долгий путь домой

— Мы сделаем все возможное, чтобы ваша поездка прошла комфортно, — улыбается проводница Надежда входящим в вагон поезда пассажирам. Макс закатывает глаза и даже не пытается ответить на улыбку. В конце концов, он купил самые дешевые билеты в самом отстойном вагоне. Какой, к черту, «комфорт»? Это вам не Хогвартс-экспресс. До Москвы добраться бы живым — и то хорошо будет. Почти семидневный трип в плацкартном вагоне поезда Владивосток-Москва входит в память каждого отважного путешественника по российским железным дорогам как стремный пиздец, не иначе. «Спасибо, что выбрали РЖД» — новый рекламный слоган в таких ситуациях звучит еще более издевательски, чем обычно. На самом деле, поезда Макс любил. Было что-то в эстетике покачивающегося вагона, в крикливых детях, желающих полизать стекло, и суматошных матерях, не позволяющих это сделать. Да и, в принципе, сам факт, что ни убираться, ни мыть посуду, ни стирать постельное белье не требуется, делало из плацкарта мини-версию его будущей холостяцкой однушки. — Да, мам, сел, все хорошо, — скороговоркой отвечает на вопросы родителей, испытывая большое желание сбросить звонок (или сброситься под поезд) и вернуться обратно. Домой. Но вместо этого лишь говорит на выдохе: — Не беспокойся за меня. Лямки портфеля сползают с плеч, постоянно приходится поправлять, отросшие волосы лезут в глаза, не давая разглядеть нумерацию мест в вагоне. И откуда-то пахнет жареной курицей Когда только успевают распаковать? Или здесь этот специфический запах распыляется вместо духов? Максим вешает зеленую куртку на крючок и заваливается на нижнюю боковую. Колеса тронувшегося поезда выбивают ровный ритм в такт песне в наушниках, и все сомнения, грызущие Макса изнутри, вдруг растворяются. Встречный поезд закрывает собой вид все более отдаляющегося города торопливой серой массой. Анисимов неосознанно начинает выбивать ритм движения пальцами по столику. Возможно, поездка пройдет даже не так плохо, как он ожидал. (Рано обрадовался) // Первые два дня действительно проходят более чем спокойно. Верхняя полка пустует, бабульки охают и обсуждают то дальних родственников, то более ближних соседей по плацкарту, книга, купленная специально в дорогу, оказывается скучнейшей историей любви без всякой смысловой нагрузки, а плейлист и унылый зимний вид пролетающих мимо полей и лесов успевает поднадоесть. Время вообще странная штука. Бывает, моргнешь в среду, а уже — хоба — понедельник. И вообще, что ни день, все равно понедельник. Или зайдешь в вагон поезда в декабре, а выйдешь, допустим, в майской Москве. В понедельник, ага. В общем, Максу казалось, оставшиеся четыре дня пройдут также быстро, как и вся жизнь. Но на третий день дороги Бог решает создать ему неприятности. Максим просыпается от настойчивых ощупываний его ноги, скрытой одеялом. Не понимая, что происходит, Макс резво брыкается, сбрасывая чужие руки, и вздрагивает, когда прямо перед его носом на пол падает массивная черная сумка с непонятным белым принтом. — Ой, прости, — чертыхается мужчина, в полутьме сонного вагона его совсем не разглядеть. — Не заметил, что койка уже занята. — Какая бестактность, — бурчит Анисимов, окидывая его знаменитым взглядом «ты чмо» в ответ на протянутую для рукопожатия ладонь. Мужчина, видимо, не шибко сильно расстраивается чужой холодности. — Сам в ахуе, — и, развернувшись на 180 градусов, кричит, — пацаны, я места нашел, пиздуйте сюда. Максим испытывает иррациональное желание спрятаться куда-нибудь подальше от откровенного разглядывания — он буквально чувствует взгляд на себе. Ну охуеть теперь, чувак, поболтали и хватит, отвернись, не в зоопарке. Не выдержав, Макс вскакивает, натягивает обувь, перепутав левый ботинок с правым, делает пару покачивающихся шагов в сторону туалета, неловко цепляется ногой за оставленную на полу сумку и с размаху падает на нее же сверху. — Уебище, — констатирует факт Макс. Ушибленная нога намекает, что неплохо было бы и повыть — видимо, у нее полнолуние. Сосед оказывается рядом в считанные секунды и помогает подняться, плохо скрывая смех. — Классные шортики. — Пошел нахуй, и сумку свою с собой забери. Макс залезает обратно на койку, накрывается одеялом с головой и все-таки тихонечко скулит. // На утро явственно ощущаются перемены в повседневной жизни вагона. Бабульки исчезли, их место теперь занимают те самые «пацаны». И они явно не замечательный «сосед по имени Тоторо», по крайней мере, потому что их оказывается целая орава на почти два отделения в вагоне. И выглядят так, словно возглавляют марш протеста против хорошего вкуса. Или ограбили текстильный завод по пошиву черной одежды. По ним видно, что они как минимум навеселе, то ли от атмосферы и общения, то ли от содержимого в их термосах и бутылках из-под газировки. Все это оправдывается тем, что «да, здесь алкоголь, вы простите, мы с улиц». Максим забивается в угол, откуда после ночного фиаско боится даже нос высунуть, даже курить не выходит. И всем своим видом показывает, насколько ему эта плохая компания противна. Видимо, не одному Максу, потому что проводница подходит к их местам с такой же натянутой улыбкой и с отлично читаемым в глазах желанием, чтобы те поскорее съебались. Вот только ехать им всем до конечной. — Знаешь всю эту поебень с 5 стадиями принятия неизбежного? — слышит Максим голос. Обращаются явно не к нему, но так, чтобы тот понял каждое слово. — Это которая отрицание, злость, торг, депрессия и, наконец, смирение? — А там точно в таком порядке? — кто-то лезет гуглить и ругается с то появляющейся, то бесследно пропадающей сетью. — Ну, этот явно переживает первую стадию, — говорит мужчина и кивает на Анисимова, который против своей воли от замечания краснеет. Максим прячет руки — в карманы, голову — в капюшон синей толстовки, уши — под наушники, а все свое мнение о компании оставляет при себе. Еще немного, и фотки пафосно сидящего Анисимова можно будет кидать в посты с тупыми цитатками. «Помни, сахар на дне». И Макс, конечно, не сахар, но тоже на дне. Он ловит внимательный взгляд того самого мужчины у самого окна, который пялится также беззастенчиво, как и ночью. И улыбается. Незакомплексованный, блин. Делаем, как учила матушка: гордо вскидываем подбородок и едва не обливаемся чаем. // Спустя час поездки Анисимов зачем-то — скорее неосознанно, чем с умыслом — запоминает все имена и понимает, что отдохнуть ему не удастся, а пацанам вообще похуй на сердитые взгляды, ругань соседей и предупреждения от начальника поезда. Они без угрызений совести орут друг на друга и тут же лезут с братанскими обнимашками к друг другу и ко всем вокруг, получают хэдшот тапком и обещают переебать друг друга мокрым полотенцем по хребту, курят в тамбуре и даже устраивают драку. Шутливую, правда, и между Димой и Антоном, когда последний позволяет себе слишком откровенные заигрывания с Надеждой. Артур выступает секундантом, а это значит, что он просто кидается в них подушками и орет на одной ноте. Разнимать их приходится двум Сережам. Ненадолго успокаиваются, потому что из купейного вагона сердобольная мать приносит им детские раскраски, и вся компания увлеченно разрисовывает зверушек и принцессок. Плацкарт выдыхает свободно, но всего на час, потому что скоро картинки заканчиваются, карандаши оказываются новым мастерским видом холодного оружия. Все начинается по новой… И если вначале Максим всерьез считает их внешний вид, слишком громкие разборки и состояние нестояния единственными минусами соседства, то спустя еще пару часов его мнение кардинально изменилось. Компания достает колонку. Без комментариев. — И всегда у вас так? — не выдерживает Макс, откидывая бесполезные наушники в сторону и принимая положение недовольной горгульи, подвернув под себя ноги. — Как? — с вызовом спрашивает одна из немногочисленных дам в компании. Максим улыбается ей с снисходительным ехидством: — Шумно, людно и с кучей бухла. — Ну да, — подает голос кудрявый парнишка по имени Эрик, отрываясь от своего пойла, залитого в бутылочку из-под детского питания, — иногда еще в жопу ебут, но это по настроению. Максим давится кофе, Сережа — чаем. Все смеются. — Как, говоришь, тебя зовут? — невинно интересуется Сережа после неловкого молчания. У Максима брови, кажется, вот-вот на затылок залезут от удивления. — Я и не говорил. — Ну вот и скажи. Анисимов опять ощущает себя безнадежно беззащитным и тотально нелепым, будто его только что раздели на глазах у всего вагона. Поэтому он лишь бурчит невнятное «Максим» и удивленно вскидывает голову, когда Сережа безмятежно улыбается: «рад знакомству». — Забавно, у тебя вон, тезка есть. Может, я и тебя Масечкой называть буду? Макс смотрит на него секунд десять, в упор, после чего, нахмурившись, выдает: — Нет. «Да». — Хочешь присоединиться — мы не кусаемся, Максим, — особо смакует его имя, вот урод, — только не нуди и не сопи так громко, что аж музыку не слышно. Максим, разумеется, засопел еще громче и зачем-то полетел жаловаться проводнице, что с такими попутчиками потеряет не только веру, но и весь остаток других нравственных качеств. Делать нечего, спать неохота, сдохнуть нельзя, соседи — дебилы, ехать — еще три дня. Охуенная поездочка, правда? // Подключите зарядное устройство, — светится на весь экран смартфона. Макс понимает, что еще пара секунд, и его единственное спасение отрубится, оставив в компании этих долбоебов. Единственная розетка находится под столом, и ее с самого утра оккупировал мужчина, смутно напоминающий охранника на входе в клуб. Может, и зарядку он тоже для своих охранял? Когда почти все выходят на перекур, Макс все-таки решает воспользоваться шансом, вздыхает и принимает вид грозного, закутанного с ног до головы в одеяло котенка. «Охранник» на грозность его намерений отвоевать розетку не обращает никакого внимания. — Ты слишком долго торчишь на зарядке, моя очередь. Его тезка, наконец, лениво отвлекается от своего телефона и приподнимает брови. — Мне нужна связь, — поясняет Анисимов, нервно барабаня пальцами по экрану отключившегося телефона. — Можем пока только половую предложить, — отвечает Сережа, появившись словно из ниоткуда. Эрик, выглядывающий из-за его спины, хихикает и бросает на Макса хитрый взгляд из-под кудрей: дескать, хуле расслабился. У Максима начинает дергаться глаз. Унижение, недорого! Покупайте унижение! Неловкие ситуации, пошлые шутки и унижение — по акции «три в одном ебучем плацкарте»! — А если у меня там жена рожает или друг предсмертную смс-ку шлет, а я об этом не узнаю, потому что вы ебла… — У тебя потрясающая способность вселять в людей оптимистический настрой, Максим. Подожди своей очереди, посиди, телек посмотри, что ли, пульт где-то на диване, — продолжает издеваться Сережа. Предложение заебись, учитывая полное отсутствие как телевизора, так и дивана. Однако Макс понимает, что спорить — себе дороже, а у усатого, походу, неисчерпаемый запас подъебок на все случаи жизни. (И вот с этого места можно начинать завидовать). Поэтому просто показывает средний палец и ложится на койку «к ним задом, а к лесу передом». Что ж, вторая станция — злость, ту-ту, приехали. // Окна запотевают, Макс рисует грустный смайлик, зачем-то пририсовывая ему усы, тихонько матерится, понимая, что делать ему теперь точно нечего, и поворачивается к своим мучителям лицом. Они же, в принципе, не такие плохие. А если выкинут еще пару смехуечек, Макс просто вызовет дорожную полицию, ОМОН и гринписовцев. В самом углу милуются Софа с татуированным шкафом, ой, извините, Бабичем, и проходящий в этот момент Дима пихает Антона в плечо и говорит «это могли бы быть мы с тобой, но ты не… да хуй знает, почему это все еще не мы с тобой». Остальные заняты кто чем, но в основном едой. Которой завален весь стол. Аппетитно пахнущей едой, видимо, совсем недавно откуда-то добытой и разогретой. Живот неприятно урчит, напоминая, что пачка печенек — вовсе не полноценный ужин из трех блюд. И когда Макс, наконец, решается встать и заварить себе доширак, Эрик отвлекается от своего бутерброда и, поймав чужой голодный взгляд, хмыкает: — Присоединяйся. — Э? — глубокомысленно изрекает Максим, уверенный, что ему послышалось, или он выдает желаемое за действительное. И едва успевает уклониться от пущенного в него яблока. — Сомневаюсь, что у нас в меню есть кошачий корм, — говорит Ив, не отрываясь от сканворда, — но бери, пока угощают. Стадия торга проходит почти незаметно. Анисимов никогда особой скромностью не отличался, но в этот раз садится совсем на краешек койки, около Алины, которая резво впихивает ему пирожок. Вкусный. — Вы что, ограбили вагон-ресторан? — спрашивает Максим, и у Артура округляются глаза. — Откуда он знает? Вы же сказали, что никто не уз… Эрик бодро затыкает его подушкой. — В нашем полку прибыло? — спрашивает Сережа, подходя с дымящимися кружками чая. Почти все он ставит на стол, спихивая половину еды на колени сидящих, а одну кружку протягивает Максу. Тот, совсем растерявшись, сопит что-то среднее между «спасибо» и «пиздец». Артем, которому чашки из-за Макса как раз и не хватило, обиженно сопит. — Ю ар вэлком, нахуй. Они, определенно, не подружатся. Но, в конце концов, он их знать не знает и вряд ли когда-нибудь еще встретит, так что… Максим упускает тот момент в разговоре, когда они вдруг переключаются на ностальгические нотки о лете, теплоте и море. Свое холодное море он оставил позади три дня назад, и на его молчаливый вопрос все-таки отвечают: — Мы все южные. Краснодар, Сочи, море Черное… Максу становится интересно, что такое рассыпают над этим самым Краснодаром, что там выводятся такие экземпляры, все одинаково прекрасные в своей ебнутости? Судя по всему, кстати, рассыпают детей, в роддоме и, очевидно, головой об пол. — Проездом мы, короче. Оттуда сразу домой. А ты зачем в Москву? — спрашивает Софочка. Вопрос, конечно, хороший, отвечать прямо мы на него не будем. Не говорить же, что мечтаешь приехать, почти выиграть на каком-нибудь злосчастном музыкальном шоу (только не Голос, боже упаси) и прославиться на всю Россию. — Абсолютно все что-то там ищут. Я не исключение. — Ты не выглядишь как человек, поехавший в Москву за мечтой. Делает вид, что его это замечание совсем не задело. На деле, оказывается, Макс морщится так, словно проглотил лимон. — А как я выгляжу? — Как конченый, — словно на автопилоте чеканит Сережа. Максим уже даже не отвечает. Серьезно, подзаебало вестись. — А че на поезде поехал, раз мог на самолете спокойнее добраться? — Я в черном списке пассажиров, — поймав удивленные взгляды, Максим все-таки поясняет, — задиссил аэропорт. Теперь во взглядах проблескивает уважение. — Выпить хочешь? Макс смотрит на протянутый ему термос с-не-совсем-чаем и почему-то очень хочет. Это как почти белый флажок в небо. Спустя три чашки содержимого из термоса, Анисимов узнает, что почти вся компания, прости господи, музыканты, и только-только с концерта. Большой рэп, и все такое. Это объясняло странный внешний вид и привычка панчить. Максима кидает на очень странные и стремные вопросы, он делает вид, что интервьюер, используя термос вместо микрофона, и лезет ко всем подряд с распросами: — А правда, что рэперы спят со всеми девушками в радиусе километра? — Приходится, — горько вздыхает Трущев, перехватывая «микрофон» и вместе с ним право голоса, — иногда так не хочется, плачешь, отбиваешься, умоляешь о пощаде, а куда деваться? Ведь больше ничего не умеем, кроме как делать рэп и ебаться. Сережа аж светится, довольный рифмой, остальные тоже снова повеселели. Компания — солнышки, Сережа — солнышко, и что только среди таких забыл тучка-злючка-Максим? Хотя, если задуматься, из них может выйти отличная радуга… На этой ноте Максим вспоминает о (благополучно забытой) пачке скитлс и летит к рюкзаку вытаскивать, чтобы потом всем, кто хотел и не хотел, раздать. — С ума сойти, Макс ДЕЛИТСЯ. — Да, я делюсь, — он в улыбке расплывается, смотрите, мол, еще и так умею, — угощаю тебя. И тебя. И себя тоже угощаю. Он закидывает пригоршню в рот и улыбается. Теплое чувство, растекшееся внутри, Макс списывает на слишком горячий чай. Уже не так пусто напротив. // Курить выходят все вместе. Максим очухивается на станции в чужой куртке и думает, что, походу, пора завязывать. И с куревом, и с алкоголем, и с долбоебством. Вот только долбоебство окружает его плотной стеной, дает прикурить и всучивает недопитый стакан с намешанным туда пойлом. Он выдыхает дым от сигареты в свинцовое декабрьское небо и вдруг резко вспоминает, что едет один в совершенно чужой ему город. А эта компания — все вместе, но не с ним — домой. Где их ждут. Где им и место. Максим сам же не особо им нужен и вряд ли кому важен. Одна не атрофированная часть мозга орет, что это все самопожалейки и нытье, а другая — постоянная — уже закатывает внутреннюю истерику. Это ведь типичная история такая, которую потом по приезду всем на учебе или работе рассказываешь. И их «дружба» закончится ровно в тот момент, когда поезд прибудет к конечной станции. Может, чемодан помогут вытащить на платформу, и все. Забудут про тебя все. Легче сейчас оттолкнуть первым, пока за три оставшихся дня не привязался, лишь бы самому под конец больно не было. Предпоследней и самой сложной стадией оказывается депрессия. Максим бросает недокуренную сигарету и идет в вагон, полы куртки трепещутся почти эпически, только саундтрека из Звездных войн не хватает. — Че это с ним? Все пожимают плечами. Ну охуеть теперь, думает Сережа, и чем они эту принцессу успели обидеть? Ничего не остается, кроме как идти следом. Анисимов влетает в туалетную кабинку, даже забыв запереть за собой дверь, включает холодную воду и лицо под нее же подставляет. — Эй, ты плачешь там что ли? Макс немного поднимает голову, чтобы видеть стоящего в проходе Трущева. Тот скрещивает руки на груди, и глаза у него какие-то уставшие. Совсем не тот Сережа, что весь день его подъебывал, контраст поражает. — Устал, — выдает Максим. И запутался. И вообще, иди нахуй. — Расскажешь? Макс качает головой и хочет выйти, но Сережа преграждает ему путь. — Ну что пристал, а? Не хочу. — Я, может, тоже не хочу, чтобы ты мне своей кислой миной нервы трепал, но… Поезд резко покачивает, и Макс, не успев среагировать и схватиться за что-то, просто-напросто наваливается на Сережу. Тот, в отличие него, не растерялся и удержал на месте. И теперь они стоят настолько близко друг к другу, что аж неловко. — Руки убрать можно, — у Макса голос — расплавленная патока. И смысл слов доходит чуть позже: руки до сих пор на чужих бедрах держит, хотя опасность уже миновала. Да и сам Макс отстраняться, видимо, не собирается. — А ты точно не гей? — зачем-то интересуется Трущев. — А тебе не приходило это в голову на десять пидорских шуток раньше? — Шутки — это одно… — Слушай, раз уж ты эксперт, будет очень по-гейски, если мы сейчас начнем целоваться, и каков шанс выйти из вагона с не разбитыми лицами после такого каминг-аута? Смотрят друг на друга и думают, что вот ведь удручающее сочетание: бесит и тянет одновременно. Удивительно сошедшиеся кусочки двух совершенно не связанных между собой пазлов. — Ударишь меня за это, только потом, ладно? — обещает Макс перед тем, как наклониться и смазано коснуться своими губами чужих. Сережа ловко перехватывает инициативу, немного поворачивает голову, чтобы было удобнее, как ему больше нравится, и запоздало думает, что ему не должно нравиться. Макс хихикает — щекотно, непривычно, все-таки. Но не противно. Неужели им, пьяным, нельзя пососаться в туалете плацкартного вагона Владивосток-Москва? Дверь в тамбур дергается, и Максим отскакивает, путается в ногах и вваливается в туалетную кабинку. Сережа сохраняет внешнюю невозмутимость, спокойно захлопывает дверь и спрашивает у появившегося в тамбуре голосящего Антона, что случилось. Разобрать что-то сложно, кроме постоянно повторяющихся «шпион», «жопа» и «я ебал». — Да кому твоя жопа-то нужна? — не выдерживает выглянувший из кабинки растрепанный, но не такой красный Максим. — Давай, соберись, интересно же. — Да там Дима… — Дима — что? — наседает Сережа. Антон аж заикаться начинает. — Вражеский шпион на нашей мужской территории. — Дима — шпион? В смысле, на нас Наденьке настучал? — не понимает Макс. — Хуже. Дима — пидор. Максим в картинном ужасе прикладывает ладонь к губам. Сережа мысленно пробивает голову рукой. Голубой вагон бежит-качается… — А ничего, что вы всю дорогу… — Сережа тщательно подбирает слова, — эм, шутки шутили? Антон, наконец, обращает внимание на стакан в своей руке и выпивает его содержимое одним глотком, даже не поморщившись. И только потом отвечает: — Ну, шутки — это одно… (Разбираться с Димой Антон решает наедине, очень долго и почему-то запершись в несчастной туалетной кабинке). // Когда Анисимов возвращается в вагон, заметно повеселев, на месте Макса сопит совсем пьяный уставший Эрик. Он даже не успел разуться, и его ботинки с какой-то нелепой заботой пытается снять Софочка, но выглядело это так, словно она просто тянула его ногу в свою сторону. — И че мне делать? — все максово хорошее настроение как рукой снимает. — Ляжешь на мою полку, — предлагает Сережа. — А ты куда? — На Эрика. Полку, в смысле. В разговор вмешивается молчащий до этого момента Олег. — Во-первых, она верхняя, во-вторых, ты старый для такого эксперимента, а в-третьих, ты ебанулся? — Предлагаешь нам вдвоем лечь? У Макса — обоих — челюсть немножко отвисает, что приходится ее ловить. Наконец, после жарких споров и подъебок «мальчики, а кто сверху», Анисимов твердо заявляет, что он ляжет на место Эрика и вообще, не указывай, где спать, понял. Сейчас бы за верхнюю боковую пиздиться, да?.. Макс снимает обувь, цепляется за перекладину верхней боковой и… не может заставить себя подтянуться и залезть нормально. — Проклятые пирожки, в Москве больше ни крошки не возьму. И спортом займусь. Курить, бля, брошу. Сережа, наблюдающий эту невероятную картину — видок очень хороший, на самом деле, лучший за все эти дни, — посмеивается: — Подтолкнуть тебя? И добавляет что-то про мужской стриптиз. Максим залетает на полку буквально на чистой волне злости. И пялится оттуда, как кот с верхней полки шкафа. Глазами еще сверкает. Ну прелесть просто. Спустя пятнадцать минут свет в вагоне тускнеет, и все уже точно разбредаются по койкам. Амчиславский с Хасаном на двух параллельно лежащих верхних полках затевают соревнование по перетягиванию одеяла. Первая минута матча. — Ну Амчи, — взмаливается, наконец, Дима, — ну поменяйся с ним местами. — Во-первых, он сам место мне это отдал, а во-вторых, я не перелягу, пока не услышу нормальную причину, почему должен это сделать. — Ты храпишь. — Не храплю. Одеяло жалобно трещит. — Храпишь! — звучит со всех сторон. Максим мечтает как-нибудь неудачно упасть с верхней полки и больше не встать. — Не выноси мне мозги, — в конце концов бурчит Артем. — Когда их успели занести? — Если вы не закроете хавальники, выносить будут только ваши трупы из вагона, и под этим самым, сука, одеялом, — рявкает Ив, и Дима как-то сразу обиженно затихает, накрывшись отвоеванным трофеем. Перед тем как отрубиться, Максим еще минут пять размышляет, куда поставить второму Сереже алтарь. // Правда, сном наслаждается недолго. Просыпается он в 3 часа ночи от громкого возгласа «вот и пришли по нашу душеньку». Потом с верхней полки что-то падает — вероятнее всего, Хасан. Максим открывает один глаз и видит перед собой крупные белые буквы «полиция». Та-а-ак… —… на вас было подано заявление о снятии с поезда за распитие алкогольных напитков и нарушение общественного порядка, и… Следом он слышит голос Сережи: — Билеты аннулированы, в проезде отказано, и бла-бла-бла, плавали, знаем. Вещи собрать можно? Полицейский растерянно чешет затылок и кивает. — Собирайте. — Мы мигом, — подмигивает ему Алина. — Может, кофейку хотите? Макс с полки слезть не успевает, как сумки действительно были собраны. И делалось это все с таким вселенским спокойствием, будто так задумано и было. Эрик сонно трет глаза, зевает и натягивает толстовку задом наперед. На растерянного Максима он не обращает никого внимания. Дима безуспешно пытается застегнуть рюкзак, пока на помощь к нему не приходит Антон — все застегивается удивительно быстро и легко. — Че за остановка хоть? — спрашивает Артем. — Зима, — тянет Артур, глядя в окно и потягивая чаек из кружки. Он явно никуда не торопится. — Да я знаю, что не лето, бля, остановка какая? И громко смеется, когда следит за взглядом Кубы и видит на обледеневшей табличке за окном косые буквы «станция Зима». Сережа выходит из купе проводницы, что-то быстро печатая, и сталкивается с Максом в узком проходе. — О, Максим, доброе утро. Как дела? Видимо, все эмоции написаны у Анисимова на лице, поэтому он сразу понимает, что к чему, и хлопает по плечу. Расслабься, типа. — Прости, детка, — выводит на манер героя из санта-барбары, руку с плеча так и не убирая, — но нам, кажется, нужно сделать перерыв, чтобы разобраться в себе. — Поматросил, — ехидно ухмыляется Артем, надевая пуховик, — и бросил. — Вы серьезно? — Максим сам вздрагивает от того, как громко и неестественно звучит его голос. Ему не до шуток. Такая колоссальная разница между атмосферой до и после. Сразу становится как-то неуютно. Кофе начинает неприятно горчить, подушки комкаться, одеяла падать с верхних полок на головы обитателей нижних, и все такое. Телефон в руке Сережи дребезжит пришедшим сообщением, и Максим зачем-то одним движением выбивает его из пальцев. Бесит. Сережа поджимает губы и выдавливает «прости». С ума сойти, извиняется перед человеком, которому не только ничего не должен в принципе, но и вообще с ним никак и ничем не связанный. Ну, целовались один раз. Это же не обещание по приезду взять замуж и любить в болезни и здравии, в купе и в плацкарте… верно? — Все, пошли-пошли, начальник ругается, — наконец, очухивается полицейский. Компания гуськом начинает покидать вагон под овации обрадованной этой новостью публики, а Максим все стоит, беспомощно глядя на Сережу. Не знает, чего ждет. Ну, номер спросил бы ради приличия, хоть и знает, по какому адресу в конечном итоге пойдет. — Уебище, — цедит Макс. Трущев оглядывается через плечо на ожидающих ребят и кивает. — Удачной дороги, Масечка. И тоже идет на выход. // — Уважаемые пассажиры, приносим свои извинения за доставленные неудобства. Следующая остановка запланирована на… Максим проводницу совсем не слушает, в голове все крутятся слова: «их высадили, их высадили, их высадили»… Ему бы, блять, порадоваться. С самого начала ведь мечтал, чтобы они исчезли. Молодец, победил, возьми свой лавровый венок с верхней полки. И выкинь в ближайшую мусорку. На месте Анисимова в ворохе одеял и подушек лежит бандана, явно ему не принадлежащая. И на нее нацеплен стик с криво нацарапанным номером и припиской «всегда ждем в к-сити». Макс промаргивается, поднимает глаза и видит в окне всю компанию. Сережа вертит головой, будто ожидая встретиться с кем-то взглядом. Между ними стекло и несколько метров воздуха. Которого резко в самом вагоне начинает не хватать. А еще также резко становится очень тихо, очень пусто и очень холодно. Максим съеживается на сиденье, на куртке будто оседает иней, и окно, кажется, запотевает с обратной стороны. Картинка смазывается. Раз. Два. Три. Максим хватает чужую бандану, свой рюкзак и куртку и, проигнорировав крики проводницы Надежды, в одно мгновение оказывается на перроне. Наверняка устанавливает новый мировой рекорд по спринтерскому бегу. — Подождите! Сережа разворачивается в его сторону, как-то странно улыбаясь из-под усов. Макс останавливается, дает себе пару секунд отдышаться и хрипит: — Ты бандану забыл. И меня тоже, — не договаривает. Запыхался совсем, наверно. — Спасибо. На них скрещивается с дюжину взглядов, Макс буквально чувствует звон напряжения в воздухе. Теперь, когда бандана была возвращена законному владельцу, причин его задержки с ними не было. Видимых причин. Глаза слезятся от ветра и холода, пробирающегося под расстегнутую куртку. Но Анисимову почему-то тепло. — У тебя там вроде как поезд отходит, — напоминает Сережа. — Вернешься? Максим автоматически кивает, потом отрицательно качает головой и сдавленно хихикает. — Последняя стадия принятия — принятие. Он не вернется. Поезд за его спиной издает протяжный гудок и трогается. Макс даже не оборачивается. Улыбается. Конечно, в ближайшем будущем будет ныть и припоминать им этот случай. Потраченные в пустую деньги, выброшенные на ветер часы в ментовке, совершенно проебанные планы на эту жизнь. Но радостные и уже не такие чужие лица Компании успокаивают. По крайней мере, сейчас. Как минимум, сегодня. Как максимум, тотальное отсутствие одиночества. — Конченый, — смеется Сережа, потянувшись застегнуть на нем куртку. — Плохая компания, правда, подумай, оно тебе надо? Мы ведь повезем тебя в Краснодар, выбьем всю мутную чушь из твоей светлой головы, и в конце концов я запишу с тобой фит, который порвет все чарты страны. Звучит как план, который нужно немедленно начать реализовывать. И Максим ему почему-то верит, ведь… Пацан сказал — пацан сделал.