Фрагменты из смерти

- Вадик, а теперь еще раз объясни: как ты разбил эту вазу? – молодая женщина указывала десятилетнему мальчику на осколки, недавно бывшие семейной гордостью. - Мам, ну я ее не разбивааааал… - хныкал Вадик. - А кто тогда? - Глеб. - Он вообще-то спал. Нехорошо врать. Ты это понимаешь? – Ирина Владимировна попыталась хоть как-то воззвать к совести старшего сына. - Я не вру! – Вадик выпалил это в порыве абсолютного детского отчаяния: его младший брат разбил вазу, и теперь, укрываясь от наказания, уже полчаса притворяется спящим. А вот его мама сейчас распекает совершенно несправедливо! - Ты еще и обнаглел вконец! – женщина даже руками всплеснула от удивления. - Мам, ну правда! Глебка не спит! Он притворяется, чтоб ты его не ругала. - А давай его разбудим и спросим? И пусть тебе будет стыдно за то, что ты врешь, и что мы твоему братику, у которого сейчас температура, не дадим нормально поспать! - Давай… - мальчик покорно согласился. … - А он! Он ее как бац! Она как хрясь об пол! И всёоооо… - маленький Глебка даже развел руками. Вадик плакал от обиды, потому что «бац!» и «хрясь!» сделал Глеб, бегавший по комнате и не желавший угомониться. Он же нагло врет! А ему, Вадику, который совершенно не виноват сейчас, кажется, очень сильно влетит. - И не стыдно врать? – кажется, мать своим тяжелым взглядом готова была прожечь на старшем дыру. - Я не вру… Это он… Правда… Он… - сил, чтобы выговорить что-то у Вадика почти не было. - Врешь! – малыш демонстративно отвернулся, пытаясь изобразить свою непричастность к уничтожению любимой маминой вазы. - До чего же ты докатился! – она отвесила старшему подзатыльник, - А теперь немедленно в угол! И будешь там стоять до вечера! Хотя… И в гости ты сегодня с нами не идешь! А ну, пошли! – Ирина Владимировна грубо толкнула Вадика в угол, - И не смей выходить! Иначе получишь ремня! – она вышла из комнаты и захлопнула дверь. Вадик уткнулся лбом в прохладную стену и тихонько заскулил от отчаяния и обиды. Все было слишком неправильно! «Вот почему так всегда? Варенье съест Глеб, кошку раскрасит Глеб, вазу разобьет Глеб, а наказывают меня? Так же нечестно! Я же не виноват! Или просто они его больше любят?... Потому что сразу ему верят… А чем я хуже? Вот! Вот возьму и убегу! Чтоб знали! И пусть остаются со своим любимым Глебушкой!» Размазав по лицу слезы, Вадик бесшумно подошел к двери, тихонько открыл ее, вышел в прихожую и прислушался: мать на кухне рассказывала Глебу очередную сказочку и параллельно жарила котлеты – значит, она не услышит, как он сейчас уйдет. Мальчик быстро подбежал к вешалке, схватил первое, что попалось под руку – неубранную еще в шкаф свою осеннюю курточку и вылетел из квартиры. На улице было на удивление холодно. Воздух был прозрачным и каким-то стеклянным. Казалось, щелкнешь по нему, и он загудит. Вадик бежал изо всех сил, пытаясь оказаться подальше от дома. Стеклянный воздух дробился и впивался острыми осколками в Вадиковы руки, лицо, шею, но ему было наплевать. Тропинка быстро привела в лес, начинавшийся почти сразу за домом, где была квартира Самойловых, а потом так же быстро кончилась, и Вадик уже бежал, перепахивая ногами снег и задыхаясь. В какой-то момент он споткнулся о лежавшую перед ним корягу, прокрутил в воздухе почти что сальто и больно треснулся головой об пенек. Сил бежать больше не было, сильно болели ушибленные голова и колени. Кругом был только лес. Уже начинало темнеть. Было холодно. И одиноко. Вадик забрался под раскидистую ёлку и сжался в позе эмбриона, чтобы хоть как-то согреться. «Прямо настоящий подарочек!» - съязвило его детское сознание. Вадику почему-то отчаянно хотелось заплакать. «Ну и что? Вот и замерзну тут! И не найдут! И вообще, у них же есть Глебушка, он же хороший! Ну пусть и живут с этим хорошим, раз им я не нравлюсь!» - плакать ему резко расхотелось, - «Интересно, а что бывает с детьми, которые вот так вот замерзают в лесу? И сильно больно замерзнуть? А вообще….» - он перевернулся на спину, которую тут же обожгло снежным холодом, и раскинул руки, - «Вот я сейчас буду замерзать, меня никто не ищет, и вообще искать не будут, потому что убежал Вадик, а вот если бы убежал Глебка, то перевернули бы весь Асбест. И я тут буду замерзать, совсем замерзну и умру. И вот только тогда меня найдут, принесут домой, а сделать уже ничего не смогут. Мне купят красивый гроб, положат, будет куча цветов,» - мальчик мечтательно облизнул губы, - «Мама будет плакать и винить себя, папа будет ее успокаивать и тайком тоже плакать. И Глебка будет плакать. Он хоть и противный, но он будет знать, что на этот раз он виноват. И вот Глебка маме признается, что это он вазу разбил, а не я. Мама сначала не поверит ему, а он расскажет, как все было и еще сознается, что всегда все на меня сваливал, она рассердится на него, накажет и больше не будет его любить, потому что она будет любить меня. Глебка, он же ведь натворит еще пакостей, а я – нет. А потом на похороны приедет вся родня, придет весь класс, придут с маминой и папиной работы, и все тоже будут плакать… И все будут говорить, какой я был хороший… И будут меня любить…. А я буду смотреть на все это и смеяться… Как хорошо….» - мысли Вадика все замедлялись, и он погружался в глубокий ледяной сон, из которого нельзя было выбраться. Он уже почти замерз, на ресницах и выбившихся из-под шапочки черных волосах уже появился иней, а то, что ребенок жив, выдавали только слабые облачка пара, выплывавшие из полуоткрытых губ. «Как хорошо… А потом я окажусь далеко-далеко… И буду есть конфеты… И мороженое… И… И колбасу… Сколько захочется…» - и все утонуло в холодной темноте… … - Ты хоть понимаешь, что ты натворил? – голос матери слышался, как сквозь подушку…. И тепло… Мягко… - Мам, ну, ну, ну, я не хотел, чтобы ты меня ругала… - всхлипывал Глебка. - Ты не хотел, чтоб я тебя ругала, а получилось так, что из-за тебя, из-за тебя!, чуть не умер твой брат! - она уже сорвалась на крик, - Ты хоть понимаешь, что Вадика сейчас бы не было! Совести у тебя нет! Уйди с глаз моих! – малыш только всхлипывал. Потом послышались топающие шаги и звук закрывающейся двери. «Чуть не умер? Сейчас бы не было! Нечестно! Я вообще-то замерзнуть собирался! А они… Почему у меня никогда не получается то, что я хочу? Это она только для виду на него сейчас орала, а потом Глебка сделает опять чего-нибудь, и она будет орать на меня. Нечестно!» - Вадечка, Господи! Прости ты меня, дуру! – Ирина Владимировна плакала, - Бедный ты мой ребенок! – она прижала Вадика к себе. - Мам, а ты меня любишь? – прошептал он пересохшими губами. - Да люблю-люблю. Только не пугай так больше! - А ты мне верь… Пожалуйста… - и Вадик снова погрузился в полусон-полузабытье. *** 25 лет спустя. - Нет, ребят, а кто еще мог взять эти бабки? Код только вы знаете! – продюсер «Агаты Кристи» Владимир Месхи метался по кабинету перед стоящими братьями Самойловыми, как сорвавшаяся с цепи собака, - Куда, блять, эти ёбанные сто тысяч могли деться!!! - Володь, расслабься, - Вадим, подойдя сзади, положил руки ему на плечи, пытаясь успокоить. - Вадик! – Месхи развернулся лицом к Самойлову, - Ты понимаешь, блять, что мне эти деньги позарез нужны? КТО ИХ ВЗЯЛ? - Мы точно не брали, Володь. - Тогда кто!? - Вадик, а ты вообще заткнись, - лениво протянул уже успевший устроиться в кресле Глеб. - Чегоооооо!? – теперь уже завелся Вадик, - Заткнись сам! Я этих денег точно не брал! - Да ладно? Кроме тебя некому! Ты же у нас наркоша-то! Проебал все бабки на порох, а теперь вот спиздил из сейфа. Я ж знаю, что у тебя долги были, - Вадим онемел, не зная, что ответить на ту чудовищную ложь, которую с абсолютно спокойным лицом вкрадчивым голосом изрекал его младший брат, - Вот ты их и покрыл этими бабками. И я точно знаю, что ты не все долги покрыл. Так что, Володь, готовься – бабки у тебя еще не раз исчезнут. - Вреееееешь… - почти прошептал Вадим и попятился от Глеба, - Ты опять врешь… Я этих денег не брал… Я же даже уже не употребляю. - Ой, да ладно? Кому ты заливаешь? А у кого целлофан пустой на тумбочке лежит? - Даже если и так, ты все равно врешь. - Кто? Я? - Ты. - Хватит! – Месхи рявкнул так, что у старшего Самойлова заложило уши, - Вадик, руки покажи! - Смотри, - Вадим закатал рукав кофты. На руке «Агатовский» продюсер увидел гематомы, почти пропавшие вены и цепочки следов от инъекций. - Ты мне теперь можешь ничего даже не говорить. Я доверяю своим глазам, а они вполне согласны с тем, что сейчас сказал Глеб. - Я не брал! – Самойлов выкрикнул эти слова с тем же отчаянием, с которым двадцать пять лет назад он кричал матери «Я не вру!», но и в этот раз ему точно так же не верили. - Тогда кто? – Месхи произнес это с нескрываемым сарказмом. - Глеб… - И зачем ему сто штук? - Не знаю… Но я видел, как Глебик игрался с купюрами… - Вот только не надо гнать на моего ребенка! – взвился Глеб. - ДА НЕ БРАЛ Я ВАШИ ЕБУЧИЕ СТО ШТУК!!! – почти в бешенстве проорал Вадим и вылетел из кабинет, открыв дверь с ноги так, что она захлопнулась с громким стуком, заставившим Месхи и младшего Самойлова вздрогнуть. - Ну и пусть бегает, - с презрением выплюнул Глеб, - Тоже мне герой, блять, нашелся. … Самойлов бежал по снегу. «Только не останавливаться! Только подальше отсюда!» Лес в «Горках» оказался даже ближе, чем в Асбесте и тропинка, по которой бежал Вадим, так же неожиданно кончилась. Седые от мороза ветки больно били по лицу и рукам, опутывали, как паутина, но он, не разбирая дороги, несся, чтобы оказаться подальше от злополучного пансионата. В какой-то момент сил не стало, и Вадим упал на снег. «Надо же! Все повторяется. И елочка рядом такая же», - он заполз под дерево и растянулся, - «Привет, детство!» - Вадим громко и истерично рассмеялся, - «И опять-то я мерзну под елочкой. И опять из-за этого придурка Глебушки. Только тут он кашу заварил посильнее, чем с маминой вазой. А чего бы мне хотя бы на этот раз не замерзнуть, а? Хоть раз, но у меня должно получиться! Пусть сам Глеб эту кашу и расхлебывает. Я не брал – с меня взятки гладки. Пусть Володька поищет у него. Найдет без труда. А мне уже надоело получать все шишки вместо него. Вот чисто интересно, а что бывает с рок-звездами, замерзшими вот так в лесу? Их сразу причисляют к лику рок-святых или коллективно считают трусами и предают забвению? Ммм? А узнаем потом. Хотяяя… А что? Вот умру тут от переохлаждения, выражаясь Сашкиными формулировками. Найдут меня. А меня обязательно будут искать. Даже под землей найдут. Только вопрос: живого ли?» - он повернулся на бок, положил ладони под щеку и закрыл глаза, - «И вот тут начнется самое интересное: газеты будут писать статейки разные, вычислять, почему ж я такой молодой красивый и талантливый умер. Фанатки стайками в леса мерзнуть потянутся, а летом, наверное, будут проводить процедуру самоубийства «а-ля Самойлов» в холодильниках. Мамуля точно обрыдается. Ее даже жалко. Саня тоже будет переживать. Настя. А хуй на них! Нет, вот будут искать, может, с собаками, хотя я, как слон, тут пробежался – видно куда. Найдут, принесут, сообщат всем. Истерия! Такая истерия начнется! Вся родня съедется. Даже семиюродный внучатый дедушка троюродной крестной четвероюродной тети по линии троюродного дяди двоюродного мужа родной бабушки приедет и будет плакаться, рассказывать, как меня нянчил и сказки рассказывал, а я об его существовании на самом-то деле не догадывался. Но всем будет похуй. Пантыкин будет волосы рвать и заявлять, что я был самым крутым в свердловском роке, а потом будет плеваться. Славик песенку напишет и с Каспаряном споет и сыграет. Куча цветов будет. И да, гроб. Самый дорогой и самый красивый, чтоб пафосно. И чтоб еще пасофсней было – могила на главной аллее Новодевичьего или Ваганьковского. Толпы рыдающих фанаток, все «собратья по цеху». Счастье-то какое! И все это под скандирование: «А-ГА-ТА! ВА-ДИК!» Счааааастье… Интересно… А у этого… У мелкого совесть проснется?... Или опять гулять ушла?... А если проснется… Он поймет, что сделал… И не простит себе… Никогда не простит… И будет жить дальше… Зная, что убил меня… И ему не будет покоя… Он будет мучиться… Всегда… А потом… Уже там… Я прощу его… Прощу…» - Вадим уснул. …- Придурки! Вы зачем его отпустили!? В таком-то состоянии! На мороз! – Козлов орал на Глеба и Месхи, продираясь через кусты, - Вы не думали вообще, что он за это время замерзнуть мог!? Насмерть! - В десять лет не замерз, и сейчас не замерзнет, - парировал Глеб, - Вот как пить дать: придем сейчас, а он сидит и зубами щелкает. Козлов увидел под ближайшей елью что-то темное. Подбежав к ней, он увидел то, что подтвердило его худшие опасения – это был Вадим. - Вадик, - Саша тряхнул его за плечо. Никакой реакции, - Вадик, - и пульса почти не было, - Бегом! В одеяло! Умрет сейчас! Совершенно негнущимися от страха руками Глеб завернул брата в теплое одеяло. - Вадик, прости меня, - он прижал Вадима к себе пытаясь согреть его своим телом пока Козлов и Месхи бегали за остальными. - Вадик, прости меня, пожалуйста… - слеза Глеба капнула на щеку старшему Самойлову, но не растаяла. Вадима больше не было.