Фрагменты из смерти

Я, кажется, только что понял, что такое настоящее одиночество… Одиночество – это когда ты видишь вокруг себя черно-белое кино без сюжета, а окружающие люди – просто массовка без имен, без лиц. Они проходят рядом, но они чужие. Они могут врезаться в твою память, оставить в ней след… Какой? Плохой или хороший, но не в этом дело… Не в этом, потому что след, оставленный безликими людьми быстро исчезает…. И вот ты уже снова один в мире серых призраков, которые ходят рядом, живут с тобой в одной квартире… И нет выхода из этого фильма, который уже неизвестно какое количество лет ставится режиссером-психом с замашками маньяка-садиста… Одиночество вызывает боль…. Режущую похлеще скальпеля… Боль… А что она такое? Боль – это когда ты, примерный семьянин и уважаемый человек нюхаешь в подъезде паленый кокс, бодяженный мукой, а потом идешь и изображаешь, что все хорошо - очередная сцена фильма. Фильма, лживого до невозможности, где даже ты сам себе лжешь… Потому что ты один… Потому что нет вариантов, как жить и что делать дальше. Fuck you, режиссер! Смотри, как я убиваюсь! Смотри, как под кайфом прихожу к жене! Смотри, как играю неподходящие мне роли добропорядочного гражданина и деятеля! Смотри, как я пытаюсь вырваться из твоего сраного тупого сценария! И, чёрта с два, я вырвусь! Чего бы мне это не стоило! Боль провоцирует ненависть… Больную психозную ненависть… Такую, когда хочется убить всех… За то, что они всего лишь массовка в моей жизни… За то, что терроризируют меня своей хомячковой жизнью, заставляя меня жить ею… За то, что из-за них я надеваю маску довольного жизнью мужчины… А мне хочется разнести в хлам квартиру с дорогой мебелью, придти в публичное место и при всех выругаться матом, нанюхаться при всех, выгнать жену, написать и выпустить пару песен, от которых почтенные слушатели проблевались бы, увидев настоящего меня; да, я-таки именно такой; а потом…. Потом можно сдохнуть от передоза, как любая нормальная рок-звезда…. Live fast, die young! Времени-то на то, чтобы уйти осталось немного, совсем немного… И режиссер будет курить бамбук, а кино и дальше пойдет без меня…. А после опустошающей ненависти приходит отчаяние… Оно захватывает в свои сети, пугая сгущением черно-белых красок, пряча остатки цветов в свое гнилое нутро… А хочется увидеть их… Становится страшно… Безотчетно страшно хотя бы потому, что я начинаю думать, что я единственный главный герой этой шизокиноленты…. А так хочется верить, что я не один здесь… Точнее, я знаю, что есть еще один такой же главный герой… Он так же пьет водку, нюхает си или эйч, протестует против всего, правда открыто. Он такой же псих, как и я… Не знаю, почему мы разбежались… Но теперь наши фильмы разные, а мы одиноки и заперты в своих реальностях и бесконечностях… Мы движемся по замкнутому кругу, убивая свою жизнь… А режиссер сверху смеется, глядя на нас. Глядя на то, как два разных, но родных человека одновременно совершают одни и те же действия и ошибки и терзаются от того, что они не вместе… Любовь… Да, я люблю своего брата, этого недобитого придурка… Вряд ли я так думаю… Он не придурок, а просто ненормальный. Так же, как и я…. Вся жизнь крутилась вокруг него, и эти дебильные разногласия разрушили наш цветной фильм, разбив его на два черно-белых… Ему, возможно, хорошо: круто быть вечным эгоистом. Я даже немного ему завидую, ибо сам так не умею… Я умею только любить и отдавать себя… Я ненормален в этом… Надо и для себя что-нибудь сделать... Блять, да это несправедливо!!! Почему я всегда распинаюсь, почему именно я приношу жертвы, почему я отдаю и дарю??? Это нечестно! Это только кажется, что быть альтруистом здорово, да ни хрена! Меня за*бал уже собственный моральный мазохизм! Я хочу избавиться от него, но он не вытравливается ни табаком, ни алкоголем, ни наркотиками… Он в крови… И будет до тех пор, пока есть тот, ради которого я живу… А дальше… Если он сдохнет, то я буду свободен…. Или сдохну сам…. Третьего не дано… Избавиться. Избавиться от обузы - это так легко… Или сложно… Не знаю, каково будет сейчас мне. Кажется, мой тупой фильм превращается прямо-таки в блокбастер. Я так давно тут не был. И дверь с тех пор он так и не научился закрывать. Вышибаю ее одним легким ударом ноги. Он рад, кидается мне на шею, хотя всего пару дней назад послал меня в пешее эротическое путешествие: - Вадик! Ты пришел! – он пьяный и радостный – Вадечка, я так по тебе соскучился! – жаль, что я не разделяю радости братца и просто швыряю его об стену со всей дури, ничего не говоря. Он шмякается и сползает на пол. В голубых глазах начинают собираться слезы. Прямо, как в детстве. – За что? Я же… Я же… - За что, что ты вообще есть, сволочь! – еще раз стукаю его об стену. Слезы в глазах начинают приобретать более явственный характер. Он неуклюже пытается отползти. Хочется еще поиграться с братиком, но мне уже надоело. Склоняюсь над ним. Он чует неладное и по древнему инстинкту самосохранения пытается закрыться руками, но у него не выходит. Я чувствую под своими руками его шею. Она такая мягкая, нежная, тонкая. Начинаю сжимать пальцы, перекрывая брату доступ к кислороду. Он извивается в моих руках в бесплодных попытках вырваться. - Вадечка… пусти… пожалуйста… - он уже хрипит, а из глаз текут слезы. На секунду внутри появляется какая-то щемящая жалость, и я ослабляю хватку, но через секунду уже ничего нет, и я снова продолжаю уничтожать существо, принесшее мне столько боли. Теперь я доведу до конца то, что не закончил в октябре семидесятого. Пусть теперь мой брат не пухлощекий младенец, а взрослый человек. Мне певать. Я хочу избавиться от него. Он еще раз дергается, сипит из последних сил: - Вадик… прости… люблю… - и затихает. Похоже, что навсегда. Разжимаю побелевшие пальцы и медленно поднимаюсь. Я счастлив. Квартиру наполняет мой яростный дикий хохот. Как же хорошо! Я прыгаю по комнате, как ребенок. Все круто! Но вдруг посреди адского потустороннего веселья мой взгляд случайно пересекается с мертвым взглядом Глеба… Не могу поверить, что я убил его собственными руками. Кидаюсь к нему, пытаюсь растормошить, делаю искусственное дыхание, но только уже поздно… Об этом красноречиво говорят синяки от моих пальцев на шее Глеба…. Так вот ты какая, свобода! Только почему-то внутри пусто… Как за открытым окном в комнате… Закрываю глаза Глебки и делаю шаг из окна вниз. Только для того, чтобы потом увидеть эти глаза снова. Живыми. Там, за этой реальностью есть еще что-то. Другое кино, если мыслить все теми же образами. Где мы сами будем режиссерами, сценаристами и актерами. Я обманул этот фильм и психа-режиссера. Я свободен.