дым в лёгких

У Чуи звонкий и мелодичный голос. Такой тонкий. Прекрасный. Под любую мелодию, любой ритм её песни настолько завораживают и отрывают от земли, что невольно думается, что она какая-то сирена. Осаму говорит, что от её голоса скоро начнут биться стёкла и морщится, вызывая недовольные вскрики и подзатыльники. У Чуи длинные рыжие волосы, мягкие и очень приятные на ощупь. Дазай нравится их трогать, пропускать сквозь пальцы и вдыхать аромат её шампуня со вкусом апельсина. Осаму в любой удобный момент тычет в них ножницами, называя отвратительной лошадиной гривой. У Чуи тонкие и длинные пальцы, как у пианистки. Почти всегда скрытые. Раньше в карманах куртки, а теперь в чёрных кожаных перчатках. Дазай хочет сплести её пальцы со своими и остаться в таком положении навсегда. Осаму кидает снятые перчатки ей в лицо с просьбой прикрыть свои ладони с этими ужасными шрамами, пока она их собственноручно не отрубила. «Надень это. Мне смотреть на тебя тошно». У Чуи до безобразия тонкие и выпирающие кости. Осаму считает её ребра и обхватывает её запястья и щиколотки в крепкую хватку. Интересно, она вообще питается? Такая миниатюрная и сильная одновременно... «Боже, кожа да кости. На скелет смахиваешь.» У Чуи большие голубые глаза, обрамлённые длинными густыми ресницами. Яркие и светлые. Дазай всегда казалось, что такое сравнение чересчур глупое, но когда она заглядывает в них — и правда видит кристально-чистое небо. Глубокую гладь, ведущую прямо в омут, в котором совсем нет чертей. У Чуи идеальные черты лица, а ещё едва видимые веснушки, которые делают её ещё более милой. «Теперь эта шляпа довольно полезна. Прикрой ей своё лицо, пока прохожие убегать не стали.» Ей за день говорят тысячу комплиментов, но Дазай старательно перекрывает это количество насмешками. Чуя возмущается, не понимая, как Осаму вообще столько недостатков в ней находит — совсем не осознавая, как сильно та эти детали любит. Осаму собственноручно вынуждает Чую ненавидеть её. Ода качает головой на подобное поведение девушки, которая каждый вечер распевает ему о том, как прекрасна эта «рыжая коротышка». Накахара, конечно же, ни за что не узнает, что это Осаму уговорила Коё облачить Чую в традиционную японскую одежду и, боже, как же она великолепна в этом простеньком голубом кимоно. Дазай целует её. И оправдывается тем, что просто хотела украсть её первый поцелуй. Чуя совсем по-детски смущается и убегает, а Осаму заливисто смеётся, стремительно краснея. В тот вечер она ещё долго будет кататься по татами у Оды, прикрывая алое лицо руками. Ода над девушками смеётся. Ведь каждый раз они обе навещают мужчину, чтобы, краснея и смущаясь, расхваливать друг друга, при встрече лаясь, словно две собаки. Такие глупые. Ненавидят друг друга, кричат и насмехаются — но целуются снова, когда впервые пробуют алкоголь. Ода сам не заметил, как поцелуи перестали быть случайностями и стали знаком приветствия и прощания. Но не заметить то, как стремительно исчезают бинты с тела Осаму мог только слепой. Ведь всё же, изначально только Чуя могла сделать Осаму счастливой. А самой Чуе достаточно и того, что она рядом с ней и недомолвок больше не осталось. Дазай смущается, но открыто высказывает всю свою любовь к Накахаре, прекратив скрывать её за оскорблениями.