Сталь-скала

      Хэли не понаслышке знает: таким, как она, в Сиродиле приходится нелегко. Их немало, и на них – до сих пор! – косятся: не люди, не звери – эльфы, но какие-то странные. А за глаза даже зовут пепельными шкурами, хотя кожу их шкурой можно назвать с большой натяжкой: та, совсем наоборот, гладка и почти безволоса.       Есть, конечно, одно графство, где живётся лучше, чем в остальных, ибо правит им эльф, такой же пеплокожий, что и Хэли, да и до Дешаана рукой подать. Но в том графстве, поговаривают, селиться уже не стоит: что ни день, то обязательно случится какая-нибудь даэдровщина (скорее даже заботовщина; Хэли давно подхватила от кого-то это словечко, а от кого – хоть убей её, не вспомнит!).       Хэли знает это – и не обижается: таких, как она, привечают только на северо-востоке. И то не на всём.       Хэли не понаслышке знает: в различных питейных домах таких, как она, некультурные на самом-то деле люди считают хорошим развлечением хлопнуть пониже спины, да позвонче, чтоб потом это самое место болело. Всё из-за сплетен, что именно тёмные эльфийки весьма любвеобильны.       К Хэли тоже пытались приставать, и не раз. Только вот такие приставания всегда заканчивались ярким фонарём под глазом и кружкой вина, чтоб успокоить расшалившиеся кулаки.       Может быть, какие-то данмерки не пропустят ни одних штанов, но такие, как она, быстро заставят поверить в то, что расхожая сплетня – всего лишь сплетня.       А ещё в Сиродиле куда ни глянь – кругом чужие святилища у дорог, чужие часовни, чужие боги.       Хэли это, впрочем, не печалит: морровиндской крови в ней лишь половина. А что до божеств – в конце концов, почти так же дело обстоит и с даэдра. Ей в этом смысле повезло: нет в Сиродиле только трибуналитских храмов.       А ещё ей повезло понять: даэдрический принц благосклонней всего к почитателю, который не только поднесёт ему дар, но и помолится даже вдалеке от алтаря.       Хэли за год успевает изъездить весь Сиродил, и у неё для каждого, кому поклоняется её семья, находятся и фиолетовые цветки с несросшейся чашечкой, и пыль с живого огонька, от которого другая бы убежала куда глаза глядят, и сердце невесть откуда взявшегося мелкого кланфира. Пыль на алтаре она оставляет не всю: часть высыпает, готовясь молиться, по щепотке всякий раз, когда солнце пересекает горизонт.       Пока Хэли чтит Азуру, та хранит её, не даёт умереть раньше отведённого срока.       И… Ах, да! В Сиродиле – холодища!       Нет, в Анвиле порою не то что тепло – даже жарко, летом хочется ходить там даже в одном белье, лишь бы не обливаться потом. Скинград и Коррол тоже радуют. Но не Брума.       Поедешь оттуда в Чейдинхол, устроишь привал – всю ночь просидишь у огня, потому что спутник – из толстокожих, как даэдроты, нордов – большие брёвна всегда раскалывает на мелкие части. Нодью из них уже не сложишь, а от обычного костерка тепла намного меньше.       Хэли возмущается – и не попусту. К тому же ночью ещё и не уснуть от чужого храпа, будто рядом не норд, а целый медведь. Но если хорошенько ткнуть его, разбудить и попросить подвинуться ближе к огню, то между ним и костром не так уж и холодно. Так она и делает: скользнёт к северянину под бок, прекратит стучать зубами – и заснёт спокойно. А что у него поутру глаза как плошки – ну кто же виноват, что он по себе костры мастерит, а о других не думает? Зато рядом с ним не замёрзнешь, не заболеешь.       Хэли не понаслышке знает: таким, как она, в Сиродиле нелегко. Но может ли жизнь без ощущения, что дело пахнет прогоркшим маслом, считаться настоящей жизнью?