Ваза с фруктами

— Приёмы падишаха на протяжении многих лет славятся роскошью и небывалым размахом. Как ты знаешь, каждое такое торжество сопровождает приезд многочисленных друзей Его Высочества. В этот раз султан пригласил ещё одного знатного гостя — путешественника графа Монте-Кристо. Наш владыка хочет поразить чужестранца своим величием, дабы потрясти весь высший свет Европы. Говорят, граф имеет там громадное влияние на умы. Понимаешь, какое значение падишах придаёт этому приёму? Мне ни в коем случае нельзя опозориться! Каждой из невольниц я приготовил свою роль. Ты будешь разносить блюда с фруктами, — повелительный и холодный голос Эль-Коббира заставлял вздрагивать стоящую перед ним юную невольницу. По просторной округлой комнате гулял сквозняк, ледяным дыханием завихряясь в высоких арочных сводах. Купец уже несколько дней не переставая говорил девушкам о предстоящем торжестве, о его важности и своей ответственности перед падишахом. Сегодня не повезло Гайде. Она терпеть не могла все эти презрительные нотации и высокомерные нравоучения. Около часа невольница простояла с опущенной головой, смиренно выслушивая хозяина, но под конец не выдержала: — Почему мы должны стать половым ковриком у ног всех этих людей? Я же не служанка! — Ты рабыня, Гайде. И не забывай об этом! — ледяная ярость хлестко вспыхнула во властном голосе, — Твоя обязанность — принадлежать! Жизнь княжеской дочери осталась в глубоком прошлом. Теперь ты полностью в собственности у Его Высочества. Девушке ничего не оставалось, как замолчать и скрепя сердце смиренно опустить голову. С управляющим гарема султана Махмуда шутки были плохи. Эль-Коббир обладал неограниченной властью над невольниками, подчинялся же лишь Его Высочеству. Гайде не отличалась крутым нравом, и управляющий редко наказывал её или повышал голос. Но тем тяжелее ей было выносить вспышки его гнева. И из-за своей покладистости княжна до сих пор не была никем крыта или выкуплена. Всем чудилось, будто смиренность — признак отсутствия страсти. Да и с чего бы ей быть страстной с каким-нибудь сгорбленным старикашкой? Разве для этого Гайде так ревностно берегла себя? Может ли мечта о прекрасной любви, что затуманивает разум по ночам, рассеяться в одно мгновение, как дым? — Кстати, — неожиданно ровным голосом произнёс купец, поднимаясь из обитого алой парчой кресла, — тебе уже минуло восемнадцать лет. Знай, если кто-то из гостей проявит к тебе интерес… Гайде почувствовала, как страх ледяными оковами сжал всё тело, не позволяя сделать вдох. Как? Уже?! Глаза девушки расширились при одной мысли о том, что она будет принадлежать кому-нибудь из потонувших в бессмысленном разврате друзей падишаха. Подруги, побывавшие по ту сторону кроватного балдахина, рассказывали какие адские пытки будут ждать её в объятьях господ. Когда мужчина становится рабом своих животных инстинктов — девушке не стоит ждать пощады. Все это Гайде знала и без них, ровно как и то, что годы несутся вперёд стремительнее ветра, и наступит день, когда Эль-Коббиру надоест терпеть никому неугодную девушку. Но албанка не теряла надежды: каждый рассвет она встречала молитвой, уповая на милость провидения, черпая радость в мелочах своей хрупкой жизни. Может и сейчас остался выход? Ведь можно же ещё бежать? Как сквозь пелену, до помертвевшей в одночасье невольницы донеслись слова Коббира: — …мне придётся тебя продать. Однако, если за одну ночь мне предложат больше… То я, пожалуй, соглашусь! Благо приказ Его Высочества позволяет мне самому решать судьбу невольниц и невольников, — купец что-то бормотал себе под нос, высчитывая, как выгоднее будет поступить. Он так противно шлепал своими огромными губами, что Гайде, не найдя в себе сил сдержать волны накипающей ярости, попыталась что-то сказать в свою защиту, но внезапно Эль-Коббир властным движением руки прекратил все пререкания и ушёл, резко хлопнув дверью. Омерзительное причмокивание важно удалилось по коридору, вместе с круглобоким хозяином. Гайде осталась стоять одна в скудной пустой комнатке. Закат болезненным алым маревом излился через голые окна, резанул по вспухшим векам. Несчастная лишь крепче закрыла глаза, не позволяя слезам пролиться сквозь густые ресницы. Только бы это выдержать… *** Этим же вечером Гайде пришлось перебирать фрукты и овощи в кругу других невольниц. Она попыталась увильнуть от работы, сославшись на недомогание, но слушать её никто не стал — работников явно не хватало. Теперь дочь Али-паши мрачно смотрела перед собой, не в силах побороть тяжёлые мысли, что тугим обручем боли опоясывали виски. Она все время думала о побеге, но султан в добрую сотню раз усилил охрану, дабы избежать волнений во время праздника. Вооруженные до зубов, с перекатывающимися под одеждой мускулами — воины наводили на Гайде почти суеверный трепет, заставляя вспоминать самые ужасные мгновения своего прошлого. Бежать было некуда. Да и незачем. Кому она нужна там, в этом огромном и страшном мире? Вот, даже фрукты перебирает с трудом, о какой работе может идти речь? Нет, ей суждено было родиться во дворце и умереть, вероятно, там же. Сколь бледной и грустной была дочь опального паши, столь же весёлыми и беззаботными выглядели другие девушки. Они шутили, смеялись и сплетничали. Казалось, их ничуть не беспокоит уготованная участь. Гайде старалась не обращать на щебечущих невольниц внимание, но, внезапно, слух резануло знакомое имя, и она прислушалась: — Да, это правда. Мне сказал сам господин. — Не может быть… Джаннита, ты снова привираешь! — Сама ты лгунья! А я тебе говорю, что граф Монте-Кристо есть в списке приглашённых. И он самый главный гость. — Да как же так? Ведь говорили, что он в Европе… — Ладно, успокойтесь! Вы же не будете выходить в главный зал. А он будет именно там. Такой богач захочет приобрести себе самую прекрасную и невинную наложницу. — Что? Ты хочешь сказать, Зулейка, что нас он не купит? Что мы уродливы? — Не уродливы, а страшны, как горгульи! Девушки молниеносно вцепились друг другу в волосы и с визгом принялись кататься по полу. Беды было не миновать, однако с горем пополам остальным удалось усмирить взбесившихся дьяволиц. Гайде сжала руками виски. От громких возгласов девушек у неё закружилась голова, а тошнота подступила к самому горлу. «Что же это за человек, раз за возможность оказаться с ним в одной комнате две прекраснейшие девушки гарема чуть не лишили жизни друг друга? При этом ни одна из них не видела его,» — роились в сознании мимолётные и лихорадочные мысли. Даже глубокой ночью, когда все невольницы улеглись спать, княжна никак не могла заставить себя прекратить думать. Прохладное дуновение южного ветра медленно струилось по покоям со спящими девушками, вытесняя наполненный ароматами благовоний воздух и унося в даль жар, присущий лишь женским опочивальням, полным знойных, юных и прекрасных тел. Над Константинополем воцарился теплый влажный сумрак. Гайде лежала неподвижно, разгоряченной волной тела разметавшись по белоснежным простыням. Она устала дрожать от страха и уже лишь обливалась молчаливыми слезами бессилия, глядя в потолок и судорожно выдыхая в пустоту. Завтра. Завтра может стать днём бесчестья для дочери великого визиря, волей злого рока превратившейся в рабыню. И не важно, кто ввергнет ее в пучину смрадного ада: этот знатный граф или кто-то другой — ведь это все равно случится. Гайде часто представляла себе этот миг. Вот она, укутанная в ароматные шелка, окраплённые жгучими слезами, стоит посреди большой комнаты. Чьи-то сильные руки давят на плечи, заставляют прогнуться в спине, подставив невинные ключицы под холодящие душу поцелуи. Потом её, уже помертвевшую от брезгливой ненависти, опрокидывают на постель… После этого момента девушка обычно с криком-стоном закрывала руками лицо, царапая ногтями кожу. Гайде старалась не думать, не давать ход этим мерзким фантазиям, но, подобно всем плохим мыслям, они ядом разъедали сознание, причиняя тем больше боли, чем она гнала их прочь. Девушка громко всхлипнула и едва успела подавить смешанный с рыданиями стон, уткнувшись в подушку. Постепенно плач стал тише, дыхание выровнялось, измученное тело с удовольствием расслабилось под воздействием целебного сна. Оставалось только ждать. Ждать и надеяться на чудо.