Фрагменты из смерти

Привет, родной! Вот уже три года, как мы не вместе. Как поживаешь?... Глупый вопрос… Знаю, что не очень… А винить тебе некого… Ты уже который день твердишь, что хотел бы все вернуть, что виноват во всем сам… А, может быть, стоило тебе тогда сказать, что я тебе нужен, чтобы я остался? Я ведь мог, но услышав твое: «Да не нужен ты мне! И без тебя проживу неплохо!» - я не смог остаться… Ты же всегда был частью моей жизни… Тьфу, да что я несу? Ты был ВСЕЙ моей жизнью… Это тебе сначала было весело, что я ушел от тебя в слезах, а потом ты плакал, потому что потом я ушел… в окно. Потому что дальше жить не было смысла. Потому что жизнь без тебя превратилась бы в прожигание времени впустую. Сам ведь это прекрасно знаешь… А я тебя любил… И люблю…А ты? Не знаю… Всегда тебя берег, охранял, ценил, прощал, принимал такого, какой ты есть: со всеми твоими загибонами и тараканами в голове… Но тебе на это было наплевать. Я вытаскивал тебя из тех ям, в которые ты всегда лез, не думая о последствиях… Более того, лет этак десять назад сам залез вместе с тобой в одну и ту же яму. И вылез из нее с твоей помощью. Правда, повторюсь, в окно. Ты знаешь, мне всегда было больно от твоего обращения со мной. Я же не заслужил этого! Как ты только меня ни унижал: выставлял перед всеми полным идиотом, смеялся над моими чувствами, убивал своим безразличием, подминал под себя мою гордость, ломал меня… А потом сказал, чтобы я ушел, лучше всего насовсем. И я ушел. Все, как ты и хотел… Ты понадеялся, что сам лучше разберешься в этой жизни, что без меня тебе будет легче работать, легче выступать… А оказалось, что наоборот… Оказалось, что ты слеп, как котенок, но уже ничего нельзя было вернуть. Как видишь, сломать легче, чем склеить. А иногда склеить бывает вообще невозможно, как у нас с тобой. Только не вини себя одного: оба хороши… Первые дни после своей смерти я злорадствовал: кинул тебя разбираться с новым альбом одного. Я же знал, что ты человек искусства, и не сможешь разобраться ни в чем и ни с чем. Скажи спасибо Сане, который на своем горбу вытянул выпуск «Чудес». Круто было ходить и смотреть на то, как вы пыжитесь, пытаясь сыграть без меня хоть что-то. Но у вас не выходило НИ-ЧЕ-ГО! А потом похороны… О даааааа…. Все рыдают, всем жаль меня, такого молодого, нереализовавшегося, талантливого, непонятого. Смешно было смотреть на их деланные слезы. Только было жаль маму…. Из-за тебя идиота я сделал ей больно… Она, наверное, за это меня так до сих пор и не простила… А я ее очень люблю… Я злорадствовал и потом, на первом концерте Агаты без меня. Громко ржал, когда наблюдал за тем, как ты пытаешься сыграть мое соло в «Опиуме». Ты же никогда не умел играть ничего сложнее «Как На Войне» да и Страт никогда в руки не брал. Вы тогда страшно завалились. И еще заваливались. А потом поняли, что продолжать Агату Кристи – бессмыслица и бред. А я вдруг осознал, что скучаю по тебе. Я могу видеть тебя, слышать, но не могу подойти к тебе, обнять, поцеловать, приласкать, успокоить, сказать тебе что-нибудь… Мне стало настолько больно… Это кажется, что мёртвые ничего не чувствуют. Неправда! Чувствуют! И чувствуют гораздо острее живых. Когда у тебя нет тела, но есть боль, душевная боль, которую нельзя заглушить ничем, никак, ведь ты просто призрак, которого никто не видит, никто не слышит – это невозможно, невыносимо… Я могу кричать тебе, что скучаю, люблю, обнимать тебя, целовать… но ты этого не услышишь и не ощутишь… А еще я соскучился по музыке… Иногда, когда я прихожу домой, обидно видеть свои гитары, сиротливо стоящими в углу. Они молчат уже три года, а так хочется, чтобы они запели, хочется спеть самому… В такие моменты я проклинаю всё: тебя за то, что, собственно, из-за тебя я и умер; себя за то, что любил и люблю тебя до безумия, до самоотречения; родителей за то, что они родили нас… А потом наступает бессилие… Бессилие от того, что я не могу ничего изменить, ничего вернуть… И снова все начинается по накатанному кругу… Знаешь, Ад есть, но он не такой, как его описывают в церковных книжках: с чертями, поджариванием на сковородках, Сатаной и прочими «милыми радостями». Ад – это то, что происходит со мной последние три года. Ад – это когда ты видишь боль близких, разрушение всего, что ты создал, сам чувствуешь боль от того, что ты не в силах что-то изменить, что-то вернуть… А ты… Ты радовался, искренне радовался тому, что теперь ты будешь делать все сам, будешь самостоятельным, взрослым… А не вышло… Ты понял, что один ни на что не способен, что тебе тяжело. Ты не говорил никому об этом, пытался что-то сделать сам, но потом Саня предложил развалить Агату, потому что она стала тяжестью, висевшей на всех. И вот ты уже полгода пилишь себя за то, что тогда в девяносто восьмом не смог меня удержать… Ты закрылся один в комнате, сидишь, уставившись в одну точку, превратился в нелюдимое создание… А зачем? Зачем, родной? Зачем устраивать себе добровольное заточение? Зачем шептать в пустоту просьбы о прощении? Зачем сидеть на могиле целыми днями, каясь в том, что ты виноват? Зачем?... Ты же все равно ничего не вернешь, ничего не изменишь… От этого больно, правда? В этом мы с тобой похожи… Ты на похоронах кричал мне: «Братик, гори в Аду!»… Только не рассчитал, что гореть в Аду мы будем вместе: я после смерти, а ты при жизни. Но тебе легче: ты можешь оборвать свою жизнь, и мы будем вместе навсегда… Ведь с тобой для меня все, что угодно будет Раем… А гореть в Аду друг без друга больнее… Знаешь, родной, не надо плакать. Ты все равно ничего уже не изменишь. Такова наша жизнь. Не надо плакать: мне и так тяжело в этом Аду, который я сам же себе и обеспечил. Я тебя прошу: хотя бы РАЗ, всего лишь РАЗ, НЕ ДЕЛАЙ МНЕ БОЛЬНО!!!!!!!!! Я умоляю тебя, братик!!!! И запомни, родной, я тебя все равно люблю, несмотря на всю ту боль, которую ты мне причинил, на то, что я умер из-за тебя. Я очень тебя люблю… Я всегда рядом… Пусть ты не видишь меня, но я рядом… Просто поверь в это, и мне станет хотя бы немного, но легче… И… знаешь, мы еще встретимся… А еще… еще, родной мой, любимый, я тебя простил… Простил, правда… Я буду ждать тебя, Глебушка….