Уже готовлю приставку и иду закупаться вредной пищей.
Она ведет нас в магазин, мол, у нас двоих нет ни одной приличной одежды в доме! Бро, спасай. Незаметно вкидывай в меня картошку фри, пока мы будем ходить по магазинам. Я сегодня завтракал пресной фасолью! ФАСОЛЬЮ, КИРИ!!! Киришима снова смеется в подушку, чтобы никого не разбудить.Мысленно я вливаю в тебя рэд булл, бро.
Попрошу маму помолиться за тебя.
Последний раз, когда Киришима видел эту прекрасную пожилую даму, он получил от нее неодобрительный взгляд на его прическу и крашеные волосы, она весь вечер спрашивала, где его мама и почему она так плохо следить за своим сыном. Неуютно. Неприятно. Он чувствовал на себе осуждение и сожалеющие взгляды Каминари и его матери. Завтра я точно вырвусь, а сегодня день страданий. Готовь приставку и пиццу, я должен заесть стресс. Он блокирует телефон и кладет его на пол, а голову на подушку. С Каминари легко и просто, Киришима ценит это и еще какое-то время улыбается ситуации с фасолью. Каминари не любит овощи. Легкость, с которой началось утро, исчезает как только он закрывает глаза. Доспать пару часов. Он хочет еще немного поспать. Он видит вспышку света, чувствует, как грудную клетку начинает стягивать неприятное предчувствие. Остаточное беспокойство из сна. Сон. Он не помнит, что там было, но чувство волнения точно осталось после него. Киришима переворачивается с живота на спину и смотрит в потолок. Он по стандарту белый и ровный, он изучил его вдоль и поперек, он знает, что небольшие неровности есть только по краям. У него начинают потеть ладони, он вытирает их об футболку и хмурит брови. Он не помнит свой сон, но после него остались неприятные ощущения. Киришима встает с кровати, откидывая одеяло в сторону, пытается вспомнить свой сон, пока идет на кухню, он не замечает сестру, которая сидит в зале и пьет кофе. В доме тихо. Он трет грудь ладонью и хмурит брови. Он не может вспомнить, что именно ему снилось. Он помнит только нарастающую панику и волнение. — Хей, доброе утро? — Киришима наливает в электрический чайник воду, чтобы сделать себе кофе. Его недавно грели, но он почти пустой. Юмеко не спит, она сидит в зале, телевизор выключен, свет тоже. Ни он, ни она не включали свет в доме, хотя в нем довольно мрачно для утра. Киришима дергается и смотрит через плечо на сестру, тут же улыбаясь. — Доброе утро, ты чего не спишь? — Он ставит чайник и подходит к сестре, гладит ее по волосам и наклоняется, чтобы поцеловать в макушку. Она сгибается и уходит от поцелуя, недовольно бухтит: — Иди умойся! — Киришима смеется тихо, чтобы не разбудить мать, но уходит в ванную. В свою ванную, в которой он не задерживается надолго. Грудь стягивает еще больше, когда он переступает порог комнаты, осматривается и снова трет, трет и глубоко вдыхает. Раковина, вода, щетка, мыло. Он чистит зубы и умывается прохладной водой, здесь нет зеркал, он разбил его, а новое весить отказался. В доме полумрак, ему приходится включить свет в ванной, чтобы чувствовать себя комфортно — здесь нет окон. В доме тихо и спокойно, только чайник шумит на кухне, и сестра сидит в зале. Осознание этого почему-то придает этому месту уют. Киришиме нравится выходить, когда никого нет. Ему комфортно. Ему комфортно со своей младшей сестрой. Ему некомфортно с плохим предчувствием, волнением в груди и матерью в зале. Мать спит в своей комнате, сердце неприятно сжимается. — Ну вот и все, — Он выходит из ванной, когда выключатель чайника щелкает, вскипел, подходит к сестре и наклоняется к ее голове. — вредина, — Он целует ее, как и хотел, а потом идет на кухню, чтобы заварить себе кофе. Никто в этом доме не пьет чай, кроме матери. — Почему не спишь? — Да вот тебя караулю, хочу побыть в приятной компании, так сказать, хорошо начать этот день. Киришима понимающе мычит и аккуратно размешивает растворимый кофе, пытаясь не касаться ложкой стенок кружки. У Сестры черные волосы заплетены в две косички, у висков собраны невидимками. Она никогда не заплетается, когда ей никуда не надо выходить. Эйджиро падает в кресло почти напротив своей сестры, прижимает колени к груди и отпивает горячий кофе, морщась. Переборщил с сахаром. — Какие планы на сегодня? — Тихо спрашивает Киришима, думая, исправит ли он вкус, если добавит еще немного кофе. — Сидеть в своей комнате и смотреть сериалы, медленно деградируя, — Делает глоток из своей кружки. — Выходные —отстой. Киришима согласен со своей сестрой. — Уже ходила куда-то, да? — Он решает не делать хуже и, смирившись со сладостью своего кофе, делает второй глоток. — С чего ты взял? — Они разговаривают тихо, чтобы было слышно только им двоим, чтобы не разбудить мать и не выдать содержание своей беседы. Киришима говорит спокойно, Юмеко начинает волноваться: хмурит брови и поджимает губы. — Расплетись хотя бы, что ли, — Киришима улыбается и смотрит на свою сестру. Она закатывает глаза. — Ты и приличная прическа в выходной? Будет чудо, если ты вообще расчешешься, а тут заплелась. Киришима продолжает улыбаться, Юмеко ставит кружку на журнальный столик и прикусывает нижнюю губу, чтобы не улыбаться. Она расплетает косички и убирает заколки из волос. — Ты просто вышел не вовремя! — Выдыхает, начиная тихо хихикать. Киришима играет бровями и его сестра выглядит спокойнее, чем когда он только увидел ее. Сердце неприятно сжимается даже под тихий, теплый смех Юми. *** Выходные — отстой. Киришима остается один на один со своими мыслями, он меняет постельное белье и пытается вспомнить сон. Безуспешно. Только раз за разом касается неприятных ощущений, снова прокручивая их в голове, то ли специально, то ли случайно. На часах почти час, он убирается на своем столе: вытаскивает все из ящиков, перебирает, сортируя вещи на нужные и не очень. Он думает: Взрывы. Взрывы. Уши закладывало. Возвращает все нужное обратно, задвигая один ящик за другим. Уносит мусор на кухню, выкидывает. Не видит мать, не ощущает ее тяжелый взгляд на себе. Только думает. Он берет тряпку и протирает пыль в комнате, выгребает грязные вещи из шкафа и аккуратно складывает все чистое, бережно складывая футболки к футболкам, а штаны к штанам, на другую полку. Начинает волноваться и кусать губы. — Что ты делаешь? — Он стоит на коленях посреди зала, склонившись над кофейным столиком, протирает, убрав с него журналы и ручки. Не реагирует на мать, думая: руки дрожали. Он помнит испуганные глаза, которые смотрели прямо на него. Он знает этот взгляд, он жил с ними. — Эйджиро! — Он хмурит брови и встает на ноги. Ни пылинки. Берет в руки журналы, они все принадлежат матери. — Мне отнести это в твою комнату или оставить здесь? Они вообще нужны тебе? — У него глаза бегают по обложкам, он не перестает хмуриться. — Что ты делаешь? — Она осторожно касается его плеча, как к дикому щенку. — Убираюсь? — Киришима смотрит на маму с сомнением, будто думая правильно ли он услышал вопрос. Переводит взгляд на обложку верхнего журнала, не перестает хмуриться. Пыльная немного. — Протереть надо, — Шепчет, но женщина его слышит и поджимает губы. Она сжимает руками его плечи, он думает: Протереть. Надо протереть. Страшно? Давно тут мыли пол? — Эйджиро! — Он не смотрит на нее. Она почти кричит. — Эй! — Сестра выходит из комнаты, обеспокоенно смотрит на мать и брата. — Что случилось? — У Киришимы в руках пыльные журналы и пара ручек их матери, он смотрит на них, на свои мелко трясущиеся руки. Юмеко подходит ближе. — Мам? — Голос тихий. — О чем ты думаешь? —Киришима не отвечает, он проводит ладонью по обложке, собирая пыль влажной после тряпки рукой. Поднимает взгляд, видит обеспокоенные глаза матери и слышит: — О чем ты думаешь? —Она повторяет снова. Киришима никогда не убирается просто так. — Я пытался вспомнить сон... — Почти шепчет. Юмеко касается его рук своими. Они теплые. У Киришимы они холодные и влажные. — Я возьму это, — Он отдает журналы своей сестре и смотрит по сторонам, перепрыгивая взглядом от одной вещи к другой, находя электронные часы. Почти пять часов вечера. Выдыхает, расслабляясь. — Простите, я увлекся? — Неприятные ощущения, плохое предчувствие никуда не уходят, к ним присоединяется вина. Увлекся, задумался, ушел в свои мысли и заставил волноваться своих родных. Его плечи все еще сжимают, теперь немного сильнее. На него все еще смотрят, и Киришиме стыдно. Он опускает голову. Мама не двигается. — Простите... Мать отпускает его, медленно и неуверенно разжимая пальцы. Ее сын никогда не убирался просто так. — Я заварю кофе, — Слышится голос Юмеко с кухни. *** Он стоит у входа на баскетбольную площадку, смотрит на парня практически напротив него. У него хаос на голове, взрывы. Глаза обливаются агрессией и кровью, он не улыбается, не хмурится. Просто смотрит в ответ. У Киришимы в ушах противный писк и руки мелко дрожат. У него от взрывов болит голова, они преследуют его во снах не первую ночь, Бакугоу мельтешит перед глазами не первый год. — А где Пикачу? — Киришиму погрузили под воду и запустили туда змей, он не смеет шелохнуться, он стоит на месте, даже не моргая. Боится. На его шее сжимаются чьи-то руки, не сильно, но они не дают вынырнуть. Руки потряхивает. — Что? — Он понимает, что Бакугоу что-то говорит только из-за шевеления губ. У него в ушах шум такой, будто он под водой. В грудной клетке ощущения точно такие же. Он глубоко вдыхает, инстинктивно начиная считать до десяти. Раз. — Пикачу где? — Кацуки сжимает в руках мяч, Киришима сжимает пальцами металлическое ограждение поля. — Ты глухой? Денки присылал ему еще много недовольных сообщений за день и кучу фотографий, но Эйджиро не заходил в диалог с ним с утра. Был занят. Два. — У него дела, — Бабушка никогда не отпускает его на улицу на ночь глядя. Каминари только стонет маме, мол, я уже не маленький. Киришима все еще не сводит взгляда с Кацуки. Он стоит немного дальше штрафной линии. Три. — А я думал вы неразлучны, — Хмыкает Бакугоу. Он попадает точно в корзину, не задевая щита. Киришима цепляется за его плавные движения рук взглядом, шумно выдыхая. — А ты чего здесь? Четыре. На улице темнеет, холодает. Сейчас конец осени, через две недели декабрь. — Гуляю, —Киришима не понял, как пришел сюда, всю дорогу только думая, думая об обеспокоенном взгляде матери и младшей сестры. Он сказал маме перед уходом: — Мне нужно проветриться. Я погуляю немного, — Он не стал ждать ответа, он ему не требовался, просто вышел за дверь. Пять. Бакугоу снова хмыкает, он не смотрел на Киришиму, пока бросал мяч, а сейчас повернулся в его сторону и глаз не сводит с парня. Киришима лучше слышит Кацуки, он ощущает под пальцами прохладу металла и убирает руку, разжимая напряженные пальцы. — Ну и чего ты там встал? — Бакугоу —Взрыв. У Киришимы от взрывов болит голова и закладывает уши. Он оборачивается назад, всматриваясь в темнеющие улицы, хлопает по карманам ветровки, доставая телефон. На часах почти семь вечера. Шесть. Он делает глубокий вдох, медленный выдох. — Можно мне мяч? — Тихо спрашивает Киришима, снова разворачиваясь в сторону блондина. Руки трясутся. Бакугоу жмет плечами и протягивает ему мяч. Семь. Он сжимает кулаки, не замечая боль от нестриженных ногтей на ладонях. Бакугоу хмурит брови, когда видит, как трясутся руки Киришимы, когда он забирает у него мяч. Восемь. — Тебя трясет, — Говорит Бакугоу, пока Киришима встает на штрафную полосу. Он знает, как кидать, он знает, какими должны быть движения рук, куда целится. Он Практиковал это на протяжении нескольких лет. Девять. У Киришимы напряжено все тело, дрожат руки. Он хмурится и шумно выдыхает, когда попадает по щиту, но не попадает в кольцо. Бакугоу сжимает челюсти. Десять. — Расслабься. *** Кацуки всегда хмурится. Кришима не уверен, что его родная мать видела его расслабленное лицо. Оно напряжено. Всегда. Тело Киришимы напряжено. Его движения дерганые и резкие, он не может забрать у Бакугоу мяч, делает много лишних движений и задыхается. Бакугоу выгибает одну бровь. — Ты играть вообще умеешь? — Эйджиро прирос ногами к земле. В голове пустота, напряжение, в ушах звон. Но он не думает о том, чтобы уйти. Он ни о чем не думает, в голове пусто, в горле сухо и сердце колотится. Бакугоу видит, как напряжен Киришима. — Твой противник прямо перед тобой, куда ты смотришь? — Киришима его не слышит, он слышит звон и биение своего сердца. Бакугоу недоволен. Блондин видит, как Киришима напрягает скулы и не может угомонить бегающий взгляд. Бакугоу вздыхает. Мяч ритмично ударяется о землю возле его правой ноги, и он — динамика. Бакугоу неотрывно смотрит на Киришиму, щуря глаза, он двигает кистью почти незаметно. Темнеет. Киришима все ещё стоит на месте. Бакугоу тоже. Они — статика. Эйджиро выпрямляется вместе с Бакугоу. Ему надоело, в глазах видно разочарование, Киришима поджимает губы и думает, не показалось ли ему? Все же, на улице темнеет. — Дохлый номер, дерьмоволосый, — Не показалось. Киришима сжимается от прозвища и скуки, вылетающих изо рта блондина. Но он не слышит презрения. Все вокруг них статичной, мяч больше не бьётся о землю. — Приходи, когда научишься играть, — Кацуки уходит, а Киришима смотрит ему в спину и дышит. Глубоко. Медленно. Вместе с Бакугоу уходит напряжение. Киришима тянется к волосам, вплетает в них пальцы и проводит назад, сжимая, оттягивая. Он слышит шум собственной крови в ушах и стук сердца в груди.