стокгольмский синдром

Билл курит прямо в гримёрке, наплевав на запреты. Смотрит в зеркало: клоунский белый грим стёрся не до конца, и это раздражает. Он недовольно морщит лоб, прикасается кончиками пальцев к верхней губе, хмурит брови. Билл — швед. А Финн объездил пол-мира, но вот в Швеции никогда не был. Не доводилось. Когда он думает о Стокгольме, ему представляются стандартные картинки из туристических буклетов: дома с цветными остроконечными крышами и заснеженные улицы. Почему-то кажется, что там всегда зима. И Билл. Билл с непроизносимой ломанной фамилией. Он сам и есть зима. Холодный какой-то. Ещё с этими белыми следами на уставшем отстранённом лице. Глядя на него, хочется обнять себя руками за плечи и поёжиться, как под порывом ледяного ветра. Но Финн просто стоит, прислонившись к двери. Ждёт. Если бы Билл не позвал сам, он бы ждал под дверью снаружи. Только бы ещё раз увидеть, как тот ухмыляется уголком губ, ловя его взгляд. попался, мелкий Финн молча соглашается. Попался. Вляпался как в паутину и даже не собирается брезгливо отряхиваться. Позволяет липким нитям всё крепче себя опутать, уже не надеясь на освобождение. И не желая его. Билл курит. Дым горький, въедливый. Финн думает о том, что его одежда и волосы насквозь пропитались этим мерзким чужим запахом. Он терпеть не может, когда несёт табаком. Он терпеть не может Билла. Но уже весь пропитался им — холодно-равнодушным, светлоглазым, до мурашек бесчувственным, когда дело не касается актёрской игры. Он влип по уши и не хочет останавливаться. Утонуть бы в этом белом дыму, пялясь на скуластое лицо со слегка косящим взглядом. Увидеть мёртвые огни, как они есть. Мысленно Финн перестаёт прижиматься к двери и медленно шагает, продираясь сквозь тяжёлый воздух и собственное стеснение. Билл лениво гасит окурок в стакане с водой и поднимает на него покрасневшие косоватые глаза. Шарит по тощему телу с ног до головы. Оценивает. И Финн понимает — он Биллу не нравится. Конечно, как он вообще может кому-то понравиться. Весь неловкий, угловатый, краснеющий. И ещё веснушки эти дурацкие. У Билла идеальная светлая кожа. А у него всё лицо в мелких пятнышках, которые сейчас ещё ярче проступили, подсвеченные румянцем. Финн опускает голову, чтобы кудри упали на лоб и ниже, спрятали его смущённый взгляд, помогли уберечься. Не помогают. Билл раздувает ноздри, трёт ладонью шею, качает головой. — Девчонка! Финну не нравится, когда его упрекают в женственности. Он тратит слишком много времени, чтобы вычленить и убрать собственные повадки, провоцирующие на такое. Бесполезно. Билл раскусил его с первого дня знакомства и притворяться было бессмысленно. Но Финн пытается. Почти сливается со своим образом малолетнего матершинника Тозиера, начинает ругаться в жизни и даже однажды пробует курить, но тут же выкидывает вонючую сигарету, а потом полдня не расстаётся с мятной жвачкой. Билл видит, как тот надувает пузыри, забывшись, растягивает кончиком языка резиновый комочек с острым мятным запахом, лопает пузырь и облизывает постоянно красные губы. Билл смотрит на это, и усмехается с нечитаемым выражением лица. Финну кажется, что Скарсгард его даже за человека не считает — каждый раз, когда встречается с ним глазами, в тех мелькает снисходительное равнодушие. Если ему настолько всё равно, то зачем позвал к себе. Зачем, уходя с площадки, задержал на остром плече ладонь и наклонившись шепнул: «Заглянешь ко мне, когда закончишь». Не вопрос. Утверждение. Он точно знал, что Финн не откажется. Но зачем Скарсгарду эта самая безотказность, если теперь он равнодушно оглядывает своего смущённого гостя?Смотрит так, будто хотел купить, но не покупает. Будто обнаружил какое-то уродство, не совместимое с его представлениями об идеальном товаре. Об идеальном Финне. Со времён съёмок первого фильма прошло больше года. Все из компании Неудачников подросли и стали более мужественными, а София казалась ещё прекраснее, чем раньше. Но Финн превзошёл их всех. Мускетти поглядел на него и схватился за волосы. Это лицо с чётко очерченными скулами, пружинистые кудри, спадающие на впалые щёки, взгляд огромных карих глаз и новый рост — явно выше среднего — никак не подходили для роли двенадцатилетнего мальчишки. Финн не просто вырос за эти месяцы. Он абсолютно изменился. И ему нравился эффект, который производила теперь его внешность. Он выглядел… красивым? Во всяком случае, так ему говорили. Фанаты на комиконе, помощники режиссёра, осветители, гримёры и даже скептичный Уайатт. Всё восхищались его новой утончённой красотой. Все. Кроме Билла. Когда они впервые встретились на съёмках второго фильма, Финн тут же растерял свою показушную дерзость, вдруг совершенно стыдливо покраснев и опустив в пол глаза под тёмными ресницами. Билл подошёл — совсем неслышно, как ступают большие кошки — и остановился напротив. Он ничего не говорил, и если бы рядом были ещё люди, ситуация явно показалась бы подозрительной. Но к счастью, или же наоборот, они столкнулись на самой дальней площадке, образованной из стены многочисленных трейлеров и высоких строительных лесов, окруживших новые декорации. Так что ни чей любопытный взгляд не мог видеть того, как Билл легко ухватил подбородок Финна пальцами и поднял к себе его лицо. Финн ненавидит чужие прикосновения. До дрожи. До панических атак. Сердце колотится тяжело и больно, а к горлу поступает тошнота, когда на комиконе приходится по часу подряд обниматься с поклонниками. Он смотрит, как Джек прижимается ко всем подряд, как Уайатт покровительственно поглаживает по плечу очередную фанатку — и не может, вот просто не может заставить себя быть таким же раскованным и открытым. Если бы кто-то из них позволил себе коснуться его лица, Финн мог бы не сдержаться и ударить. Или разрыдаться и убежать в слезах. Одно другого не лучше. Кто-то… Но Билл —не «кто-то». И Финн подчиняется ему, не мотает головой, чтобы стряхнуть чужую прохладную руку, не дёргается в сторону. Стоит, поднимая лицо и встречаясь взглядом с прозрачными зелёно-синими глазами. Которые глядят без тени улыбки. Хотя эта самая улыбка уже вовсю цветёт на красивых крупных губах. И как он раньше не замечал, что в улыбке Билла есть что-то пугающе пеннивайзовское, как будто через мгновенье это красивое холодноватое лицо превратится в отвратительный оскал с миллионом хищных острых зубов. — Бип-бип, Ричи. Давай, полетаем! Эта фантазия вызывает волну липкого страха, холодным потом выступившего на висках и спине вдоль позвоночника. Но Билл неожиданно перестаёт улыбаться, выражение его чуть вытянутого лица приобретает сосредоточенность. — Привет, — руку не убирает, ведёт вверх по щеке, касаясь подушечками пальцев бархатистой горячей кожи. И у Финна внутри что-то трескается. Становится горячо и странно. В пересохшем рту с трудом ворочается язык. — П-привет, Б-Билл. Он думает, что Скарсгард сейчас отпустит тупую шутку: «Не знал, что ты переквалифицировался на роль заики Денбро», но тот лишь снова гладит его по щеке, изящно выпрямляется и убирает пальцы. Уходит за спину. Финн остаётся стоять на подгибающихся ногах, слыша, как рядом щёлкает колёсико зажигалки. Через пару секунд до него долетает горьковато-пряный запах сигаретного дыма. Больше Билл его не трогал. Хотя Финну отчаянно этого хотелось. Хотелось снова почувствовать то странное, тёмное, что пролилось в нём, когда длинные чужие пальцы по паучьи ползли по горячей скуле. Он даже не мог ни с кем поделиться, тем, что с ним происходило. С Джеком? Но тот максимум начнёт доставать его многочисленными скабрезными подколами на тему Скарсгарда. Вне фильма их роли абсолютно менялись. Финн словно становился робким неуверенным Эдичкой, а в Джека вселялся пошляк Ричи. Раньше это забавляло всех вокруг, теперь же Финн старался не особо наблюдать за посторонней реакций. Ему было наплевать на всех, кроме Билла. Самого красивого и ужасного клоуна из возможных. Мыслей было так много. Они роились в голове подобно сотне моллюсков, наползающих друг на друга и шуршащих своими раковинами. И от этого шуршания Финну казалось, что он сходит с ума. Единственным верным решением было согласиться на приказ-приглашение Билла. Быть может, у того и правда есть ключ к разгадке: какого хрена он в последнее время только и думает, что об этом двухметровом скандинаве с глазами смотрящими в разные стороны и пугающей маньячной улыбкой. И вот этим вот его отвратительным «девчонка!». Финн резко отлипает от косяка, делает несколько быстрых шагов к Биллу, развалившемуся в своём кресле, наблюдающим за ним поверх тлеющей сигареты. Внезапно в зелёных глазах мелькает какое-то подобие интереса, и Финн хватается за него, как за спасение. — А ты, а ты… — голос визгливо срывается, от позора хочется врезать самому себе по лицу, — а ты… — уже тише произносит Финн, не зная, как бы по-обиднее обозвать этого извращенца. Почему извращенца? Не важно. Потому что только извращенец будет вот так вот издеваться: звать к себе, а потом смотреть как на кусок дерьма. — Да? — невозмутимо приподнимает бровь Билл, — кто я, Финни? М? Скажи это? — в низком голосе проскальзывают приторные клоунские нотки. Билл приподнимается, наклоняет голову к одному плечу, потом к другому и вдруг нависает над Финном, наслаждаясь вспышкой страха в его глазах. Кажется, замахнись он — и мальчишка просто отключится, рухнув на пол — до того сильно побелело его лицо, даже веснушки поблёкли. Биллу надоедает этот спектакль. — Ладно, — он вновь опускается в кресло и кивает Финну, чтобы подошёл. Тот еле переставляет ноги, но ослушаться до сих пор не смеет. Эти болотные глаза слегка навыкате тянут к себе как на аркане. Он тащится к Скарсграду, вызывая в его памяти избитое «кролик перед удавом». Билл терпеть не может тупые сравнения. — Финни, — он поднимается руку, но не касается, только очерчивает в воздухе какой-то непонятный символ, и Финн завороженно следит за его пальцами, — Финни… В голове щёлкает и шуршит, связные мысли стираются под этим непрерывным шумом. Финн чувствует, что слабеет, стекает на пол, в последний момент подхваченный сильными руками, и только горячее дыхание возле его лица не даёт ему окончательно отключиться. Добровольно пришёл в чёртово логово чёртового монстра. Только за спиной нет верных друзей, а в руках — бейсбольной биты. Да и Билл перед ним до ужаса реальный. Финн очень близко видит красивое лицо, с выступившими капельками пота на переносице, видит грим забившийся в мелкие морщинки на лбу, он ещё никогда не смотрел на Билла так долго. В животе горячо тянет, сердце дёргается где-то в горле, он пытается что-то сказать, но может только громко застонать, когда Скарсгард прижимается к его губам и долго со вкусом целует. Финн, само собой, целовался и раньше. С девушками. И с парнями тоже. И каждый раз ему это нравилось, каждый раз вызывало состояние лёгкой эйфории и приятного тягучего возбуждения. Но ни разу в жизни его ещё не целовали так — без влюблённости, без какого-либо намёка на то, что он нравится, чуть ли не против собственной и его — Финна — воли. И именно от этого поцелуя у него окончательно сносит крышу. Билл, оказывается, может быть нежным, он не кусает тонкую кожу, не лезет наглым языком в чужой рот, не дёргает мягкие тёмные кудри на затылке. Он словно опутывает Финна томным жаром, каким-то приторным дурманом, который зарождается внизу живота и плавно растекается по всему телу. Сколько прошло времени? Минута? Несколько часов? Двадцать семь лет? Финн хлопает ресницами и покачивается как пьяный, когда Билл отстраняется от него и снова смотрит, уже по-человечески, без пугающего пенивайзовского огонька в потемневших глазах. Финну от чего-то ужасно обидно, так, что хочется разреветься. Самое ужасное — он не может понять, почему? То ли потому, что Билл так нахально позволил себе поцеловать его. То ли потому, что поцелуй всё-таки прервался, и неизвестно, начнёт ли Скарсгард сначала. А ему хочется ещё. Так хочется, что он на мгновение забывается, и сам стремительно придвигается к чужому лицу, впечатываясь губами и чуть поскуливая от желания. Билл еле заметно усмехается, удобно перехватывает тонкую шею и, не разрывая поцелуя, притягивает к себе ближе, так близко, что Финн чувствует, какая горячая кожа у холодного шведа, как глухо бьётся под тканью хлопковой майки чужое сердце.