, его карие глаза, отражающие далёкие огни, губы, слегка приоткрытые в назревающем слове, и руки его, протянутые вперёд. Весь мир по частицам рушится. Никаких больше столпотворений вокруг них, и никакого больше нелепого шума. Они остаются наедине, всё в том же глухом вакуумном кубе, стенки которого отделяют их от разумного, но такого чужого мира. И как-то неосознанно тянутся друг к другу в оглушающей, удушающей тишине. Тело Хёнвона дрожит. Он понимает, что произойдёт в ближайшие секунды. Кажется, будто даже время замедляет свой ход: бесконечно тянется, подобно резине, и вот-вот, стоит натянуть покрепче, разорвётся, больно и хлёстко ударив им обоим по лицу. — Хёнвон… — шепчет Хосок. Шепчет тихо, едва слышно, и звук растворяется короткими ударами в воздух. — Хёнвон, дорогой… У Хёнвона внутри что-то обрывается. Никогда, никогда в жизни никто не называл его ещё дорогим. — Да? — его голос надламывается, а глаза застилает пелена. — Хосок? Подобно слепому, он обращает свой взгляд вперёд, но вряд ли далёкие очертания кажутся ему знакомыми… или вообще — видимыми. — Хёнвон, мне нужно кое-что сказать тебе, — продолжает тот. — Я думаю, этот момент как никогда подходит для моего признания. Хёнвон не может говорить: звуки застревают в горле, и в панике он прикрывает губы ладонями. Как же в подобные минуты вспомнить, как дышать?.. — Наверное, ты сочтёшь это шагом рискованным и вполне себе… необдуманным, — хмыкает Хосок — и устремляет свой взгляд вперёд, наверх. Прямо перед ним — испуганные глаза Хёнвона, стеклянные от слёз. Хосок чуть приподнимает уголки губ. Конечно же, Хёнвон боится. Это стоило предполагать: каждый, даже самый скромный и незначительный шаг будет вызывать трепет в его сердце, ведь Хосок — его первая любовь. Вот только Хёнвон вовсе не учитывал, что и он у Хосока тоже — первая. Самая сильная. — Только я прошу выслушать меня внимательно, и если ты не готов ответить, я подожду, пока ты всё тщательно взвесишь. Вот только как было бы прекрасно, подумай, ответить мне в эту необыкновенную полночь. — Чего ты хочешь? — срывается Хёнвон — нервы его уже на пределе. Он готов упасть на колени подле Хосока, чтобы оказаться в равных условиях, вот только каждая клетка в его теле замирает, парализованная, и он больше не в силах двигаться. Лишь, опустив руки, стоять, смотря вниз, на то, как Хосок перед ним распинается. — Я думаю, ты и сам можешь догадаться. А затем, протягивая руку в карман пиджака, хитро Хёнвону улыбается, внимательно следя за выражением его лица. Полуоткрытые в растерянности губы, чуть округлённые в испуге глаза. И вопрос, что прячется в его побледневших щеках и каждом несмелом движении ресниц. «Чего ты хочешь?..» — Знаешь, с самого первого нашего дня знакомства я понял, что ты станешь для меня особенным человеком, — произнёс Хосок, доставая из кармана крохотную коробочку, обитую тёмно-синим бархатом. Хёнвон нервно глотает, всё своё внимание переключая на этот незнакомый, но до жути доводящий предмет. — В тот Сочельник, когда ты, накричав на меня, сбежал из ресторана, едва не попав под колёса автомобиля, я осознал: о, этот парень заставляет моё сердце биться в тысячу раз чаще — и одновременно — замирать. То, как ты говорил со мной: грубо, дерзко, наплевательски, — вызывало во мне бурю эмоций, и прежде всего, интерес. Вот только я не думал, что так быстро интерес этот перерастёт в любовь. Понимаешь, Хёнвон: встреча с тобой заставила меня задуматься. До прихода твоей великолепной улыбки в мою жизнь я и смысла в ней особо не видел и плыл по течению, надеясь, что завтрашний день принесёт мне что-то получше. Встречался с ненужными мне людьми, целовал неверные губы, любовался неправильными глазами… теперь, когда я отыскал такое чудо, как ты, разве я могу вернуться к прежней жизни? Это словно вырваться из бедности и обрести богатство, словно выбраться из густой, окутанной туманом чащи, вдохнуть свежий воздух и подставить лицо ласковому солнцу. Вот что ты значишь для меня, Хёнвон. Хёнвон закрывает глаза ладонями: Хосок не должен видеть его солёных слёз. И плечи его слегка вздрагивают, когда он, слабый, покалеченный, разбитый, вдруг понимает: его наконец-то любят. — Возможно, я бы попросил тебя открыть глаза, — шепчет Хосок, усмехаясь, — но может, и тебе, и мне так легче будет, если мы только голос друг друга будем слышать. В любом случае, чем бы ни обернулась эта полночь, я хочу, чтобы мы провели её вместе. Хёнвон, я… — и Хёнвон слышит кроткий стук открывающейся крышки коробочки; слышит, как пальцы Хосока касаются чего-то звонкого и хрупкого, и горло его уже саднит от набегающих слёз. Отчего он только плачет? Не от печали же, не от разбитого сердца… наоборот, это лишь слёзы облегчения. — Хёнвон, я хочу поблагодарить тебя. За ту сказку, что ты мне подарил. Однажды ты сказал, что мы должны видеть волшебство в каждом мгновении. Я, подобно узколобому дураку, лишь всё отрицал, опозорив тебя самыми мерзкими словами, полагая, что только глупцы радуются каждому мгновению, но сейчас понимаю, насколько сильно ты был прав. Тебе даже недели не нужно было, чтобы доказать мне, насколько прекрасен этот мир. После моих долгих странствий и скитаний, после всех красивых мегаполисов, деревень, гор и рек, после всех чудес, что я успел повидать, я уверен: ты из них — самое прекрасное. И, пожалуй, только рядом с тобой я могу видеть, каким живописным и изящным может быть этот мир. Только с тобой он сияет ярче тысячи солнц. Хёнвон смелеет. Убирает с лица ладони свои побледневшие, дрожащие руки, чтобы взглянуть на Хосока. И, закусывая губу в растерянности, в испуге, видит самую добрую, мягкую и счастливую улыбку, самые красивые, прищуренные от радости глаза. — Не думал я, что смогу своим существованием вызывать в человеке подобные эмоции, — произносит он, пока взор его застилает полупрозрачная пелена. Хосок продолжает улыбаться. Он не в силах сдержать эти эмоции, не в силах больше притворяться равнодушным и самоуверенным. Когда перед ним Хёнвон, когда тот не только покорно принимает его чувства, позволяя любить себя, но очевидно и так наивно на них отвечает, Хосок чувствует себя самым успешным и богатым человеком в мире. Удивительно, как много стран ему пришлось посетить и сколько людей пришлось встретить, чтобы в конечном счёте истинное счастье обрести здесь, в многолюдном зале, в своём родном городе, под отдалённые звуки музыки — с ним, Хёнвоном. — Оказывается, вызываешь, — усмехается Хосок едва слышно и отводит свой взгляд постыдно. Хёнвон опускает голову — и глазами натыкается на бархатную коробочку, этот крохотный символ сегодняшней ночи. И замечает, как мерцают в ней, переливаясь бесчисленными огнями, два золотых кольца, игриво приковывая его внимание. — Хосок… — только и может пролепетать он, едва не падая на колени. — Хосок, это… Куда уж сильнее — только Хёнвон снова бледнеет, жадно глотая воздух, и хватается за голову в панике. — Ты прав, Хёнвон, — отвечает тот — безмятежно и спокойно. Как будто он успел подготовиться к этому моменту, а Хёнвона заставил принимать внезапное как должное, полагая, что дарит ему бесценный подарок, в то время как тот даже не знал, что, в конце концов, на подобное ответить. — Я хочу провести всю свою жизнь рядом с тобой, — говорит Хосок, улыбаясь, и в этой улыбке, кажется, отражаются самые яркие созвездия. — Я хочу засыпать и просыпаться рядом; хочу обсуждать с тобой бытовые мелочи, например, какой кофе купить в супермаркете и куда припарковать машину; хочу проводить с тобой выходные, будь то пикник в горах Сораксан или посиделки напротив ноутбука, когда мы два дня подряд потратим на слезливую дораму, укрывшись одним одеялом; я хочу путешествовать теперь только с тобой и показать тебе все красоты мира — пусть гидом работаешь ты, но чудеса перед тобой готов открыть именно я; хочу, чтобы мы, как сейчас, ходили на концерты, подбирая парные наряды, чтобы все видели, какая эффектная пара пришла в этот зал — вместе; и я хочу утешать тебя, когда тебе будет слишком горько, хочу смеяться вместе с тобой над самыми незначительными и нелепыми вещами, радовать друг друга подарками и баловать плюшевыми игрушками. Боже, Хёнвон, я хочу быть для тебя самым близким человеком, которому ты безо всяких сомнений доверишь свои секреты, свои глупые слабости, кому ты покажешь свои сентиментальные слёзы во время просмотра старого чёрно-белого фильма, человеком, в чьи объятия ты будешь спешить после долгого рабочего дня. Я хочу быть тебе самым дорогим и бесценным — таким же, каким ты стал для меня. И если сейчас ты примешь мой весьма скромный и символический подарок в виде этого кольца, если согласишься разделить со мной, начиная с сегодняшней полуночи, каждый день своей жизни, каждое чувство, возникшее в твоём в сердце, каждую ночь, наполненную нашими тайными объятиями, освещёнными луной, я стану, пожалуй, самым счастливым, самым богатым человеком на планете. Потому что дороже тебя у меня никогда никого не будет. Я люблю тебя, Хёнвон. И всё, чего я хочу, это так банально и предсказуемо быть с тобой. Хёнвон падает на колени. Конечно, конечно, конечно, он знал, что подобным образом всё произойдёт! Очевидно же, что однажды Хосок произнесёт эти слова, признается ему в любви, сделает ему это завуалированное предложение, хотя куда уж больше загадок: он во всём сознался честно, не увиливая, ни одно слово не утаивая. — Я обещаю защитить тебя от непрошеных слёз, — молвит Хосок, пока они оба, укрывшись за сиденьями спереди, сидят друг напротив друга на коленях в момент своей исповеди, и мужчина протягивает вперёд ладонь, вытирая солёные капли с бледных скул. — Рядом со мной плакать ты будешь только от счастья. Хёнвон кивает. Зажмурив глаза, чтобы успокоиться, и делая глубокие вдохи, но кивает активно, быстро, будто, не в силах произнести ответных слов, пытается ответить жестами. — Да, — тянется его голос, подобно мёду, расплавленному сахару, и он накрывает ладонью ладонь Хосока, тесно прижимаясь к ней щекой, и ластится к тёплой, чуть шершавой коже, прикрывая глаза. — Я согласен ответить на твои чувства, Хосок, — произносит он скромно, и голос его ломается. — Поверить не могу, что говорю тебе это, пока на нас смотрят тысячи камер, пока мы находимся посреди толпы, но прямо сейчас, думаю, я ни о чём не жалею. Они — будто два солдата, укрытые в окопе, и стоит им выглянуть — на их тела обрушатся тысячи бомб. Но даже если они окажутся в подобной ситуации, Хёнвон, наверное, ответит тебе точно так же. — Я не подозревал, что смогу так сильно полюбить — моя влюблённость слишком быстро трансформировалась в какое-то глубокое, неведомое ранее чувство, — он всхлипывает, утирая слёзы, и качает головой, сжимая ладонь Хосока ещё крепче. — Только ты сделал одну ошибку в своём признании. Хосок смотрит на него с удивлением, но на лице у Хёнвона ничего, кроме хитрой улыбки и вскинутых бровей. — Ты сказал, что хочешь стать мне самым дорогим человеком на свете, — говорит Хёнвон. — Это большое заблуждение. Ты уже им стал. И вряд ли когда-либо теперь я тебя отпущу. Хосок вновь чувствует свободу. Уголки его губ ползут вверх, а глаза он сощуривает в ликовании. И, ни секунды не сомневаясь, надевает крохотное золотое кольцо на палец Хёнвона, едва способный видеть своим смазанным, затуманенным взглядом, и целует тыльную сторону его ладони, чтобы скрепить этот союз. Хёнвон отвечает тем же: и вскоре их безымянные пальцы украшают два золотых украшения. — Я знаю, мы не можем пожениться, — шепчет он, — но если бы была возможность, я бы незамедлительно ей воспользовался. Так что… может, этот шаг небольшой… Хёнвон накрывает его губы указательным пальцем, и Хосок в изумлении косит глаза на прямоугольный ноготь и мягкую подушечку. — Не говори чепухи, — шепчет Хёнвон, — ты и так сделал для меня самое большое, о чем я только мог мечтать. Сцена взрывается фейерверками. Краем уха слышно, как бьются друг о друга стенки стеклянных бокалов, как капля за каплей шипящего напитка проливается на скользкий пол, как вспыхивают к потолку разноцветные конфетти. Шум наполняет этот зал, но до них он не громче бессмысленного свиста в отдалении. Они укрыты в собственном тихом и прекрасном мире. — То есть… ты согласен? — лепечет Хосок. — Ты согласен разделить со мной всю свою жизнь? Хёнвон берёт его лицо в руки и, улыбаясь мягко, так, как улыбаются родители, глядя на своих детей, осторожно целует в лоб, слегка касаясь кожи губами. — Конечно, — произносит он в ответ, обнимая Хосока. — Как же можно в этом сомневаться? Только с тобой… я этого и хочу. Хосок тает в его руках, утыкаясь носом в широкое плечо. И выдыхает — долго, протяжно, с тихим стоном, понимая, что ему наконец ответили согласием. И не чужой, незнакомец, проходимец. А Хёнвон. Его Хёнвон. — Тогда можно мне поцеловать тебя? — интересуется он, шепчет ему на ухо, нежно касается губами мочки с серёжкой — так, чтобы никто не заметил. Хёнвон гладит его по прямым волосам, перебирает локоны, меж тем как руки Хосока покоятся на его талии. ⁃ Ты сделал предложение, чтобы поцеловать меня? — усмехается Хёнвон. А затем, слегка отрываясь, смотрит Хосоку в глаза и подмигивает. Тот смеётся, словно ребёнок, наивно, мило. «И какой из него бизнесмен? — задумывается Хёнвон. — Самоуверенный, самодостаточный и холодный одиночка, испытывающий чувства лишь к деньгам? Нет, эта характеристика определённо была ошибочной.» — Конечно, можно. Ведь Хосок, в конце концов, его ангел-хранитель. И если в эту зимнюю стужу Хёнвон замёрзнет и подцепит простуду, если снег укроет его кудрявую голову, а горло застынет от порыва ветра, Хосок всегда его согреет. Ведь он станет для Хёнвона самым горячим солнцем.***
Кихён ошеломлённо смотрел на разворачивающуюся перед ним картину, чувствуя себя персонажем немого эпизода пьесы. И пока он в испуге и растерянности пытался пятиться назад, Хёну крепко сжимал его ладонь, заставив остаться на месте, не произнеся ни слова: только тихий кивок его головы и уверенный взгляд намекал на то, что подобная ситуация — вполне себе нормальная и даже привычная. «Это просто мои родители, — прошептал Хёну Кихёну на ухо. — Они консервативны. И их реакция будет… интересной.» Концерт давно окончился: зал опустел, артисты разъехались, только стажёры остались, чтобы переброситься парой слов со своими родными — один из немногих шансов всё-таки наконец с ними повидаться. А ситуация произошла такая: места семье Хёну в зале достались практически в противоположных секторах, и родители всё время концерта сидели отдельно от Хосока, зато когда они решили проведать своего младшего сына, то сделали это практически одновременно со старшим — и его спутником Хёнвоном. Потому теперь сам Хёну оказался меж двух огней: слева от него стояли, взявшись за руки, Хосок с Хёнвоном, которые подошли проведать трейни после успешного выступления, а справа — родители, и все четверо прожигали друг друга взглядом насквозь. Хёну и Кихён оказались наблюдателями, в такой же степени рискующими принять удар на себя. «Я так понимаю, выбор Хосока им не нравится?» — проговорил Кихён едва слышно, одними губами, толкнув Хёну локтем в бок. «Угу, — промычал тот. — Хён сказал, что оставшийся билет отдаст своей… так скажем, второй половинке. И в тайне надеялся, что с родителями во время концерта они не пересекутся. И почему они только решили подойти к нам в одно и то же время?» — он тяжело вздохнул, покачав головой, и закатил глаза. — С Новым годом, мам, пап, — растерянно произнёс Хосок, краснея в смущении. — Как вам концерт? Я считаю, что Хёну отлично справился, не так ли? Но родители, казалось, его даже не слушали — а заинтересованно смотрели вниз, на скрещённые ладони их сына и Хёнвона. — Да, наш Хёну молодец, несомненно, — безучастно ответила мама, а затем вскинула брови. И тут же перевела пламенный взгляд на Хёнвона. — А вас как зовут? «Что-то мне уже страшно становится, — шептал Кихён, ещё крепче прижимаясь к Хёну: казалось, парень даже слегка прятался за него, словно находя в нём свою единственную защиту. — Ты был прав. Есть на свете вещи пострашнее выступления на стадионе.» «И это наша мама», — устало вздохнув, ответил Хёну. — Я Че Хёнвон, — послушно ответил гид и поклонился. — Очень приятно с вами познакомиться. — И кем вы друг другу приходитесь? — удивлённо проговорил отец. Хосок, чуть замявшись, понял, что ситуацию придётся решать самому, ведь Хёнвон по незнанию наверняка наговорит лишнего, и вступил в разговор, спасая парня. — Он мой коллега, — дежурно выпалил мужчина. — Сотрудник филиала отеля в Сеуле. — А ещё вы держитесь за руки, — подметила мама. — Да кто сейчас за руки-то не держится, ма! — наигранно непринуждённо фыркнул Хосок. — Вон, эти двое тоже держатся, — и он подбородком указал вправо, на своего младшего брата, за запястья которого крепко в страхе ухватился Кихён. — Это совсем обычное дело. И, будто в подтверждение своих слов, по-дружески обнял Хёнвона за плечи, пока тот стоял, словно парализованный, не в силах вымолвить и слова. — Почему из всех своих знакомых ты решил пригласить именно его? — не унимались родители. — Ты ведь говорил, у тебя есть девушка, не так ли? — Да ладно вам, он мой хороший приятель, — махнул рукой Хосок, но никто даже не обратил на его слова внимания. Наоборот, родители лишь скептично переглянулись, а Хёнвон так и вовсе послал в его сторону уничижительный взгляд. — Девушка? — в панике прошептал тот. — Действительно, Хосок-щи, что же вы в таком случае свою девушку-то не позвали? Разве Новый год — не лучший момент для того, чтобы разделить его со своей возлюбленной? И обиженно отвернулся, учащённо дыша в приступе гнева и негодования. Хосок пытался подать ему знак успокоиться, дёргая за руку, но тот горделиво устремил свой взгляд в другую сторону, будто бы поверив этим сплетням. — Она не смогла присутствовать здесь сегодня, — в своё оправдание сказал Хосок. — Обязательно познакомлю вас с ней в следующий раз. — И со мной не забудь познакомить, — тут же откликнулся Хёнвон. Хосок закатил глаза. — Ты знаешь её намного лучше, чем думаешь. «Кажется, ещё немного, и они обстреливать друг друга начнут, — промолвил Хёну. — Причём все четверо.» — Может, вы хоть пару слов скажете о нашем выступлении? — младший сын перенял на себя внимание. — Ма, па? — и увидел, как Хосок облегчённо вздыхает. Родители тут же обернулись к Хёну, понимая, что и в самом деле должного слова не сказали, а потому накинулись на него с объятиями, поочерёдно извиняясь за недостаточную поддержку. И пока они распинались в похвале, повторяя, как безмерно гордятся своим сыном, Хёну подал слегка заметный знак старшему брату, чтобы тот незаметно удалился, пока родители восхищались младшеньким. «Вы оба такие молодцы, — говорила мама, — я всегда верила, что мой сын добьётся успеха. По сравнению с другими танцорами, ты выделялся намного ярче! И, по секрету сказать, горячее! Правда, Кихён?» — продолжала она, вгоняя сына в краску. А тот лишь смущённо опускал взгляд, принимая похвалу. И пока родители вспоминали все выступления до мелочей и даже показывали записи с телефонов, находя в танце всё более захватывающие элементы, Хосок, понимая, что настал идеальный момент, чтобы наконец сбежать, схватил Хёнвона за запястья покрепче и незаметно дал дёру, направляясь к выходу из стадиона. — Это было весьма неожиданно, — пролепетал Хёнвон, переплетая пальцы их ладоней. — Чего ты только не предупредил, что они ни о чём не знают? — Я не думал, что мы попадём в подобную передрягу, — ругнулся Хосок. — Надеялся, всё внимание на себя Хёну перетянет. — Даже легенду не успел придумать, правда? — хмыкнул Хёнвон. — О чём ты? — недоумевал Хосок. — Не вижу ничего подозрительного в том, что ты мог бы быть моим коллегой. Уж в том, что знакомых у меня выше крыши, сомневаться не приходится. Хёнвон двусмысленно усмехнулся, чуть замедляя шаг. Казалось, идти слишком быстро для него оказалось не по силам, но дыхание его всё ещё оставалось ровным, а краска на лице появилась разве что от смущения. — А что, звучит отлично, — произнёс он. — Я — твой коллега. — Да, для легенды самое то, — согласился чересчур недогадливый Хосок. Тогда Хёнвон и вовсе остановился, радостно улыбаясь. «Как же ты до сих пор не понял…» — подумал он, пристально вглядываясь в лицо мужчины. — Что? — в недоумении проговорил тот. — Почему остановился? Ты хочешь что-то сказать? — А разве ты сам ещё не осознал? Хосок напряжённо покачал головой, явно вдумываясь в намёк. — Помнишь, тогда, в Сочельник, ты предложил мне работать с тобой? — пояснил Хёнвон. — Я думал над твоим предложением всё это время и… наверное, я согласен, — он закусил губу. — Зря я бегал от ответа. Думаю, для меня это бесценная возможность. Я согласен устроиться к тебе в отель. Это было бы просто прекрасно. Хосок в удивлении и слова не мог ответить. Только задыхаясь от счастья, смотрел в его глаза, отражающие тусклые лампы над головой, и не мог перестать улыбаться, испытывая какую-то непреодолимую дрожь. — Господи, Хёнвон… Он прикрыл рот ладонью, не позволяя коротким смешкам сорваться с губ, но, прерывая своё дыхание, издавал стоны облегчения, едва сдерживая слёзы — оказывается, так легко было его тронуть. — Неужели это правда? — прошептал он, накидываясь на него в объятии. — Разве могу я солгать тебе? — засмеялся Хёнвон. — Работать с тобой было бы ещё одним прекрасным для меня подарком. А Хосок всё прижимал его крепче к своей груди, упиваясь услышанными словами, и наслаждался этими объятиями, вдыхая аромат таких родных и знакомых локонов, чувствуя тепло льнущего к нему тела. И дышал — только дышал — насколько лёгкие могли позволить. — Спасибо, — зачем-то прошептал Хосок, целуя его — осторожно, в шею. — Спасибо, Хёнвон, — произнёс он, — спасибо тебе за то, что в этом мире ты навсегда останешься рядом со мной. Хёнвон улыбнулся. Незаметно, устремив свой взгляд в потолок, так ярко, счастливо, до ушей, пока Хосок его не видит. И осторожно погладил мужчину по макушке, хмыкнув. — Куда же я денусь? — проговорил он. — Все дороги, по которым я шёл, всегда вели, Хосок, только к тебе. Это была их вторая совместная ночь. И обе эти ночи были наполнены невероятным волшебством, которые только могут прочувствовать два влюблённых сердца. Вздохнув, Хёнвон понял одну важную, очень важную для себя вещь. Это лишь означало, что теперь каждая их ночь, каждый их день, будь то солнечный, дождливый, ветреный, снежный, весёлый, счастливый или же горестный — будут напоминать им о великом путешествии, которое они начали в далёкий Сочельник. И путешествие это, наверное, теперь уже никогда не окончится.***
— Да ты напился! — вскрикнул Кихён, в испуге отпрянув назад. — О-ши-ба-ешь-ся, — по слогам проговорил Минхёк, ткнув пальцем парню в грудь. — Я в жизни не был пьян, понятно? И сегодня тоже. И, решив в доказательство своих слов слегка крутануться вокруг своей оси, мол, смотри, с координацией у меня всё в порядке, чуть не свалился на пол, когда его занесло, и пришлось ухватиться за плечи Кихёна, чтобы устоять на ногах. Тогда и сам Кихён едва не потерял равновесие: зато почувствовал, как от дыхания Минхёка просто несёт спиртным. — И когда ты только успел, а? — пробурчал Кихён, недовольно скрещивая руки на груди, будто пытаясь ограничить себя от его назойливых касаний. — Да это Бёль угостила, я всего лишь глоток сделал! — слегка обиженно проворчал тот. — Ну да, ну да, — скептично пробормотал Кихён, качая головой. — Как мне только тебя в общежитие вести? — Не жди меня, мама, сегодня я пьян! — вместо ответа продекламировал Минхёк, торжественно вскинув руки, словно в молитве. Кихён продолжал безнадёжно осматривать своего друга. За все годы их знакомства тот не то что не напивался, а в принципе не прикасался к алкоголю. Сегодня, сколько бы он ни употребил, тот ударил ему в голову, и вряд ли эта хмель выйдет хотя бы в ближайшие полчаса. Устало покачав головой, Кихён… мог лишь вздохнуть. Свой сценический костюм Минхёк так и не снял, оставшись в узких голубых джинсах и белоснежной рубашке с небольшими ромбовидными отверстиями на плечах и локтях. Пуговицы он расстегнул до самого пупка. Волосы его так и вовсе растрепались, чёлка упала на глаза, мешая обзору, в локонах застряли разноцветные конфетти и бумажные ленты. Вокруг шеи парень обмотал аляпистую серебристую мишуру, а на глаза надел солнцезащитные очки — где он их только нашёл?.. И этот вульгарный образ создавал весьма двусмысленное впечатление. — Тебе срочно надо в кровать, понятно? — учительским тоном произнёс Кихён, стараясь, чтобы его речь звучала максимально убедительно. Но Минхёк, улыбнувшись и положив руки ему на плечо, вдобавок дыхнув прямо в лицо парню, чтобы тот снова почувствовал пары алкоголя, только улыбнулся хитро, коварно, и выдал: — В одиночку я сегодня спать не лягу, не-не-не. Знаешь, Кихён, в этом году с девушками у меня всё получалось не очень, так что я решил, что это не моё. Теперь последую за тобой и переключу своё внимание на парней! — хвастливо выговорил он. — Ведь они все такие красавчики, как я раньше только не замечал? — а затем, сощурившись, почесал затылок. — Ты не знаешь, брат Хёну занят? У него есть кто-нибудь? — Да что ты несёшь, боже ж ты мой! Кихён слегка оттолкнул парня, едва не заставив его сложиться на полу, и в гримёрной наконец объявился Хёну. «Где ты только ходил, пока мне приходилось выслушивать этот бред от Минхёка?» — подумал Кихён. — Во-первых, мой брат со своим парнем только что сбежал от родителей, — решительно заявил Хёну, посылая в сторону Минхёка строгий и весьма устрашающий взгляд. — Во-вторых, Минхёк, мы прямо сейчас отправим тебя в общежитие — следующей же машиной. Тот в наигранной обиде надул губы. — А у тебя есть ещё один красивый брат? — поиграв бровями, спросил он, но, увидев недовольно сомкнутые губы Кихёна и Хёну, только тяжело вздохнул. — Какие же вы оба скучные! Да вы же идеально друг другу подходите — два занудных педанта! — он топнул ногой о пол, сжал кулаки и развернулся, удаляясь из общей гримёрной в неизвестном направлении. Только звук захлопнувшейся двери заменил его последнее слово. Кихён и Хёну взволнованно переглянулись. Они находились в переполненной уставшими трейни комнате: большинство из них отдыхали, уместившись друг на друге на крохотном диване; кто-то доедал остатки заказанной еды, обсуждая выступление, и из каждого угла слышались обрывки фраз самокритики либо восхищения другими. Здесь царил настоящий хаос: сценические костюмы смятыми и заляпанными валялись в куче на полу, ящики стола с косметикой были выдвинуты, словно кто-то в панике искал лак для волос или тональный крем. Стажёры ожидали своей очереди, когда менеджеры заберут их на автомобилях, и, лениво держа в руках телефоны, листали новостные ленты. Казалось, на пьяного Минхёка никто даже внимания не обратил. А Кихёну теперь отправляться искать его по всему стадиону — остаётся надеяться, что он не заблудится где-нибудь посреди служебных помещений. Парень тяжело вздохнул — и почувствовал, как Хёну осторожно кладёт ему руку на плечо в знак поддержки. — Не волнуйся, — проговорил тот, слегка наклонившись. — Не такая уж большая проблема. Поймаем его. — Мне кажется, после сегодняшнего выступления уже никакая проблема не покажется грандиозной, — горько усмехнулся Кихён. — Никогда в жизни так не волновался. — А я говорил тебе, — напомнил Хёну, осторожно обнимая его за плечо и выводя из шумной гримёрной — в пустынный холодный коридор. — Мы справились — выступление кончилось даже быстрее, чем я ожидал. — Неделя, наполненная тревогой и переживаниями, наконец окупила себя, — произнёс Кихён. — Спасибо тебе за то, что был со мной всё это время, — и он поднял благодарный взгляд на Хёну, прижимаясь к его боку и обвивая руками талию. Хёну явно самодовольно хмыкнул. Слегка подняв уголки губ, он погладил Кихёна по макушке — покрытым лаком, чуть спутанным и жёстким волосам. — Интересно, почему нас раньше не ставили в совместный номер? Ты очень способный. Это был большим упущением со стороны агентства — убирать тебя на задний план, не позволяя доказать свои возможности. Хотя, может, это был их план… — задумчиво проговорил он. — Думаешь, планировали меня на десерт оставить? — Вполне, — Хёну засмеялся. И они продолжили шаг. Они шли по широкому коридору с высокими стенами, и от каждого шороха слышалось эхо. Временами из едва заметных дверей появлялись сотрудники стадиона и, безликие, безмолвные, также утопали в далёкой темноте. Тусклого света ламп едва хватало, чтобы разглядеть что-то впереди. — И как мы только его найдём? — в пустоту задал вопрос Хёну. — Ищи конфетти — они могли бы упасть с его волос. Кихён чувствовал какую-то моральную усталость. Пускай болело тело от долгих тренировок или же обезвоживание и измождение давали о себе знать, но не болело сильнее ничего, кроме его души. Целая неделя испытаний… если вспомнить, с чего он начинал — обыкновенный день, в котором он в очередной раз нашёл повод пострадать из-за Хёну, кончился тем, что заснули они запертыми вместе — и с тех пор каждый день дарил им причину провести время вместе. Разве это не было очевидно с самого начала — будто чья-то невидимая рука направляла их, чтобы в конце концов они остались вместе, вот так, обнимая друг друга, шагая по тёмному коридору вдвоём и уже ни о чём не жалея. — Как нам теперь вести себя? — слегка тревожным тоном спросил Кихён, заставляя Хёну скептично хмыкнуть. — Что ты имеешь в виду? Кихён издал тяжёлый вздох, покачав головой. — Никто не должен узнать о нас. Значит, у нас не будет много времени, чтобы проводить его в одиночестве. Ты парень достаточно популярный, и если однажды ты пропадёшь из своего круга общения, появятся подозрения. Тем более я не хочу, чтобы ты обрывал связи со своими друзьями из-за меня. — Всё будет хорошо, вот увидишь, — хмыкнул Хёну. — Мы ведь не первые, кто будет скрывать отношения. Да здравствуют свидания на другом конце города, чтобы никто не увидел, и тайные прогулки по крыше общежития вечером, пока не поймает охранник! — засмеялся он, потрепав Кихёна по волосам. — Господи, сколько опасных моментов нас ожидает в новом году, — вздохнул тот. И так странно вдруг стало вокруг, непривычно: несколько часов назад он проснулся, встречая последний день декабря, и время, забитое бесконечными репетициями, выступлениями, волнением, до сих пор ползло с невероятно медленной скоростью, так что даже не верилось, что стрелки циферблата перевалили за полночь, отпуска Кихёна в новый день, новый год, в конце концов, и всё, что заставило его трястись от тревоги, осталось в прошлом. Теперь он встаёт на путь к незнакомому — и трепещет от предвкушения. Когда Хёну его обнимает, кажется, что новая заря принесёт только счастье. — Может, сходим куда-нибудь завтра? — предложил Кихён, поднимая робкий взгляд. Он самолично — впервые в жизни — приглашал кого-то на свидание — подумать только! Хёну вскинул брови в удивлении. — А ты весьма оперативен, — улыбнулся он. — Дай-ка подумать… тренировок завтра не запланировано, выступлений тоже… может, нам обоим действительно стоит отдохнуть. — Я хотел встретиться с родителями завтра, — тут же сообщил Кихён. — Думаю, они не будут против, если я сходу сообщу им подобную новость, не так ли? Хёну едва не поперхнулся от удивления. — Ты правда собираешься рассказать им об этом завтра? Не хочешь немного подождать? — Для моих родителей это не будет сильным шоком, — Кихён пожал плечами. — Ведь я в их глазах уже взрослый. Значит, знаю, как распоряжаться своей жизнью так, чтобы не было больно. — Я буду удостоен чести познакомиться с твоими родителями? — немного самодовольно хмыкнул Хёну. — Естественно. Только не одевайся слишком красиво — не хочу, чтобы они полюбили тебя сильнее меня. — Прости, не могу этого гарантировать, — Хёну напоказ прошёлся ладонью по растрёпанным волосам. — Когда они поймут, что видели меня в телевизоре, атмосфера станет немного… неловкой. Они оба засмеялись — легко, непринуждённо, в унисон: так, словно бы смысл их недоговоренных фраз оба понимали без лишних подсказок. И, не распуская объятий, продолжали свой спокойный, размеренный, неспешный шаг, пока эхом по стенам отражалось их дружное дыхание. — Твоих родителей пока побережём от подобных новостей? — спросил Кихён. Хёну прыснул. — Пожалуй, им стоит свыкнуться с подставой от старшего сына, прежде чем младший объявит им то же самое. Думаю, приличное время они будут привыкать к тому, что сердце хёна украла не девушка. Они спустились на этаж ниже, продолжая свою неспешную прогулку, едва не забыв, зачем вообще вышли из гримёрной несколько минут назад. И, перебрасываясь короткими фразами, почти бессмысленными и пустыми, совершенно неважными, слегка глупыми, просто наслаждались этим счастьем уединиться подальше от чужих глаз и встретить первые часы нового, такого насыщенного и волшебного года. Но кое-что остановило их, когда, обсуждая сегодняшнее выступление, они остановились возле подсобного помещения, дверь которого была слегка приоткрыта — и тусклый свет коридора тонкой полоской просачивался внутрь. Кихён тут же замедлил шаг, а затем и вовсе застыл на месте, прислушиваясь. — Хёну, ты не замечал, чтобы из других помещений доносились какие-то звуки? Тот нахмурился. — Вроде нет… Думаешь, Минхёк спрятался здесь? — Я слышу что-то отдалённо напоминающее его голос. Или же дыхание. Только оно звучит странно. Прерывисто как-то, что ли. — Ты о чём? Кихён хмыкнул. — А ты прислушайся. Хёну подошёл к двери так, чтобы его тени не были заметно изнутри, и приложил ухо к деревянной поверхности, стараясь вычленить из какого-то неясного гула членораздельные звуки. И спустя пару мгновений распознал два голоса: первый, пьяный, выдающий слегка запутанные слова, принадлежал Минхёку, в этом сомневаться не приходилось, а вот второй… чуть низкий, с хрипотцой… — Ю… Юнхо?.. — настороженно прошептал он, не в силах поверить в свою догадку. — Юнхо?! — чуть громче вскрикнул Кихён. И, отодвинув Хёну с силой, о которой даже не подозревал, просунул любопытный нос в крохотную щель. А уж там его глазам предстала преинтереснейшая картина. Конечно, Кихён не представлял, что Минхёк может напиваться до такой степени. И даже не думал, что его друг, приличный, в общем-то, скромный и стеснительный паренёк, будет подобным образом настойчив в достижении своих целей. Если вспомнить все случаи, когда пугливый Минхёк, трясясь от волнения, не решался позвать девушку на свидание или же, как ошпаренный, убегал, стоило ей отказать, создаётся впечатление, будто этому человеку просто-напросто не везёт в достижении взаимопонимания между людьми — или не хватает упорства и харизмы в правильной подаче. Зато сегодня, именно в тот момент, когда Кихён, переживая за его состояния, заботливая отыскивая его по огромному стадиону, он проявил свою долгожданную смелость: в связи с чем спрятался подальше от чужих глаз в подсобке в объятиях другого человека. Совесть не позволила Кихёну долго наблюдать сие прекрасное действо. Потому, отпрянув, как ужаленный, он лишь сумел удержать перед глазами элемент увиденной картины: Минхёк, со своими слегка растрёпанными волосами, в этой почти оборванной мишуре и смятой рубашке, прижимает к стене другого парня — в поцелуе, и едва уловимый шорох и короткие стоны доносились наружу, заставив Кихёна чувствовать себя некомфортно. Он словно влез в святилище и на входе разгромил древние артефакты, а затем незаметно скрылся за дверью, будто и следа здесь его не было. Самое пугающее во всём этом было то, что избранником Минхёка сегодняшней ночью был ни кто иной, как Юнхо. — Юнхо?.. — прошептал Кихён, пытаясь отдышаться после шока. — Твой… сосед по комнате? — Да, — в недоумении проговорил Хёну. — Мой сосед. Как они… как они только оказались вместе? Я имею в виду, Минхёк и Юнхо в жизни друг другу слова не сказали. Кихён, закусив губу, двусмысленно повёл носом. — История их знакомства… немного необычная. И тебе пока лучше не знать. Хёну тяжело вздохнул, закатив глаза, и покачал головой, не в силах переварить увиденное. — То есть они просто стоят и целуются там, да? — Кихён кивнул — удручённо. Хёну облизал засохшие губы, сглотнул нервно да по стенке стукнул — в возмущении. — А если их увидит кто-то? — Ну, мы их и увидели, — пожал плечами Кихён. — Господи, какие они неосторожные. И как они только дошли до этого? Я ни разу не видел, чтобы Юнхо показывал интерес к парням. — Они оба пьяные, — заключил Кихён. — И я на сто процентов уверен, что инициатором стал Минхёк, который внезапно решил сменить свою ориентацию. Хёну издал протяжный стон и скривил лицо в возмущении. — Отлично. Теперь мне будет немного неловко находиться с ним рядом целую ночь. — Сказал человек, который целовал меня на крыше поздним вечером и, кажется, признался в любви, — напомнил Кихён. — Вам обоим теперь есть что хранить в секрете, не так ли? — а затем схватил Хёну за руку, подмигнул и, направившись вперёд, потащил за собой. — Я видел, как за окном снова падает снег. Может быть, лучше нам выбраться на улицу? Я хочу встретить очередную ночь с тобой по-волшебному. Хёну, подозрительно нахмурившись, последовал за парнем, однако же не переставая оглядываться назад. — Но как же… как же Юнхо и Минхёк… — пробормотал он, протягивая свободную руку к двери. Кихён счастливо улыбнулся. Может быть, в этом году судьба на самом деле стала благосклоннее к ним. А может, это всего лишь чистое совпадение: однако же почему эти восемь дней, начиная с Сочельника, стали для них особенными? И почему каждый, кто мучился от безответных чувств, наконец обрёл счастье в любимых глазах, что смотрели на него с обожанием?..Вот так вот случайно я влюбился в тебя, не зная даже причины
— Уж не знаю насчёт Юнхо, — вздохнул Кихён, — но в Новый год Минхёк просто обрёл своё счастье. И, взявшись за руки, они скрылись в темноте огромного стадиона, направляясь навстречу миру, который приготовил для них много красивых сюрпризов. Пускай сегодня на ночном небе из-за белых туч не сияли яркие звёзды, но каждая снежинка, что медленно опускалась под светом старой лампы фонаря, в это мгновение была создана лишь для них.***
Почему ты рядом? Почему ты тревожишь меня? Мне интересно, что ты делаешь.
Этот бешеный ритм жизни. Назойливый шум, смешавший в себе звуки, что вы можете услышать на любой улице столичного города, если рискнёте выбраться из дома в час-пик и, лениво потягивая кофе с корицей, понаблюдать за неустанным, непрекращающимся движением, что так и грозится сбить вас с ног. Но в этот день — хотя бы на секунду — стоит остановиться, сделать глубокий вдох и обратить свой взгляд высоко-высоко, в эту необъятную и бесконечно прекрасную даль, усыпанную новыми, невероятно свежими звёздами, которые мы называем снежинками. Позволить им опуститься на волосы, ресницы, заалевшие на морозе щёки — и приоткрытые в восхищении розовые губы. «Закрой рот, простудишься ведь! — слышен голос откуда-то со стороны, может, справа или сзади. — И шарф поправь — ненароком ангину подцепишь! Почему ты вышел на улицу без маски?» Это недовольное ворчание, недовольное, но заботливое, стало таким родным, таким знакомым, будто тысячу лет уже ласкает слух, и если бы не голос — низкий, с хрипотцой, будоражащий воображение, то прожили бы мы хоть секунду? Выдержали бы мгновение без этого сладкого тембра? Скорее всего, нет. «Просто посмотри туда, — шепчем мы в ответ. — Снег же… падает.» «Снег и снег, — говорят в ответ. — Он уже целую неделю без остановки идёт. Что же в нём особенного?» «Сегодня — всё в нём особенно», — произносим мы вслух. «Он смывает сожаления прошлого, очищая дорогу в будущее, — думаем мы, не решаясь облачить мысль в слово. — И дарит надежду — на то, что со следующим рассветом мы исполним все свои мечты, места для которых не оказалось после предыдущего заката.» И осторожно берём его за руку — его, человека, разделившего с нами мгновения холодной зимы, человека, согревшего нас пламенными объятиями посреди безжалостной бури. С этим человеком нас связало всё: страсть, бушующая в крови; слёзы, временами пролитые в печали и одиночестве; вдохновение, взволновавшее душу едва уловимой тревогой от очередного мягкого прикосновения, очередного неожиданного признания — и кроткого поцелуя в шею. Но в морозные вечера нам не хочется тревог, правда? Не хочется беспокоить трепещущее сердце по пустякам: и мы зарываемся с ним в мягкий плед у камина, хрустим домашним печеньем с джемом, читаем с выражением книги вслух — и бесконечно долго — в очередной раз — друг в друга влюбляемся.Скажи мне, что же делать? Ты, кто заполнил моё сердце. Ты — моя единственная любовь.
«Пожалуйста, давай постоим ещё немного — вот так», — говорим мы, робко хватая его за руку. Но нам даже не требуется тянуться — когда мы игриво касаемся пальцами ладони, то без всяких просьб и намёков уже оказываемся в резком, но необыкновенно нежном объятии — со спины, когда его подбородок мягко ложится на наше плечо, а руки обвивают талию, укрывая от чужого и незнакомого мира. С ним — и только с ним — этот мир обретает значение. И не важно, в общем-то, что вы делаете в эти секунды. Может, стоите на улице оба в футболках и фартуках, обмотанных вокруг пояса, без верхней одежды, потому что в эту ночь вам совсем не холодно, и смотрите, как красиво падает снег на мигающие в темноте гирлянды. Обнимаете друг друга, не заботясь о том, что на вас могут завистливо, осуждающе посмотреть прохожие, ведь в эту ночь вы обрели свой самый ценный подарок. И пока из-за приоткрытой двери кофейни доносятся звуки музыки, пока вы плавно танцуете ей в такт, даже если просто топчетесь на месте, пока лёгкий ветер слегка щекочет ваши растрёпанные волосы, наверное, весь мир останавливается, чтобы вы, подобно танцорам на сцене, оказались в центре прожектора — пускай это всего лишь тусклый свет фонаря. А может, вы оба выбежали на улицу — вспотевшие, уставшие, скрещивая пальцы на ладонях, чтобы наконец оказаться наедине, выбраться из переполненного людьми душного зала стадиона, — и остановились у парапета, выходящего на проезжую часть, в тени, там, где ни одна душа не рискнула бы оказаться в половину второго ночи. И стоите, жадно глотая воздух (ведь в тридцать лет долго-то не побегаешь) облокотившись руками о бетонную перегородку, прижавшись — плечом к плечу. И только блеск двух золотых колец прорезает темноту, пока вы, не в силах сдержать радость, широко улыбаетесь — широко настолько, что вот-вот сведёт скулы. И обнимаетесь — снова, ещё сильнее, крепче, чувствуя, как прижимается к вашей груди льнущее тело, как мягко и податливо руки обвивают вашу талию, и наверное, нет в этом мире ничего важнее голоса, шепчущего в эти минуты на ухо слова о любви. Ведь так странно: все признания уже сказаны, первые поцелуи уже сделаны, и даже совместную ночь уже провели. Только ещё одно слово — может быть, такое же, совсем крохотное и незначительное, ещё одно отчаянное «люблю» — снова вызывает прилив мурашек по телу, будто в первый раз, совсем без предупреждения, в тайне от чужих глаз, скрывшись в пустынной комнате, целуешь его лицо, губы, руки, осторожно, робко, пугливо, словно боишься разбить, и прислушиваешься к его дыханию, опасаясь сделать больно. А затем — смотришь в глаза и видишь в них отражение горящих созвездий. И именно тогда понимаешь, что стал для него целой вселенной.Я не понимал значения слову слёзы. Но при взгляде на тебя, глаза ими наполнялись. Я думаю, это и есть любовь.
Или же вы прячетесь посреди зрительного зала — в темноте, напротив широкой сцены, на укромном балкончике, куда не достать обычному, затуманенному взгляду. И оглядываете огромный стадион, смахивая непрошеные слёзы облегчения с щеки. «Я хотел посмотреть, каково это — сидеть в зале и видеть выступающих артистов. Испытывать только радость и ликование, опьянение, что ли, в этот момент. К сожалению, теперь в концертом зале мы будем лишь трястись от страха за кулисами», — горько усмехаешься, и в ответ тебе — лёгкая понимающая улыбка. «Волнение однажды пройдёт, — отвечает он — самый красивый и добрый человек в твоей жизни. — И уступит место невероятной гордости. Шагая по тернистому пути, выходишь к звёздам, и это правило, а не исключение.» Ты облизываешь пересохшие губы, не находясь, что ответить, и сжимаешь его ладонь — крепко-крепко. Его пальцы пробегаются по твоим волосам, он нежно и быстро, будто опасаясь быть замеченным, целуют тебя в лоб, и ты чувствуешь: две ваши звезды будут сиять ярче всех в этой Вселенной. А затем снегопад утихнет — и последняя снежинка плавно опустится на холодную землю, заставляя вздохнуть от облегчения городских жителей: пассажиров транспорта, что вечно простаивает в пробках, пешеходов, прячущихся под зонтами, или же счастливчиков, в будни оставшихся дома, когда те переведут взгляд на окно, мирно потягивая горячий чай, и с оттенком ностальгической грусти в улыбке произнесут: «О! Кажется, снег перестал…» И в тот момент, когда, выбираясь из-под зонта, чтобы проверить, в самом ли деле прекратилась непогода, вы подставите лицо свежему ветру, может быть, стоит остановить свой спешный шаг и задуматься? Отбросить лишние сомнения — выкинуть из головы трели телефонных звонков, забыть про встречи и свидания, на мгновение вспомнить, что, помимо будничной рутины, существует мир, настоящий мир, полный тайн, загадок и бесчисленных чудес, которые ещё предстоит встретить. Некоторые сердца обретают своё счастье под звон полуночной стрелки, другие — стоя в одиночестве с зонтом в руках и дрожа от холода, с какой-то покорной завистью в сердце, ощущением, что этот подарок никогда не окажется под их рождественской елью, смотря в оконное стекло кофейни на человека, которого им не дано любить; а многим и позавидовать можно: они счастье обрели давно, очень давно, может быть, с десяток лет назад, только осознать свои чувства сил хватило лишь при очередной — спонтанной, хаотичной встрече. А может, это счастье и не в человеке вовсе заключалось. Переведём взгляд с одинокой кофейни — чуть влево, и увидим, как напротив пешеходного перехода возвышается здание звукозаписывающего агентства. За его стенами, в тренировочном зале, пока часы пробивали три ночи, группа девушек, совсем молоденьких, ещё не знавших многих огорчений жизни, собравшись в круг, вздыхали — спокойно, размеренно, и кто-то — не мог сдержать слёзы радости, зарываясь лицом в ладони и приговаривая: «Мы наконец-то сделали это. Мы дебютировали». И обнимались — долго, долго, позволяя эмоциям, что подавляли несколько лет, выплеснуться наружу. Там, за высокими домами, за небоскрёбами, башнями, бизнес-центрами, скрывались жилые комплексы и крохотные деревянные дома. И во многих окнах, где до сих пор продолжал гореть свет, проглядывались людские улыбки, горящие ярче миллионов звёзд. Парень на девятом этаже поступил в университет мечты, отчего с блеском в глазах собирал чемоданы, чтобы наконец переехать; девушка на пятом получила повышение в должности — и отмечала это бокалом дорогого вина; женщина на третьем только что встретила своего старшего сына после долгой военной службы — живым и здоровым вернувшимся со спецопераций на Ближнем Востоке; а пожилой мужчина на седьмом сегодня узнал, что смертельный диагноз врачей оказался ошибочным. И каждый из них, смотря на кружащий в воздухе белый снег, думал о разном, но одновременно мысли их сходились слово в слово, будто каждая нота их благодарности только находилась в разных гаммах, а называлась одинаково. И с улыбкой они встречают новый день, новый год, счастливо вглядываясь в узорами припорошенное — чуть заляпанное растаявшими снежинками — окно, зная наперёд: с какими бы трудностями они ни столкнулись в уходящем году, в новом они станут сильнее, исключительно сильнее, встречая все препятствия на пути гордо, благодарно, непоколебимо — и невероятно красиво.***
Эта зима оказалась тяжёлой. Дело было даже не в безостановочном снегопаде — и не в хлеставшем с силой ветре, сбивающим с ног, поднимающим полы шарфа — так что те били по лицу. Дело было не в холодных сквозняках, дорогах, покрытых голых льдом, или же постоянной непогоде — наоборот, все эти неизменные атрибуты настоящего декабря казались очаровательными — и в какой-то степени долгожданными, желанными. Вот только чувства на душе были слишком тяжелые для того, чтобы успеть осознать их — и принять. Свалившаяся на голову нежданная любовь — довольно очевидное и распространённое явление у людей, которые того вовсе не искали — мало того, даже не мечтали о подобном. Вот только очевидным оно становится, если посмотреть со стороны. Но мы никогда не смотрим на неё с позиции человека, которому теперь всю эту кашу расхлёбывать. Однако же тот, исключительно улыбаясь, смахивая с ресниц блестящие слезинки, вопреки всем ожиданиям, раскрывает руки для объятий — и, благодарно принимая человека, что выплывает к нему, превращаясь в цельный образ, из темноты сумрачных, туманных мыслей, шепчет ему на ухо о том, как сильно… любит.Только о тебе одном и думаю. Ну почему я такой дурак?
Наша Вселенная бесконечно огромна. И у каждого в этот снежный день появился в ней свой крохотный уголок — может быть, даже где-то на краю. Пускай это будет обыкновенная кофейня в центре суетного и шумного города. Кофейня, украшенная вырезанными из бумаги снежинками, скрытая за бесчисленными высотками, уютная, тихая и едва ли заметная. И в ней продолжает играть знакомая музыка, такая невинная и добрая среди этого жестокого и незнакомого мира. Здесь, в эпицентре смешавшихся ароматов кофе, выпечки, взбитых сливок и ягод, две потерянные души, бесконечно блуждая в одиночестве по незнакомым улицам и городам, уставшие, продрогшие, промокшие, рискуя подхватить грипп, нашли наконец свой приют. Отворили дверь, сияющую серебром посреди снежной пустыни, и под игривый звук колокольчиков вошли внутрь, понимая, что странствия на чужбине были совершенно бесполезно потраченным временем. Теперь, когда их горящие взгляды встретились под звуки рождественской музыки, они осознавали это яснее, чем никогда: расставаться десять лет назад было ошибкой. Непростительной, непозволительной ошибкой. Но если судьба даёт им ещё один шанс — они воспользуются им, подарив друг другу самые нежные и тёплые объятия посреди пустынной кофейни в сердце бушующего города — в крохотном уголке на краю Вселенной.Мне ужасно неловко — но я хочу быть лишь рядом с тобой.
А может, это будет студия? Репетиционная комната: уложенный деревом пол, окрашенные в бежевый стены, музыкальная установка — и даже телевизор напротив зеркала. «Всё самое лучшее для наших артистов», — сказал директор агентства, с гордостью во взгляде осмотрев шестерых кандидатов на дебют. И его совершенно не смутило, что двое из них едва заметно переплели пальцы за спиной, выражая друг другу моральную поддержку. А затем новый менеджер — к счастью, более ответственный и внимательный, — повёл их в заветную студию, где они должны были готовиться к своим первым выступлениям в качестве новой группы. Кихён, Хёну, Минхёк, Юнхо и ещё двое опытных трейни стояли теперь в одном ряду — звучит, как сказка, ведь таких совпадений в реальной жизни не бывает. Однако один мудрый человек как-то сказал: если не воспринимать жизнь как чудо, значит, то никогда не захочет произойти. И теперь, тренируясь в поте лица, затрачивая времени на вокал и хореографию больше, чем на сон, но видя свою довольную улыбку в отражении высокого зеркала во всю стену, они понимали: вот оно — счастье, к которому стоило стремиться, рискуя всем, что они когда-либо имели. Потому что теперь перед ними открылась новая — сияющая солнечным светом дорога. И, просыпаясь каждое утро, засыпая каждую ночь, они открывали и закрывали глаза с мыслью вернуться скорее в этот крохотный уголок на краю Вселенной.Я хочу стать твоим мужчиной. Скажи мне, что же делать, что же делать!..
Или же… пусть это будет обыкновенная квартира. Должна ли она хоть чем-то отличаться от других? Пускай это будут обыкновенные апартаменты в жилом комплексе — и даже не в центре, эта роскошь только излишняя. Трёхкомнатная — наверное, ведь нужна же им гостиная, чтобы принимать гостей? И нужна ли комната… для будущего ребёнка? Они оба не думали о подобном — рано ещё — вот только в глубине души воспринимали осуществление этой мечты всерьёз — когда-нибудь, обязательно. А ещё кухня должна быть светлой и просторной, и обязательно с барной стойкой. Ванных комнат — две. И чтобы окна выходили на аллею или парк — в конце концов, они хотят жить в уютном уголке, в районе с благоприятной экологической обстановкой. (И чтобы с ребёнком было где погулять, может, ты это хочешь сказать, Хосок? — стреляет в его сторону глазками Хёнвон. А тот многозначительно улыбается. «Я лишь хочу подобрать нам дом, который можно будет назвать родным», — подмигивает он. И больше — ничего не говорит. «Нужны ли нам такие замашки? — вздыхает Хёнвон. — Ты хоть представляешь, во сколько такая квартира обойдётся?» «Конечно, цены же написаны, — с нотками уверенности фыркает Хосок. — Думаешь, у нас столько не найдётся? Ещё чего — я, возможно, всю жизнь для этого работал»). А затем, когда договор подписан и выплачена необходимая сумма, когда целым кортежем грузовиков привезена новенькая, ещё не собранная мебель, вы решаете самый важный вопрос в обстановке квартиры: куда повесить вашу общую фотографию размером метр на полтора: в прихожей, прямо напротив входа, или в спальне. Хёнвон отговаривал Хосока от подобного поступка, считая, что тот тратит попусту огромные суммы денег, но тот, и вовсе его не послушавшись, однажды притащил домой — и еле протиснул через дверь — этот их портрет. Снимок, однако же, был красивый: Хосок обнимал Хёнвона со спины, положив голову ему на плечо, и Хёнвон накрывал его ладони своими; на фоне проглядывался старый деревянный дворец, а небо было окрашено счастливо-лазурным. И никаких больше сомнений, никаких больше недомолвок быть не могло. Хосок любил Хёнвона — загадочного и молчаливого парня, который однажды подарил ему сказку в уставшем городе. А Хёнвон любил Хосока — чванливого, горделивого и чересчур самовлюбленного богача, который оказался самым добрым и ласковым мужчиной на свете. Более никаких оправданий не требовалось. Они знали, они были слишком уверены: их союз не потревожить глупым и неоправданным подозрениям. Ведь, согласившись любить, они негласно подписались доверять. И эти безмолвные улыбки, вызывающие ямочки на щеках, говорили лишь об одном: они безмерно благодарны быть друг рядом с другом. И пока квартира до сих пор не обставлена, пока даже не было намёка на ремонт, они стояли на балконе, оглядывая окрестности, потягивали травяной чай и понимали: обретая друг друга, они обретают свой, родной, любимый, желанный и уютный уголок… на тихом краю необъятной, но бесконечно прекрасной Вселенной.Ты — мой единственный.
Конец.