***
Конечно же, Джухон не мог отвергнуть своего друга. Во-первых, его чувства к Чангюну были слишком крепки, чтобы забыть их отношения. Во-вторых, разве мог он теперь оставить парня в одиночестве, зная, от чего тот страдает и рвёт себе сердце? С этого момента Джухон будет заботиться о Чангюне ещё больше — и каждую свободную секунду своей жизни проводить рядом с ним, даря тёплые и объятия, чтобы согреть стужу в его сердце. Ведь Чангюн — его маленький, любимый Чангюн, — влюбился, и пусть даже не в Джухона — тот справится со своими чувствами, справится с огорчением и удушающим одиночеством. Лишь бы Чангюн не чувствовал себя одиноким. Лишь бы знал, что и он в этом мире достоин любви. И знал, что хотя бы один человек на земле им дорожит. «Я не понимаю, почему ты так сильно стремишься мне помочь… — качал головой тот, когда они сидели на кровати в спальне Чангюна, подготавливаясь к контрольным, что предстояло сдавать каждому ученику в конце года. — Почему оберегаешь меня, как собственного ребёнка.» «Потому, Чангюн, — оборачивался Джухон, с укором во взгляде смотря на парня, будто тот до сих пор не понимал, что именно движет его лучшим другом в желании помочь, — что ты мне дорог. И ты переживаешь, вероятно, не лучший период в своей жизни. Если на твоей стороне и должен остаться хоть один человек, им стану я.» «Ты совсем не обязан… — взгляд Чангюна поник, и он постыдно опустил голову, плотно сжимая губы. Казалось, его уставшие от многочасовой учёбы и подготовки к контрольным глаза уже не сдерживали солёных слёз. — Я имею в виду, это только моя проблема. Пожалуйста, забудь об этом — давай просто жить как раньше.» «Ты влю…» — попытался возразить Джухон. Чангюн лишь прервал его, резко накрыв рот друга своей ладонью. «Забудь, — огрызнулся тот, сощурив нос. — Зря я признался тебе — лишь добавил поводов для беспокойства.» Но взгляд он не поднимал. Он никогда его не поднимал. Лишь молча уставившись в книгу, тетрадь, блокнот, он делал вид, что внимательно изучает написанное, несмотря на то, что затсилавшие глаза слёзы мешали сосредоточиться — или хотя бы различить буквы от цирф. У Джухона складывалось впечатление, будто Чангюн стесняется смотреть на него. Что вызывало такую проблему — он не понимал. То ли тому было попросту стыдно от того, что влюбился в другого, то ли боялся увидеть во взгляде Джухона разочарование. Их дружба была наполнена теплотой и пониманием, и каждый секрет — даже самый постыдный — находил утешение в их долгих ночных разговорах. Самый последний секрет, наоборот, вклинился в их отношения острым клинком, пропитанным ядом, доказав, что некоторые тайны могут и вовсе разделить судьбы двух людей, что покорно любили друг друга. И изо всех сил пытались эту любовь сохранить. Только доверие между ними уже рассыпалось, как песок, и судьба с самого начала показала, что этой дружбе предстоит разбиться. «В кого хотя бы? — настойчиво спрашивал Джухон, когда они вместе проходили по коридору школы, и Чангюн нарочно пытался не заглядываться на учеников, чтобы у его друга не возникало неопределённых подозрений. — Покажи мне, покажи, покажи! Я сгорю от нетерпения!» Но так Джухон лишь оправдывался — в глубине души он хотел знать, какого человека уже заочно ненавидел. И презрительным взглядом обходил каждого, кому повезло оказаться на расстоянии пары метров от Чангюна. «Как только увидим в коридоре — сразу покажу», — отвечал тот. Но подобным образом он отвечал постоянно. Уже две недели он уходил от вопроса, притворяясь, что не хочет забивать голову Джухона подобными разговорами — и сам старался думать об этом поменьше. Джухон всем сердцем желал успокоиться, но не подозревал, что на самом деле чувствует Чангюн — а потому и не в силах был предугадать, чем обернётся ещё один день. Словно ангел-хранитель, он нависал над Чангюном. Может быть, он поступал эгоистично — он должен был позволить его лучшему другу проживать собственную жизнь и испытывать чувства, никоим образом к Джухону не относящиеся. Но он даже не пытался остановить свою маниакальную привязанность — теперь, когда возрастала возможность того, что в один прекрасный день Чангюн покинет его навсегда. «Но как это произошло?» — интересовался он, думая, что в определённый момент своей жизни сделал не так — какое неправильное слово сказал, как нелепо себя повёл, раз Чангюн не выбрал его. «Так же, как это всегда и происходит, Джухон, — раздражённо отвечал Чангюн. — Случайно увидел в коридоре», — а затем поднимал недовольный и уставший взгляд на друга, будто вопрошая: «Ну что, доволен моим ответом?» Но Джухон никогда не был доволен. И если он хочет докопаться до правды, он приложит все усилия, чтобы добиться своей цели. Однако одна из его целей вскоре воплотилась в жизнь, и он увидел таинственного незнакомца, которому Чангюн желал отдать своё сердце. Это случилось на спортивном матче, где Джухону и Чангюну предстояло быть зрителями — просто потому, что они отказались в нём участвовать, а учителя не могли отпустить студентов с урока физкультуры. Они сидели на холодных трибунах, настолько постаревших, что краска понемногу слезала с углов, а крохотные отколовшиеся дощечки грозились стать занозой в ляжке. И Джухон пристально вглядывался в каждого спортсмена, что пробегал мимо него, надеясь отыскать в их внешности черты, что Чангюн счёл бы привлекательными. «Если ты всё ещё надеешься угадать, позволь мне остановить тебя, ладно? — тяжко вздыхал тот, видимо, окончательно устав от этого вечного гадания. И тут же указал пальцем вперёд — так лениво, неохотно, будто таким образом делал кому-то одолжение. А сам даже не смотрел на парня, что завладел его сердцем. — Это он, если тебя это успокоит», — сквозь зубы процедил Чангюн, качая головой — и цокая языком. Джухон взглянул на высокого, накачанного парня, ученика из старшего класса, что вальяжно пробегал по полю за мячом, будто никуда и не торопился. Он казался стереотипным, шаблонным красавцем из всех подростковых дорам про любовь — тем самым типом парней, что никогда не взглянут на главную героиню вследствие своих заносчивости и высокомерия. Его карие глаза так и блестели на солнце — однако блеск этот был отнюдь не добрый, не радостный — а нездоровый, хитрый. Волосы он уложил косым пробором, открывая широкий лоб и густые брови домиком, придававшие ему зловещий, агрессивный вид. Удивительно, что только в нём нашёл Чангюн? «Вон тот вот?» — переспросил Джухон, чтобы удостовериться. Чангюн в ответ промолчал и лишь облокотился о скамью за спиной. А затем и вовсе прикрыл глаза. «Да, вон тот, — огрызнулся он. — Успокоился?» Джухон вновь взглянул на незнакомца, пытаясь уловить хоть какие-то особенности в его внешности. Тот представлялся ему сухим и равнодушным парнем, зацикленным исключительно на собственном эго. «А ты… — удивлённо прошептал он, — ты уверен, что он примет твою любовь?» «Может, да. Может, нет. Может, посчитает меня глупым и отвергнет, а мне придётся успокаивать сердце и помнить о постыдном эпизоде признания всю жизнь, что станет причиной появления очередного комплекса и доведёт меня до депрессии», — натянуто улыбался Чангюн, подставляя лицо яркому солнечному свету. Даже так его кожа радостно блестела. А Джухон вновь и вновь повторял себе, что не имеет шанса к ней прикоснуться. И почему только Чангюн выбрал его? Однако же сегодня, когда у него были все возможности взглянуть на парня, в которого он влюблён, Чангюн лишь отворачивался или зевал от скуки, будто тот не представлял для него никакого интереса? И почему не рассказывал ничего Джухону о своих чувствах? Почему вёл себя так, будто пытался сбежать — Джухон ведь подсчитал, что за весь матч тот раза четыре удалялся в туалет, ещё пару — отвечал на телефонные звонки, а всё остальное время сидел, уткнувшись в свой блокнот, чтобы сочинить очередной стих… «Разве он совсем тебя не интересует?» — удивлялся Джухон, надоедая Чангюну в течение целого матча и отвлекая его от творчества. Тот уже совсем открыто вздыхал и отталкивал друга, чтобы тот наконец замолчал. «Да отвали ты, а, — сквозь зубы шептал тот. — Не хочу о нём говорить, ясно тебе?» И это Джухону казалось уж чересчур странным. Хотя — он должен был привыкнуть к скрытности Чангюна за всё время их знакомства.***
— Разве можно, можно ли быть влюблённым так сильно, так отчаянно? — плакался Чангюн, когда Джухон сидел на скамье, а тот доверчиво клал голову ему на плечо, чтобы выговориться о своём несчастье. Слёзы Чангюн никогда не показывал, но Джухон всегда знал, когда те готовы были навернуться на глаза и смыть накопившиеся эмоции из души. — Возможно, Чангюн, ещё как возможно, — вздыхал Джухон, гладя того по волосам. Локоны Чангюна были такими мягкими, такими нежными — и всегда пахли абрикосом или виноградом. Джухону бы зарыться в них лицом, почувствовать прикосновение, что ласковее шёлка, но он не мог позволить себе — чересчур много «нельзя» существовало в его жизни, и ни в одном из них он не мог себе отказать. — Я всего лишь жалкий парень, не достойный человека, которого люблю, — шептал Чангюн, прикрывая глаза — а Джухону было больно смотреть на его страдания. И так же больно было осознавать, что тот его никогда не полюбит. — Скажи, Джухон, разве я заслуживаю этого счастья? Разве я сделал достаточно для этого мира, чтобы он преподнёс мне столь щедрый подарок в виде тебя? Джухон удивлённо смотрел на него, не понимая, почему самые прекрасные люди на земле всегда считают, будто не достойны чего-то… — Конечно, конечно, Чангюн, — говорил он, улыбаясь сквозь боль. — Ты заслуживаешь самого лучшего в этом мире. — Спасибо тебе, — отвечал тот, томно вздыхая. — Странно, но во мне поселилось стойкое ощущение, будто никто на этом свете не согласится встречаться со мной. Я ведь такой закрытый и постоянно всех отталкиваю. Как же Джухону хотелось его поцеловать. Прижаться — хоть всем телом — укрыть в своих объятиях, зарыться лицом в его волосы и не отпускать, защищая от целого мира. Такого жестокого, несправедливого и беспощадного. — Вот ты, ты бы стал со мной встречаться? — вдруг произнёс Чангюн, а Джухон так и вовсе впал в ступор, не зная, что — а главное, как — ему ответить. — Да тут даже вопросов нет, — фыркнул он, стараясь играть равнодушного парня, что видит в Чангюне исключительно друга. — Конечно, я бы с тобой встречался. Ты же… ты же красивый, умный, талантливый. Чего ещё людям нужно? Совсем не понимаю, как можно быть такими глупыми и не замечать под рукой это бесценное чудо? Он преподнёс это с толикой сарказма и доброй усмешки, чтобы слова прозвучали как шутка. Однако, едва успев отвернуться, он смахнул с глаз непрошеные слёзы, и в мыслях у него пронеслось лишь одно. «Да я бы жизнь отдал, лишь бы встречаться с тобой. Только ты этого всё равно никогда не попросишь».***
А спустя пару недель произошло событие, и вовсе ознаменовавшее грандиозные перемены в их жизни. И имя тому событию — студенческая вечеринка. Конечно, абсолютно все знают, чем оканчиваются подобные вечера, стоит учителям покинуть студентов хотя бы на пару минут. И эта не была исключением. На самом деле, Чангюн и Джухон отправились на неё просто чтобы развеяться после окончания всех контрольных точек в этом семестре. Джухон давно предлагал выбраться куда-то вместе, чтобы отдохнуть и насладиться беззаботной молодостью. Чангюн идею не одобрил, но — что поделать — других опций они подобрать не моги, ведь и без того обошли этот город вдоль и поперёк, и студенческий праздник стал последним оплотом надежды радостно и непринуждённо провести вечер вместе. Актовый зал был богато украшен яркими неоновыми лампами, поздравлениями от учителей и других активистов-учеников, что подолгу засидивались в школе, чтобы нарисовать или склеить плакаты, гирлянды, что были развешены между окон, ярко блистали в полной темноте, создавая обстановку какого-то интима, и на сцене выступала приглашённая малоизвестная группа, под песни которой все танцевали — вне зависимости от того, нравилась она им или нет. Джухон и Чангюн предпочли оставаться в стороне, чтобы не оказаться в эпицентре этого позора. Они, конечно, пожалели о своём решении прийти сюда, как только переступили порог школы, но уходить теперь, не узнав, чем закончится дискотека, они не хотели. В прошлом году пара выпускников подрались друг с другом из-за девушки, пару лет назад какой-то певец поскользнулся на сцене, три года назад учителя застали в провокационной позе двух парней в каморке за залом… Ну уж нет, Джухон намерен остаться здесь до самого конца — и расстроится, если ничего вызывающего не произойдёт. С улыбкой он взял Чангюна за руку и потащил к столу с угощениями и напитками: школа каждый день вынуждала их стонать от нескончаемых страданий — пусть они воспользуются хоть самой малой компенсацией, что она могла предложить. «Не очень люблю сладости», — лишь произнёс Чнагюн, отказываясь от богатого выбора закусок, пока Джухон набивал свои щёки чокопаем с апельсиновой начинкой. Конечно же, задумался тот: незнакомец-спортсмен, вероятно, будет более утончённым и элегантным — и никогда не накинется на еду с таким видом, будто его лет десять не кормили, на глазах у человека, к которому питает интерес. И не испортит впечатление, не заставит думать о себе как о свинюшке, что испачкает рубашку растаявшим шоколадом и даже не обратит на то внимание. И Джухон ещё спрашивал себя, почему Чангюн не обращает на него внимания? Да ответ очевиден! Чангюн лишь взял стакан фруктового свежевыжатого сока, вальяжно облокачиваясь о стол и отпусукая задумчивый взгляд вперёд, смотря на подсчеченную многочисленными лампами сцену (и куда только школа тратила сбережения? В их классах до сих пор стояли сломанные компьютеры, но по вопросу украшений заведение считалось едва ли не передовым). «Ну что, твой спортсмен пришёл?» — поинтересовался Джухон, пытаясь унять дрожь в голосе и казаться равнодушным. «Вроде видел его во дворе», — пожал плечами Чангюн. «Как думаешь, это может стать твоим шансом?» — Джухон вскинул брови, надеясь услышать от друга хоть что-то определённое. Чангюн лишь скривил физиономию и покачал головой. «Забей, он того не стоит». «Стоит, и ещё как, — напомнил Джухон. — Если он заставляет твоё сердце трепетать, но каждую твою мысль окрашивает в чёрный цвет, он должен знать, за что ответственен. Должен знать, какого человека морально убивает своим хладнокровием.» «Каких книг ты начитался? — томно вздохнул Чангюн. — Может, уже хватит говорить о нём? Я постараюсь забыть его — и всё тут.» «Ага, расскажи мне тут, — прошипел Джухон. — Несколько месяцев побегов, тайн, недомолвок — и прямо сейчас ты готов забыть об этом, будто ничего и не произошло? Из-за тебя у меня сердце кровью обливалось, и если он останется безнаказанным — или ни о чём не узнает — я скинусь из этого окна, ясно тебе?» «Мы на первом этаже». «Вот пойду и скинусь». Внезапно они оба синхронно развернули взгляд ко входящей в двери персоне. Молодой человек, радовавший актовый зал своим появлением, был окружён компанией из пятерых-шестеых парней и девушек из соседней школы, которых по особому случаю пригласили на дискотеку, чтобы развеяться с парнями. И конечно же, этим гостем, подобно Золушке ворвавшейся на бал, оказался тот самый спортсмен, в которого был влюблён Чангюн. Одетый в костюм-тройку (где пиджак и жилетка были натянуты на голое накачанное тело, вероятно, чтобы была возможность похвастаться мышцами), он чинно прошагал в самый центр, и его тут же окружила толпа из друзей и поклонников. Удивительно, что Чангюн так ловко попался на его удочку. Несколько месяцев назад он признавался Джухону, что предпочитает незаметных, непопулярных и скромных парней, нежели этим харизматичным и известным в широких кругах выпендрёжников, зацикленных лишь на себе. Джухон не мог поверить, что его лучший друг — двуличный и не искренний в своих словах и обещаниях человек. Он теоретически не мог быть влюблён в этого незнакомца. С другой стороны, особого интереса к нему он и не выражал — всего лишь тихо стоял в стороне, погружённый в собственные мысли, и даже не размышлял, с кем и где тот парень мог находиться. Спустя пару часов, до отвала наевшись пирожных и наполнив мочевой пузырь десятком стаканов фруктового сока, Джухон решил отлучиться в туалет. Чангюн остался стоять в зале, всё на том же месте. Наверное, им стоило покинуть вечеринку, пока не стало совсем скучно, и продолжить праздновать окончание семестра в более увлекательном месте — хотя бы тот же заполненный до отказа людьми центр или район Хондэ представлялся более интересным и захватывающим — а что уж говорить об уличных танцорах, от которых ни Джухон, ни Чангюн не могли оторвать взгляд. М-да, подумал парень, направляясь к этому несчастному туалету, школьные вечеринки явно придумали самые скучные люди на свете — и почему-то представляют, будто им весело в кругу этих фальшивых знакомых и учителей, которые хаят своих студентов каждый урок и лишь раз в году притворяются, что безмерно их любят, а работать с ними так вообще — бесценный подарок судьбы. Туалет пустовал. Лишь одна кабинка была закрыта, но как только Джухон удовлетворил свои потребности и вышел к раковинам помыть руки и умыться — ведь в актовом зале стояла невыносимая жара, и он изрядно так вспотел, — её дверь раскрылась, и по соседству с Джухоном — как неожиданно — оказался ненавистный ему парень-спортсмен. Он едва ли кран не выдернул от удивления, во все глаза уставившись на человека, которого до этого видел лишь на отдалении. Человека, которому по-чёрному, страшно завидовал, и вот он — спокойно стоит перед ним, будто совершенно ничего не происходит. Даже, кажется, мелодию ненавязчивую напевает. Нагло светит своим агрессивным лицом, рассматривая себя в отражение — с кривой ухмылочкой — и касается красного пятна на своей шее, что ему, вероятно, оставила одна из учениц. От него исходил явный запах женского парфюма с нотками яблок и вишни. Каким же пренеприятным был этот тип, и он ещё поплатится за то, что медленно морально убивал лучшего друга Джухона. О господи, да за Чангюна тот готов был в землю человека закопать, лишь бы парень освободился от печальных мыслей и снова улыбнулся. — Хорошая вечеринка, не правда ли? — тут же выдал Джухон, даже несмотря на то, что говорить ему было тяжело из-за огромного количества сладостей в желудке. Незнакомец удивился, поняв, что обращаются к нему, но, быстро оглядевшись, осознал, что в туалете, помимо них, не оказалось совершенно никого, а потому удивлённо взглянул на Джухона, оценивающим — скорее критическим — взглядом приходясь по собеседнику. «Ну конечно, — подумал тот, — давай ещё, суди меня по внешности». На самом деле, это был не лучший образ Джухона. Пиджак он уже помял, пока сидел в нём на столе, и даже где-то испачкал, раз на рукавах виднелись серые пятна. А от жары его волосы примялись, и чёлка прилипла ко лбу. Конечно, по сравнению с этим парнем, что умудрялся прилично выглядеть, сохраняя аккуратный, ухоженный образ и ровную причёску даже после нескольких часов танцев, Джухон казался тем ещё неряхой. — Да, там круто, — отозвался спортсмен, вернувшись к своему отражению. Видно, сразу для себя отметил, что они с Джухоном — птицы разного полёта. А значит, и беседу с ним вести смысла не будет. Джухон прищурил глаза и послал в его сторону уничижительный взгляд. У него в этой беседе с высокомерным засранцем была лишь одна цель. «Да господи, обсмотрись на себя в зеркало сколько хочешь, только, будь добр, прекрати так мучить бедного Чангюна!» — мысленно кричал он, но внешне совершенно не выдавал своих эмоций. — Музыка, конечно, не очень, — продолжал Джухон, равнодушным взглядом обводя пространство. — Но атмосфера достаточно праздничная. Спортсмен лишь пожал плечами. И промолчал в ответ. — Что ж, мы все заслужили небольшой вечеринки в конце. Это был трудный год, не так ли? Издалека могло показаться, будто Джухон пытается подвести собеседника к определённой теме, но для начала готовит его, чтобы последующие слова не прозвучали неожиданно и нелепо. Однако нетерпение так сильно распирало его, что он больше не мог терпеть. — Не особо, — тот хмыкнул. — Спорт и пара соревнований ещё никого не убивали. «Зато глаза твои моего друга убивают», — мысленно проворчал Джухон, отпуская в сторону парня стрелы — одним язвительным взглядом. — Я Ли Джухон, — он протянул руку для пожатия. Незнакомец вновь оглядел его и презрительно хмыкнул. — Пак Чольсу, — в ответ произнёс тот, даже не вытаскивая рук из карманов. Кисть Джухона, готового ради знакомства даже коснуться этого мерзавка, так и осталась безнадёжно висеть в воздухе. — Очень приятно, — сквозь зубы процедил он. А тот лишь молча направился к выходу, не сказав ему ни слова — конечно, стоило ожидать, что беседа с парнем младше него ничего не значила. Тут же Джухон подбежал к Чольсу, ощущая прилив смелости — и какой-то неоправданной храбрости. — У меня есть пара вопросов к тебе, Пак Чольсу, — выдал он, хватая того за рукав пиджака. Парень был выше Джухона сантиметров так на десять, и агрессивный взгляд, оценивающе проходящийся по телу, заставил его сжаться ещё больше. — Ну задавай. И не задерживай меня — даже на вечеринке я могу быть занят, ясно тебе? — Это я уже понял по твоему засосу, который ты и скрывать не пытаешься, — Джухон с презрением подбородком указал на красный след на шее парня. — Есть и более важные проблемы, чем твоя внезапная девушка. Надеюсь, она хоть окажется разумной и бросит тебя после сегодняшнего вечера. — Парень, что за бред ты несёшь? — Чольсу сощурил глаза. — Только не говори, что я нравлюсь тебе — или что-то в подобном духе, потому что поклонников у меня хоть лопатой греби, и ещё один в моей копилке — это вовсе не достижение, знаешь ли. Чольсу убрал ладонь Джухона, крепко сжимавшую ткань пиджака, и было развернулся, чтобы уйти, но тот схватил его и за второй рукав, кидая строгий, едва ли не злобный взгляд. Парень тяжело вздохнул, закатив глаза, и облокотился о косяк двери, облизывая пересохшие губы. — Мой друг влюблён в тебя, — выдал Джухон, даже не подозревая, на что подписывается. — И что? — хмыкнул Чольсу. — Как и половина школы. Я что, не знаю здешних парней? Да они все через одного отчаявшиеся голубки, не сводящие с меня взгляда. И ты, наверное, такой же. Джухон в ошеломлении открыл рот, но не смог и звука произнести, посчитав его слова настоящим унижением. И даже руку с рукава убрал, не в силах больше касаться этого идиота. — Да я бы в жизни на такого урода, как ты, не посмотрел, — процедил он сквозь зубы. И почему, почему только Чангюн из всех парней на этой планете убивался по какому-то мерзавцу? — И чего тебе тогда от меня надо, а? — Чольсу накренился, заглядывая Джухону в глаза, отчего тот слегка подался назад, лишь бы не чувствовать разгорячённого дыхания этого типа. — Ты обязан поговорить с ним. И сказать, что никогда не ответишь на его чувства взаимностью. — Больно надо — отговаривать какого-то незнакомого парня перестать испытывать ко мне чувства, — устало вздохнул Чольсу. — Ты хоть понимаешь, кто есть я — и кто есть он, чтобы тратить на него своё время? «Он — самый лучший, самый достойный человек на планете, а ты — безмозглый придурок, не всегда способный выстроить слова в предложение», — пронеслось в мыслях у Джухона. — Послушай, парень, если тебе нужен от меня поцелуй — или там рукопожатие, которое ты пытался устроить, то без проблем, — проговорил Чольсу. — Скажи только, чего надо тебе, и я пойду, а? — Поверь, уж мне от тебя ни черта ни надо. И голос твой я особо слышать не хочу прямо сейчас — если бы не Чангюн, я бы даже на тебя не посмотрел, и… — Хватит оправдываться, — прервал его тот. — Скажи начистоту, и мирно разойдёмся, представив, что не знаем друг друга. — Поговори с ним. Хотя бы пару слов, — в отчаянии пробормотал Джухон. — Заставь его поверить, что он тебе не сдался. — Так, мне уже надоели эти разговоры, — вновь вздохнул Чольсу, разворачиваясь. — Если хочешь, чтобы я отстал — пойдём со мной. Джухон совершенно не знал, что творил. Он был чересчур отважен в этот вечер, почему-то надеясь, что из мирного разговора с этим максимально тупым человеком выйдет что-то полезное. Однако тот его и слушать не хотел: конечно же, он был выше всяких бесед, он знал — скорее, набивал — себе цену, и обычный незнакомец на пару лет его младше, как Джухон или Чангюн, его нисколько не интересовали. — Ты мне окончательно надоел. Заткнись, пожалуйста. А затем Чольсу сделал кое-что, что помогает эффективно заткнуть любого человека, если тот чересчур разговорился. Он наклонился к Джухону, внезапно обхватил его за талию, притянул к себе и поцеловал — прямо в губы. Настолько крепко, что Джухон почувствовал запах этих фруктовых духов, запах мятной жвачки, что он, вероятно, до сих пор держал во рту, и запах пота его едва прикрытого тела. А когда тот оторвался, Джухон лишь уставился на него, ошеломлённый, чувствуя сильное головокружение, будучи не в силах осознать, что случилось. Подумать только — его первый поцелуй произошёл с человеком, который нравился его лучшему другу. Можно ли считать это предательством? — Ты доволен? — спросил тот, разворачиваясь, чтобы уйти. — Не подходи ко мне больше, ясно? Ни под каким предлогом. Джухон даже не успел схватить его или крикнуть пару слов вдогонку. Он лишь стоял, выравнивая дыхание, и вытирал рукавом рубашки собственные губы, на которых остались следы чужого блеска. Брезгливо плюнув на пол, чтобы избавиться от слюны этого противного Чольсу, он облокотился о ближайшую стену, чтобы перевести дыхание. О господи, что же он натворил! От стыда он готов был сквозь землю провалиться! Неужели возможно было так опозориться, так сильно налажать — именно с этим человеком! Джухон прикрыл лицо руками, издавая едва слышимый стон — будто тот помог бы ему справиться с ситуацией, отмотать время назад, чтобы правильно подобрать слова или вообще не начинать диалог — ну кто его только за язык тянул, господи!.. Теперь остаётся надеяться, что никто не видел этого зрелища. Он скатился вниз по стене, опускаясь на холодный пол. Как только этот мерзавец посмел подумать, будто Джухон старался привлечь его внимание ради одного жалкого поцелуя? Неужели он похож на несчастного влюблённого — одного из толпы поклонников этого Чольсу? Это настоящее унижение — словно Джухону дали громкую пощёчину, отделавшись от разговора с ним: будто бедняк, которого одарили монетой, или заключённый, которому снисходительно кинули похлёбки. Однако в их случае эти люди хотя бы этого желали — а он даже не просил… Ладно, ладно, пора перестать паниковать. Может, стоит умыться, чтобы стереть с себя следы этого Чольсу? Поправить причёску, одежду, а затем притвориться, будто ничего не произошло, и вернуться в зал к Чангюну? В любом случае Чольсу наверняка не будет распространяться о случившемся, а Джухону ничего не убудет от того, что он сделает непринуждённый вид и умолчит, как ни в чём не бывало продолжив дружбу с Чангюном. Конечно, конечно, выдохнул он, пытаясь унять бешено стучащее сердце. Всё будет в порядке. И затем поднялся на ноги, отряхивая пыль со штанов, и сделал глубокий вдох, чтобы успокоиться. А переведя взгляд вперёд, заметил, что в нескольких метрах напротив него стоял Чангюн. И это не было галлюцинацией: тот, облокотившись плечом о стену, равнодушно рассматривал своего друга издалека, ожидая от него дальнейших действий. И, кажется, видел и слышал абсолютно каждую часть разговора Джухона и Чольсу. В особенности — поцелуй. Человека, в которого он был влюблён, и лучшего друга. А затем Чангюн, без какого-либо предупреждения, убежал в неизвестную сторону. Только беспомощный, полный отчаяния и надежды, которой никогда не суждено сбыться, крик, моливший Чангюна остановиться, эхом разошёлся по коридорам — и так же бесследно исчез, оставляя Джухона навсегда со своей трагедией.***
А затем Чангюн испарился, словно его никогда не существовало. И не оставил о себе ни единого знака — даже записки не потрудился написать, чтобы дать Джухону понять, чем на такой плачевной ноте заканчиваются их отношения. Ему хватило вырвать из контекста разговор, произошедший на его глазах в туалете. Если бы в тот момент он позволил Джухону объясниться, рассказать, какова была его цель, если бы они смогли поговорить, выслушать друг друга… Этого бы не произошло. Но зачем тратить свои мысли на очередное «если бы» и «возможно», когда жизнь уже решила всё вместо них. В тот вечер Джухон, сорвавшись с места, даже если ему не хватало дыхания, последовал за Чангюном, но потерял его в коридорах школы — возможно, когда он по второму, третьему кругу обегал первый и второй этажи, когда забирался на крышу, где порой его друг любил уединяться, и исследовал каморки, тот уже скрылся за насаждением блочных многоквартирных домов, запутал свои следы — и навсегда пропал, оставляя Джухона в глубокой задумчивости — и печали, ведь он самолично был виновен в том, что разочаровал человека, которого до боли в сердце любил. Его поиски не принесли результатов. В тот вечер Чангюн не пришёл домой — как Джухону с порога заявила мама парня, попросив больше её не беспокоить, и с шумом захлопнула дверь прямо у него перед носом. На телефон тот, естественно, не отвечал, да и все сообщения оставались непрочитанными — возможно, он их даже удалял, не открывая. А когда Джухон попытался оправдаться, написав огромный текст с признанием, всем сердцем надеясь, что Чангюн его поймёт, никакого ответа не последовало. Тот насильно прервал с ним все связи, решив, что так подсказывала судьба — и подсказывала с самого начала. На следующий день в учебном отделе Джухона развернули практически на входе. «Им Чангюн забрал свои документы, — равнодушно сообщила сотрудница. — Не беспокой нас, мы и так по уши загружены.» «Но куда? — вопрошал парень, надеясь на их понимание. — Куда он пошёл теперь?» На что ему отвечали уставшим, раздражённым взглядом. «Мы здесь что, предсказатели? Иди уже, и дверь с той стороны закрой». Видимо, их дружбе никогда не было суждено продлиться бесконечно. Такой загадочный, таинственный Чангюн не мог быть понят таким обыденным и приземлённым Джухоном, внушал себе парень всякий раз, когда проходил мимо школы, надеясь увидеть блеск знакомой пары глаз в толпе. Такой божественно красивый и мудрый юноша не был создан всеми высшими силами этого мира специально для Джухона, который сам вряд ли мог чем-нибудь похвастаться. Такой невероятный, чудесный, волшебный парень просто-напросто заслуживал гораздо большего, чем посредственная дружба Джухона и его непримечательная безответная любовь, для признания в которой он оказался слишком труслив. И каждый день Джухон возвращался домой, равнодушно кидая рюкзак на кровать, и утирал слезу — от собственной беспомощности и безнадёжности, убивающей каждую клетку его тела. Учебный год уже закончился, а школа была единственным местом, крепко связывающим Джухона с Чангюном. Джухон поступил опрометчиво, испортив их отношения в последний день учёбы, а Чангюн — правильно, сбежав от него и не оставив возможности отыскать среди школьных коридоров. Как же это, чёрт возьми, было несправедливо. И даже, пожалуй, неправдоподобно. Джухон настолько привык каждый день своей жизни проводить рядом с Чангюном, что не мог отделаться от мысли, будто прямо сейчас развернётся — а за спиной стоит он, этот парень с тёмно-карими глазами, и протягивает к нему руки для объятий с радостной улыбкой на лице; и они оба забывают эту мелочную ссору, соглашаясь, что поступили неразумно, а прерывать столь долгую и насыщенную такими чувствами дружбу было бы нелепо. Джухон надеялся увидеть Чангюна на каналах телевизора — рискнул ли он прийти на то прослушивание, показал ли свой талант, одобрили ли его? Стал ли он теперь полноценным трейни, усердно работавшим, чтобы достойно дебютировать? Может быть, его уже задействовали другие крупные артисты — и вот, вскоре он сияет на многочисленных экранах, ярко улыбаясь — даже не Джухону — тот всё равно будет рад видеть блеск в его глазах. К сожалению, такое происходило только у Джухона во снах — после которых он просыпался в холодном поту, со слезами на глазах, и долго, слишком долго смотрел на равнодушную луну, зная, что она больше не подарит ему возможности прикоснуться к Чангюну. Джухон перестал чувствовать эту пресловутую радость молодости, о которой все вокруг так радостно щебетали. Нет, он этого счастья совсем не ощущал — и даже не хотел ощущать: какое может приносить удовольствие пустое одиночество, пока он коротает время, измеряя шагами улицы, просто чтобы скорее приблизить ночь и проснуться на следующее утро? Какое может возникнуть ликование от еженощных страданий, откуда улыбке появиться на лице, если глаза всё время были печальны? И разве мог он чувствовать этот трепет от своей влюблённости, если и та навсегда покинула его? Он потерял аппетит. Потерял сон. Равновесие. Адекватность. Забыл, что такое вкус, забыл, когда в последний раз испытывал голод или жажду. Забыл, когда в последний раз мирно спал, видя во сне размеренные будни или милых животных. Стал растерянным и совершенно неуклюжим, а на все вопросы отвечал невпопад. Однако, если его спрашивали о состоянии, отделывался фальшивой улыбкой и непривычным для себя «всё в порядке». Так вот как, оказывается, чувствовал себя Чангюн, когда сбегал ото всех, чтобы укрыться в своих мыслях. Теперь Джухон отлично его понимал. Конечно, ведь теперь ему не хотелось ничего, кроме как отгородиться от целого мира и воззвать к Чангюну — может быть, наивно полагал он, тот услышит его мольбу и вернётся, всё поняв. Но тот прервал с ним контакт. Мать Чангюна с яростью едва ли не захлопывала дверь перед Джухоном, когда тот просил позвать её сына на короткую беседу — оставалось лишь гадать, знает ли она все подробности произошедшего, раз проявляла такую злость к подростку. Телефон Чангюн всё так же не поднимал. Джухон писал письма, вкладывая в каждую частичку своей души так, что полностью раскрошил её, но ответа не приходило. Конечно: вероятно, письма разрывали, как только их находили в почтовом ящике, или же сжигали, с кривой ухмылкой смотря, как опускается на пол бледно-чёрный пепел. И с последним письмом, почувствовал Джухон, его душа и вовсе исчезла, улетела в поднебесье, оставляя безжизненное тело беспомощно валяться на мокрой холодной земле. Ему бы забыть о своей несчастной любви и продолжить жить, но… Но разве станет всё как прежде? Солнце будет продолжать светить, но разве будет исходить от него тепло? Люди будут собираться в толпы, но разве покажется в них знакомый взгляд исподлобья? И школа будет стоять на месте, но разве будет в ней учиться кто-то столь же особенный, столь же запоминающийся? Джухон будет обнимать, но разве почувствует он теперь эти крепкие доверчивые объятия и это горячее дыхание на коже своей шеи? Джухон будет гулять по городу, но теперь никто не возьмёт его за руку, не прижмётся к плечу, не положит на него свою голову, когда они вместе будут ехать в автобусе. И фотографии он продолжит делать на свой полароид, но останется ли в них такое же сияние, такой же блеск, какой был в глазах Чангюна — его главной модели, его самого красивого портрета?.. И стихи будут писать люди: только самые красивые — уже написаны, а их автор скрылся во мраке, и не увидит больше Джухон этой красивой и мудрой рифмы, от которой на глаза навернутся слёзы. Его поэт никогда не посвятит ему ни единой строчки. И так проходило время. Дни сменялись неделями, недели превращались в месяцы, и яркое горячее солнце над головой сменялось равнодушной луной. Так же, как и внутри Джухона: весь жар его сердца постепенно охлаждался, чтобы вскоре на месте ярко-алой мышцы не осталось ничего, кроме кусочка льда. А однажды — возможно, следующей зимой, — проходя сквозь школьные ворота, он не вспомнил, как в один осенний вечер поймал здесь Чангюна, чтобы спасти его от машины. Он не вспомнил, как тот стоял у забора в ожидании друга, который каждый день по разным причинам слегка задерживался. Не вспомнил, как тот, откидывая чёлку, открывал бледный лоб, завораживая взгляд Джухона. Может быть, подсознательно он чувствовал некое отдаление, холод в их отношениях: из-за того, что Чангюн был влюблён в другого. И, понимая, что тот счастливо может прожить без него, Джухона, тот лишь вздыхал, освобождая тело от этого груза, и понимал, что и сам отлично справится. А значит, с печальной ухмылкой подумал парень, он начинал его забывать. Говорят, время лечит. Но даже если у Джухона оставался шрам, время не имело никакого отношения к его выздоровлению. Казалось, оно о нём даже не думало — из всех страдальцев на земле разве выбрало бы оно очередного глупого подростка? Значит, приходилось брать ситуацию исключительно в свои руки. И Джухон решил окончательно забыть Чангюна, раз тот так храбро выкинул его из своей жизни. А для этого требовались меры. Потому в один день Джухон проснулся со стойким ощущением, что обязан избавиться от тяжести, сковывающей его сердце, чтобы не позволить ему биться слишком часто. Избавиться от груза, наполнявшего лёгкие, так что кислород в них попадал далеко не с каждым вдохом. Это был холодный декабрьский день. День, очевидно хороший для того, чтобы попрощаться с прошлым — больно не будет, ведь падающий бледный снег умоет его лицо и в полночь начнёт жизнь с чистого листа. Джухон выбрал идеальное место: тот самый задний двор школы, где когда-то с Чангюном они провели ночь. Он прокрался сквозь дыру в заборе, которую, благо, не заметили до сих пор, и оказался у той самой лавочки под деревом, на которой однажды за разговорами они не заметили, как пролетело время. Разложил на земле фотографии Чангюна, что сделал во время прогулки по музею, свои собственные, что Чангюн презентовал ему на день рождения, — так осторожно, в определённом порядке; от нечётких и смазанных до атмосферных и самых любимых, наблюдая даже со снимков знакомый блеск в этих глазах и радость, что они испытывали просто потому, что были вместе. А затем достал из кармана зажигалку, щёлкнув, чтобы вызвать огонь. И тут же опустил руку, позволяя робкому пламени опуститься на снимки. Оно, медленно хватаясь за бумагу, то резко вспыхивало, то слегка тухло — ведь холод сковывал его, но огонь оказался слишком уверенным, чтобы сдаться под натиском морозного воздуха. И вскоре обошёл по периметру каждую фотографию, унося в воздух крохотный пепел, подобно снежинкам таящий в воздухе. Пламя всё разгоралось, охватывая бумагу, поджигая края, так что они превращались в оранжевые, коричневые, а затем те хаотично разрывались, и все краски, что покрывали глянец, смешивались в тёмное полотно, создавая иллюзию бездны — чёрной дыры, куда исчезали все воспоминания Джухона. А затем он с тяжёлым вздохом достал из рюкзака блокнот. Тот самый, широкий, толстый, плотные листы которого были исписаны чёрными чернилами. Блокнот с деревянной дверью на обложке, что пускала читателя в загадочный мир строк, которые не каждому суждено понять. Блокнот со стихами Чангюна. И Джухон, нисколько не жалея, кинул его в разгоравшееся пламя, следя за тем, как края листов с треском медленно схватывает беспощадный огонь. В его душе точно так же вспыхивала тревога: может, не стоило сжигать фотографии? Может, оставить их, чтобы через несколько лет вспомнить, как был счастлив в школьные годы? И в груди что-то тяжело падало, прорывая рёбра, ломая его кости каждый раз, как очередная фотография — или страница в блокноте — сгорала в равнодушном огне. Подобно голодному разъярённому зверю, голубое пламя съедало бумагу, а Джухон уже не решался — и не мог — её спасти. Он сдерживался от порыва протянуть руку вперёд, вытащить снимки из огня, стряхнуть пепел, потому что понимал: обратного пути не будет. Они канут в бездну, а он лишится грандиозного прошлого, изменившего его жизнь. Там, на последней странице блокнота, безвозвратно буква за буквой сгорали тёмные чернила, выведенные аккуратным почерком с завихрениями. «Спасибо, что помог мне приблизиться к мечте», — гласили они. Бумага нещадно горела, и Джухон вдыхал крохотный чёрный пепел, пока в его карих глазах отражалось ярко-оранжевое пламя. И этом взгляде не читалось ничего, кроме абсолютного равнодушия — и надежды на скорый конец его страданий. А значит, он навсегда его забудет. Он навсегда забудет человека, которого всем сердцем любил. *** И забыл на самом деле. Джухон обладал прекрасной и необходимой всем людям способностью контролировать свои чувства, чтобы не устраивать самому себе ещё больше неприятностей. Он полностью очистил разум от образа Чангюна, запретил себе вспоминать, как мягки были его прикосновения и даже умудрился внушить себе, что все их касания совершенно не ударяли током, совершенно не возбуждали Джухона, горевшего постыдными фантазиями. Словно амнезия при стрессе — вот как он чувствовал себя, помня каждую мелочь своей жизни, но вычеркивая все мысли, в которых жил Чангюн. Он будто стирал его лицо с фотографий и вырывал каждое упоминание о нём на страницах ежедневника. Чангюн поначалу превращался в ночной кошмар, затем — в спокойный и размеренный сон, а потом развевался по ветру — вместе с пеплом, уносившим прах таких живых и счастливых фотографий. Вот почему он не смог вспомнить его сразу. Чангюн стал обыкновенной психологической травмой, от которого память Джухона самостоятельно избавилась, чтобы не наносить больший вред моральному здоровью. Сейчас, спустя десять лет, Джухон не мог поверить, что самолично отказался от Чангюна, просто чтобы уменьшить боль в своём сердце. Каким же эгоистичным он оказался, раз посчитал, что у него больше не хватит сил восстанавливать мир в этой ссоре. Однако — он пытался, и пытался много, добиться хоть какого-то отголоска со стороны Чангюна, взывал к его разуму, мудрости, но в этом случае его другом управляло сердце. А сердцу, как говорится, не прикажешь. И теперь Джухону выпал очередной шанс извиниться. Даже если утекло слишком много воды, даже если пропасть между ними разрослась на несколько километров, не позволяя увидеть друг друга даже на горизонте, не позволяя даже махнуть рукой, чтобы показать, мол, я здесь, я вижу тебя, я пытаюсь услышать твой голос… Джухон воспользуется любой возможностью, что выпала на его удачу. И, конечно же, пообещал он себе, Джухон вернёт Чангюна любой ценой. Потому что теперь он никогда в жизни его не забудет…***
Стрелки часов неумолимо приближались к полуночи. Произнесённые слова тихо опускались, подобно мягкому, пушистому снегу, на пол, орошаемые слезами, что превращались в лёд, и томный взгляд печальных карих глаз его обладатель устремил вниз, закусив в волнении губу. Под весёлые звуки песен, под радостный смех и чужие невнятные разговоры прямо перед волшебной минутой оборвалась последняя фраза, когда говорящий был не в силах признаться до конца — хотя, казалось, куда уж дальше? Он и так своё сердце открыл, раскрошить позволил, кровь пустил — так что та уже ручьями стекала по груди его и запястьям, чего ещё ждать? Что ещё требовалось собеседнику, так жестоко оглядывавшего его с ног до головы? И какой ещё секрет оставался нераскрытым, раз он не реагирует, раз молчит задумчиво — неужели сильнее, чем обычное недопонимание, воцарилось между ними? Джухон позволил себе окунуться в воспоминания жестокого прошлого, вновь растеребить едва зажившую рану, ощутить ноющую её, почти терпимую боль, прищурить глаза, сдерживая слёзы от шока, чтобы восстановить злосчастный вечер в мелочах, и пусть пробежал незаметно десяток лет, они как будто снова стали двумя подростками, беззащитными и наивными школьниками, которые полагали, будто мир делится лишь на чёрное и белое, меж тем как краски его оказались глубже, насыщеннее — неподвластны обычному глазу. Он рассказал всё, что чувствовал, и в любви своей признался, далеко не платонической, и каждый элемент, словно пазл, с самого их знакомства, с самого спасения Чангюна от безжалостных колёс автомобиля, до последнего дня, когда Джухон, сдерживая слёзы, сжигал без сожаления всех их общие воспоминания, вставал на своё место. И теперь, когда в Сочельник судьба снова помогла им встретиться вновь, кто знает, был ли это знак на самом деле? Любой тайне предстоит однажды раскрыться. Любому недопониманию — решиться. Пусть на это и уйдут долгие годы, значит, может, так и было надо? Может, это был всего лишь урок им обоим о том, как поступать нельзя? — Прости, — прошептал Джухон, отводя взгляд. Не в силах было после долгого признания смотреть в эти холодные и беспощадные карие глаза. — Я хотел сказать тебе… вернее, говорил, писал в бесконечных письмах… — Только я их сжигал, не раскрывая конверта, — отрезал Чангюн. — Знаю. Поступал неправильно, думая, что все слова твои будут нелепыми отговорками, а я, как дурак, вновь поведусь на твой жалобный взгляд и добрые слова о том, как дорога тебе моя дружба. Это я должен просить прощения, а не ты. Ты делал то, что сделал бы любой человек, который меня любит. Теперь я понимаю… что не должен был впадать в такую сильную истерику. И, может, дать хоть один шанс выговориться. Чангюн горько усмехнулся. И покачал головой, прикрывая глаза: он поступил опрометчиво, самолично сбежав от человека, что готов был дарить ему любовь и заботу. Вот как выходит: люди ради нас о землю готовы разбиться, но мы запоминаем лишь самое плохое, что с ними связано. И Чангюн, который себя считал проницательным и весьма расчётливым, полагал, что априори знает правду, что бы Джухон от него не скрывал: мол, он только понимает и представляет, что случилось на самом деле, и слепо доверяет первому впечатлению, не углубляясь в подробности. И кто ещё здесь совершил ошибку? Джухон, который хотел помочь влюблённому другу, или Чангюн… который обманул его? — В того парня я никогда не был влюблён, — сухо произносит он, постыдно отворачивая взгляд. И горло дерут настойчивые слёзы, когда он слышит протяжный стон, когда он слышит, как первая капля непрошено орошает поверхность стола. — Что? — недоверчиво, изумлённо звучит чужой голос. — Что ты имеешь в виду? — Мне плевать на него было, — отвечает Чангюн, усмехаясь, — как и на всех остальных студентов. Мы учились в школе для мальчиков, но меня никогда не привлекали эти заносчивые придурки, понимаешь? Я этого старшеклассника впервые в жизни увидел на футбольном поле, а до того момента был слишком занят своим творчеством, чтобы чью-либо внешность хотя бы… запомнить. — Но… как так? — шепчет Джухон, поворачиваясь, и наконец набирается смелости, чтобы посмотреть в глаза напротив. — Неужели твоя депрессия была вызвана другой причиной?.. Я не могу поверить, чтобы ты оправдывал свою скрытность чем-то страшнее. Ты был болен? Напуган? Тебя шантажировали? Пожалуйста, признайся мне, почему тогда там, в туалете, когда ты услышал наш разговор с Пак Чольсу, когда ты увидел наш поцелуй, почему ты сбежал? Почему ты прервал со мной любые контакты, в чём таком я провинился, скажи, что ты решил позабыть меня, словно мы никогда не были знакомы, будто мы никогда и друзьями близкими не были! Его голос дрожит, срывается — успокоиться бы, подавить накатывающую истерику, запретить эти слащавые эмоции, от количества сахара в которых уже начинало тошнить, но… когда он рядом с Чангюном — никакое равновесие не имеет значения. Он расшатан, покалечен, и кружится голова — от понимания того, как глупо, нелепо и фальшиво произошло их роковое расставание. — Разве ты ещё не понял? — будто насмехается Чангюн. — Все карты у тебя на руках. Любую подсказку — ты знаешь, стоит всего лишь покопаться в памяти. Я думал, ты окажешься проницательнее. Вот только ни один из нас так и не догадался о том, что мы испытывали в шестнадцать лет. Джухон никогда не думал, что подобным образом встретит Новый год. Не думал, что, ожидая, пока стрелка часов перевалит за полночь, будет сдерживать слёзы, вызванные долгожданным признанием. Два идиота, думает он, нервно глотая. И кто только раньше заставлял их молчать? Сколько бесценного времени они и в самом деле растратили попусту, шатаясь по земле в надежде обрести счастье друг без друга. Десять лет. Десять безнадёжных лет. Преисполненные самонадеянной гордыней, высоко задрав нос, попрощались навсегда, не представляя, что придётся намного тяжелее. Где-то на фоне звучит торжественная музыка. Боковым зрением видно: артисты друг за другом выходят на сцену, приветствуя зрителей, чтобы собраться вокруг ведущих. На огромных экранах транслируют обратный отсчёт до наступления полуночи, и стук стрелок замедляется, растворяется в каком-то невидимом, но чётко ощутимом тумане. Там, далеко, сияют улыбки, и тысячи голосов наперебой шепчутся, в радостном томлении ожидая волшебного момента, и не найдётся человека, во взгляде которого не промелькнёт искра: радость ли это или тревога, страх или обыкновенное нетерпение, а может, скука, раздражение, злость? Камера проходится по чужим и таким разным лицам, запечатлевая их в растянутом до бесконечности моменте. Они подносят ко рту бокалы с шипящим напитком, они держат друг друга за руки, обнимаются, и секунды застывают в вакуумном пространстве. Кислорода не хватает. Соль душит горло. Всё так обыденно и до дрожи равнодушно. Как будто всем плевать на двух людей, скрывавшихся в пустой кофейне, плевать на переживания их, признания — улыбки эти кажутся отдалёнными, фальшивыми, приторными. И конечности скованы внезапной парализацией. Господи, задаётся вопросом Джухон, да жив ли он вообще? И что же за предчувствие сковало его? Он не успевает мыслить: какие мысли, когда глаза застилает пелена, и всё, что он может видеть, это как тёмный силуэт впреди слегка наклоняется к нему. Чангюн встаёт со стула и опирается о стол кулаками, грозя смахнуть на пол стеклянные тарелки и чашки. Его острый, целеустремлённый взгляд, как у волка — на добычу, направлен на Джухона, и если бы зрение того не подводило, он бы заметил: эти карие глаза смотрят только на его губы. Чангюн нагибается, тянется к его лицу, одной ладонью хватает за подбородок, чтобы добиться зрительного контакта. Только Джухон, нервно глотая, и вздоха сделать не может, не то что голову поднять. Тогда Чангюн приближается сильнее — и прислоняется к его губам своими в лёгком, ненавязчивое прикосновении, таком размеренном и обыденном, словно для него это привычное дело. Как будто он целовал Джухона уже миллионы раз. Конечно же, целовал, усмехается он. В своих злосчастных сновидениях. И отрывается, выдерживая лёгкую улыбку, с упоением наблюдая за тем, как Джухон с чуть прикрытыми в наслаждении глазами растерянно озирается по сторонам, выискивая, куда же от него сбежали эти сладкие губы. Бьёт полуночная стрелка. И музыка взрывается многочисленными фейерверками, хлопушками, разноцветными конфетти, а на улице резво играют салюты, и миллионы голосов, сливаясь воедино, наперебой кричат поздравления. — Я мечтал об этом долгие десять лет, — шепчет Чангюн, прикрывая глаза. — И бесконечные восемь месяцев. С Новым годом, Джухон. Джухон поднимает на него стеклянные глаза и вздрагивает, будто ток пробегает по его телу. Хоть бы снег пошёл, пожалуйста, пусть хоть одна снежинка упадёт за окном, чтобы ему было на что отвлечься! Звуки становятся громкими до бесконечности — смешиваются выстрелы фейерверков, музыка, смех, подобно тому, как глубокой ночью на шоссе сливается свет фонарей в единые устремлённые вперёд желто-белые полосы. Они кажутся знакомыми — отдалённо, если не задумываться, — но ни один из них вычленить уже невозможно. Оглушающая тишина тихим писком непрошено врывается в его сознание: вакуумное пространство возникает вокруг, отделяя его от остального мира. Только этот крохотный стол на двоих у выходящего на проспект окна, только два деревянных стула, запах фруктов и шоколадной глазури, терпкий аромат зелёного чая… и Чангюн, смотрящий на него с улыбкой. Не высокомерной, заносчивой, не той, обычной, когда он позволял себе слегка поднять уголки губ и усмехнуться, нет: это была милая и влюблённая улыбка, с которой порой Джухон и сам на него смотрел. А теперь Чангюн стал его зеркалом. И видит он в его глазах всё те же эмоции, которые испытывал десять лет назад… и испытывает до сих пор. — О чём ты… — Джухон спотыкается на середине фразы. Он даже не понимает, как они оба дошли до такого: было ли это запланировано или же спонтанное решение — он даже не успевает подумать о таком, ведь все его мысли заняты недавним прикосновением — тёплым и пряным, с ароматом кофейных зёрен и яблочного сиропа; волосы Чангюна пропахли растаявшим шоколадом и карамелью, мягкие, податливые, подобно мастике, бисквитному тесту, его руки держали подбородок, чтобы губы наконец достигли своей цели. И не отпускают до сих пор: длинные, тонкие пальцы слегка щекочут бледную шею подушечками. А Джухон, нервно глотая, не думает ни о чём; он просто мечтает, чтобы эта ладонь опустилась ниже, прошлась по его ключицам, накрыла грудь аккуратно, нежно, и тогда он схватит её, коснётся своими губами — и, пожалуй, никогда уже не отпустит. — Джухон, Джухон… — на выдохе шепчет Чангюн, качая головой, улыбаясь осторожно, счастливо. — Разве ты так и не догадался? Никакой Пак Чольсу никогда не был мне нужен. Человек, в которого я был влюблён, — это… ты, Джухон. И только ты. Я думал, — он тихо усмехается, — это очевидно. Джухон чувствует, как внутри у него что-то надламывается. Желудок сводит, лёгкие сжимаются, сердца стук становится неуловимо частым, и мурашки, подобно ударам тока, бороздят его тело, сковывая каждое движение. — В меня… — глаза застилает пелена. И теперь даже силуэт перед ним расплывается до неузнаваемости. — Влюблён… в меня? Ты? Чангюн? — Да, — по-доброму смеётся так. — Влюблён в тебя. Думал, ты всё поймёшь сразу же. Я подавал тебе бесчисленное количество знаков. — А я лишь тщетно пытался найти человека, которого возненавижу, — прошептал Джухон. Этим человеком, на удивление, стал он сам. Может, всё это сон, и никакого признания он сейчас вовсе не слышал? Может, всего лишь затуманенный разум подкидывает ему иллюзии — и стоит проснуться, так не будет никакого Чангюна рядом, и слова эти растворятся в небытие, чтобы доказать: Джухон просто свихнулся?.. Очевидно… это слово так и застревает в воздухе, отдельными буквами витая вокруг. Удар по сердцу острее ножа, скорее — прикосновение льда, внезапное, невыносимое, колкое. Он и сам должен был догадаться. Их связывало бесконечное множество вещей, чтобы остаться друг другу обыкновенными чужаками — или, что ещё больнее, — не более, чем друзьями. Если так подумать… Чангюн сбегал от него, скрывая тайну. Возможно, если бы он оставался наедине, вдали от Джухона, ему было бы легче справиться со своей влюблённостью. Он бы попросту сталкивался с ним намного реже. Потому-то игнорировал, не писал, не звонил: надеялся охладить свои чувства. Теперь, когда тот признался, все части мозаики соединялись в целую картину. Джухону хотелось кричать от внезапного осознания: такого, что молнией ударило по его разуму, словно всё это время он бродил в тумане и слышал отовсюду отголоски подсказок, которые вот-вот бы вывели его на свет; однако вместо того, чтобы послушно следовать за ними, он продолжал слепо блуждать нарочно и бесцельно, отказываясь открыть глаза и принять… очевидное. Страшное слово. До дрожи жуткое. Всё вокруг в самом деле было очевидно и, если посмотреть со стороны, даже предсказуемо. Объятия Чангюна — такие, будто он и вовсе не хотел отпускать Джухона от себя, казалось, были всего лишь дружескими?.. Чушь. Он всего лишь желал чувствовать его тело прикасающимся к своему, вдыхать запах его волос, слегка щекотать податливую шею своим игривым дыханием. Хронология их дружбы восстанавливалась по кусочкам: от самого первого спасения на пешеходном переходе, до последней встречи, когда холодные глаза со злостью смотрели на их поцелуй. Конечно, как ведь мог человек, отвергавший каждого, кто подбирался хоть на шаг ближе к его чуткой душе, не полюбить единственного своего, лучшего друга, как могли не зародиться в нём привязанность и преданность? Джухон каким-то образом, хоть совсем немного, но изменил его жизнь. Джухон стал ему особенным. И влюбились они друг в друга слишком быстро, в каком-то порыве, словно опьянённые. Только признать это заняло слишком много времени. Показать свои стихи Джухону было смелым — даже отважным — шагом. И вряд ли Чангюн, вкладывавший огромный смысл не то что в каждую строчку, даже в каждое слово, не пытался этим намекнуть на свои чувства. Кто знает, чьё присутствие рядом, чья улыбка вдохновляла его на сочинение, чьи слова дарили ему новые мысли для долгих раздумий по ночам? Чангюн, возможно, писал свои стихи, чтобы незаметно и без риска нарваться на лишние вопросы выразить страхи и сомнения, а Джухон даже не задумывался, кому он их, чёрт воpьми, посвящал. Интересно, как себя чувствовал Чангюн, когда Джухон оказывал ему непозволительно много внимания? Было ли ему больно от невозможности признаться? И почему в таком случае, если ему хватило храбрости признаться в своей ориентации, он боялся, что Джухон его отвергнет? Однако теперь ни один из этих вопросов не заслуживал обсуждения. Их бы отложить все — на потом, на далёкое потом, а пока что значения имеют их тёплые прикосновения. «Я влюбился», — слова десятилетней давности эхом отдавались в его голосе. Страшными, пугающими казались они ему в тот солнечный весенний день, когда лепестки цветущей вишни под тихим дуновением ветра медленно и плавно падали на землю. Стоило им обоим подумать об одном и том же, стоило Чангюну сказать правду, возможно, это стало бы началом крепкой и неповторимой любви… вот только они оба предпочли охладить свои чувства — наверное, чтобы не было слишком больно, чтобы не рушить дружбу… хотя, даже будучи парой, они все равно остались бы лучшими друзьями, родственными душами, которые бы понимали малейшие намёки слов, жестов, мыслей. Кто же в этом мире мог бы стать ближе… — Я боялся потерять тебя, — шепчет Чангюн, постыдно опуская взгляд. — Думал, любые отношения всё равно ведут к болезненному расставанию, а без тебя я жить уже бы не смог. И внушал себе, будто легче влюбиться в другого, легче переключить своё внимание. Глупый, глупый подросток, наивно полагающий, что эта связь ничего хорошего нам не принесёт. Тогда, в туалете, я подумал, что ты в Чольсу влюблён. И, раз первый поцелуй у тебя не со мной произошёл, на черта я тебе тогда вообще нужен? Думал, прервать эту связь надо. Мне так смешно становится от того, какой разлад я привнёс в нашу дружбу из-за обыкновенной трусости. Потому-то и сбежал. Подумал: хороший повод забыть тебя, не испытывая ничего, кроме разочарования. Прости, прости, прости меня снова, за то, что я заставил нас обоих думать о смерти. Думал, легко будет. Оказалось, чёрт возьми, невыносимо. Джухон обнимает его. Прижимает к своей груди, гладит по хрупкой спине, перебирает волосы на затылке, вдыхает их пропитанный шоколадом аромат — и всё становится так же волшебно, спокойно и по-своему, уникально уютно. Школьные коридоры, старая покосившаяся лавочка под тенью дерева, запах страниц в блокноте и случайные кляксы синих чернил на пальцах. Он мечтал вернуться в те годы, так сильно, так отчаянно, что даже этого не осознавал. — Я бы не оставил тебя, — говорит он, целуя Чангюна в макушку, — ни за что, ты слышишь? Никогда. Чангюн слегка дрожит, сдерживая рыдания. И ещё крепче сжимает на спине Джухона свои руки, ластится у него на груди, будто пытается каждой частичкой своей кожи прочувствовать его тепло. И чуть слышно стонет от негодования, в нетерпении. Вот почему тогда Чангюн жалобно спрашивал его, согласится ли хоть один человек на земле с ним встречаться. Хитрюга Чангюн, выяснявший информацию любыми средствами, вместо того чтобы банально признаться!.. И фотографии, что он ему на день рождения подарил. Атмосферные такие, душевные, смазанные слегка, но на каждой из них — и как он только не заметил… Джухон улыбался. Подобно двум цветкам, лишённым солнечного света. — Я обещаю, больше никогда не поднесу лезвий к своим запястьям, — произносит Чангюн, улыбаясь. — Конечно, — отвечает Джухон. — Ведь я навсегда останусь рядом с тобой. Вот почему Чангюн стеснялся взглянуть ему в глаза. Очевидно ведь… — Мы с тобой такие глупые, — произносит он. — Глупее нас хоть кто-то на земле есть? Мы столько времени… друг без друга… — Могли погибнуть, — заключает Джухон, целуя его — на этот раз в дрожащие от слёз губы. Чтобы больше никогда, никогда, никогда… Его не потерять.