Ваза с фруктами

Предчувствие, что скоро придётся расстаться с величественными дворцом османского правителя, охватывало Гайде все чаще. С местом, в котором она провела почти все детство. Граф ждал только, когда Али сможет без проблем перенести долгую переправу по морю. Вельможа с султаном все же помирились, одному Аллаху известно, как именно, но албанка постоянно видела их, играющих в шахматы, спорящих о каких-то книгах и гуляющих в саду. Она поражалась умению Эдмона очаровывать и влюблять в себя самые чёрствые сердца. Особенно удивительным казался этот талант, ведь принадлежал он человеку скрытному и весьма резкому, чьи не столь частые, но разительные перепады настроения могли пошатнуть и самых стойких. Но граф каким-то чудом умудрялся сочетать это с умением нежно улыбаться одними глазами, залечивая самые глубокие душевные раны парой верных фраз. Правда, так же ловко, всего парой предложений, он мог едко высмеять, и даже унизить. Словом, половина обитателей дворца люто ненавидела путешествующего вельможу, желая ему чуть ли не скорой гибели, а другая половина готова была сутки напролёт слушать его философские рассуждения. Невольница все чаще проводила праздные часы в раздумьях, в чтении и пеших прогулках. Она вспомнила и о своей лютне, но пальцы наигрывали что-то грустное, а петь и вовсе не получалось. После казни Али Монте-Кристо вновь сменил спальню и теперь жил в соседних покоях, и это было чудесно, они очень хорошо ладили, даже находясь так близко. Но Гайде боялась, что по тексту сочиненных ею песен он догадается обо всем и вовсе перестанет приходить. Она мысленно прощалась с каждым кустиком в саду, с агами и евнухами, с другими девушками. Сложно себе признаться, но мчаться в неизвестность, пожалуй, страшнее простой рабской жизни здесь. Ее хозяин — путешествующий вельможа, эксцентричный и своевольный, ее первый и, увы, не единственный мужчина, смысл ее короткой жизни, кто он на самом деле? Чем он живет? Падок ли он на женскую красоту? Вдруг Гайде придётся мириться с вереницей его громкоголосых любовниц, возгласы услады которых будет слышно из-за тонкой стены? В Европе, рассказывали, нет отдельных дворцов для женщин. Более того, сами особняки едва ли сравнятся с самым нижним этажом роскошной Топкапы. Да и как себя там вести? Придется выходить с ним на светские мероприятия! Или он захочет ее перепродать? Отпустить! Куда она пойдёт? Словом, страхов в маленькой головке албанки клубилось предостаточно. Да и сейчас ещё была Амина, которую Гайде нарекла возлюбленной графа, и каждый день ревнивой дочери Али Тебелина начинался с огорчений по этому поводу. Но все эти домыслы были не более, чем заблуждения неопытной девушки. Вспышка влечения к Амине быстро минула, и Монте-Кристо снова надолго отгородился от всего мира. Шелка его постели остыли, будто никогда не плавились под жадным вожделением тел. Забот у графа и без любовных игрищ было немало, он всюду находил себе занятие. Его ум работал на какую-то идею, и все вокруг было подчинено ее реализации. Ночами и пасмурными днями Монте-Кристо в наводящей трепет чёрной безликой мантии с капюшоном лютым вороном бродил по садам, близлежащим лесам и рынкам, где добывал множество редких растений, смесей, порошков, ингредиентов для своих экспериментов. Солнечными прекрасными часами просиживал за чтением и конспектированием фолиантов из библиотеки султана, за беседой с придворными. Этой ночью Монте-Кристо вновь вызвал Амину к себе. Но, к ее удивлению, граф встретил ее прямо у выхода из гарема и молча повёл за собой. Как оказалось, в сад. Деревья серебристым шелестом провожали идущих во тьму мужчину и женщину. Амина кусала губы, чтобы не заплакать. Граф молчал, боясь ранить ни в чем не повинную женскую душу. — Правду говорят, будто… Дальняя дорога зовёт тебя, господин? — Да, Амина. Этой ночью мы простимся. Вероятно, навсегда. Она сумела бы спокойно поклониться и распрощаться, ведь они были лишь любовниками, но он сказал это так тихо и печально, что она все же расплакалась. Как он прекрасен, когда становится самим собой! Трепетным, ранимым, чувствительным. Ее слезы облегчили эту сцену, дав возможность графу привлечь безутешную невольницу к себе. Все случилось прямо здесь, под леденящим душу лунным светом, на жёсткой скамье. Амина плакала, целуя его глаза, губы, щеки. Плакала, в пароксизме страсти опускаясь, чтобы затем снова подняться. Плакала, не слушая успокаивающего шёпота, не чувствуя нежных поглаживаний. Едва первая волна сладости схлынула, как она потянула его на себя, без зазрения совести и малейшей тени страха ложась на холод деревянной скамьи. Он пытался подстелить хоть свой извечный плащ, но она скинула с себя абсолютно все, и, жадная, нагая, неистово обвила его руками и ногами, с удовольствием принимая в себя. — Амина… — Я знаю… знаю… Я ничего не прошу, правда, совсем. Ничего… ах! Будь счастлив, найди ту, что будет любить тебя. Не так, как я. О, только не так, как я! Сейчас… О, это прекрасно! Потом они вернулись в его покои, где были длинные и тихие разговоры, что так часто ведут те, кто уверен, что им уже никогда больше не встретиться. Амина смирилась. Она понимала, что не любит эксцентричного иностранного графа. Не знала, о чем говорить с ним, когда выпадала минутка, вплоть до этой, последней ночи. Не чувствовала биения сердца. Между ними всегда была легчайшая дымка недосказанности и напряжения, даже в моменты глубочайшего расслабления. Оба были слишком самодостаточны, чтобы уступить и открыться, поступиться своим личным пространством. И все же терять его не хотелось. Он дарил ей непередаваемую гамму эмоций, делился с ней своей энергией. Скрытой от глаз общественности, но сильной и кипучей, как подземная река или вулкан. Но без взаимного влечения сердец эта связь не могла существовать долго, а потому, пришлось расстаться. Этим утром Иффат сообщила Гайде, что видела Али из окна. Вероятно, нубиец почти поправился и принялся за свои новые обязанности на службе у графа. Повинуясь тайному импульсу, Гайде решилась увидеться с Аминой. Когда она вошла к подруге, та задумчиво перебирала сияющий водопад драгоценностей, озаряя всю комнату яркими всполохами. Теперь они вдруг потеряли всю свою ценность, ведь граф собирался уезжать. Так, просто кучка редких минералов. Заметив тоскливый и влажный взгляд Гайде, Амина медленно встала и сделала несколько шагов навстречу, вопреки обыкновению даже не улыбнувшись. — Он сказал, что вы уезжаете. — Да? Мне не говорил. Когда вы успели?... — Сегодня утром. — … поговорить. Утром? Амина твёрдо кивнула головой. Часы показывали половину девятого пополудни. Гайде поняла, что подруга не собирается скрывать более их с графом связь. Дворец просыпался обычно после девяти утра. Покинуть гарем раньше не представлялось возможным. Если, конечно, провести ночь в своих покоях. — Послушай, милая, — Гайде попятилась, заслышав решительный тон подруги. Неужели, они сейчас будут делить мужчину, который не хочет быть ни с одной из них? — Ты должна всё знать. — Я все знаю, Амина, — Гайде казалось, что она перестрадала, пережила, нутром переварила безумный комок предательства, зависти и боли, но голос вилял и срывался, — Думаешь, бесстыдный блуд возможно скрыть? Да, я не умею ублажать мужчин. Да, оба раза меня брали почти силой, не интересуясь моими желаниями. Нет, подожди! Быть может, я уже никогда не смогу согреть ничью постель после злого надругательства османского владыки, но я… «… никогда бы так не поступила с тобой!» — … но я рада, что ты доставила ему столько наслаждения. И что это была именно ты. — Ты… — Я переживу. Хватит, Амина. Иначе мы не успеем попрощаться. — Ты сказала, взяли силой? Оба раза? Наложнице Махмуда никто не ответил. Обсуждать такие подробности гречанка не была готова. Так, просто пришлось к слову. — Душа моя, — Амина взяла ее за руки, сочувственно заглядывая в лицо, — Я думала, он пощадил твою невинность! Я так надеялась! — Он был пьян, — откуда столько презрительности в голосе? Неужели она так и не простила его? — Куда ему было до моего строптивого несогласия? Это ведь так долго и неинтересно, успокаивать несчастную, на ком собираешься выместить всю страсть? Во рту пересохло от прилагаемых усилий, но Гайде все равно больше не могла находиться рядом с подругой. Амина так красива, так уверена в себе! От неё веет природной женской силой, любой мужчина потеряет голову, стоит ему оказаться во власти обольстительницы. Вот и легендарный нувориш Монте-Кристо не сумел устоять… На что ему нужна маленькая взбаламошная дочка некогда великого визиря? Ведь слава Али Тебелина умерла вместе с ним, сама же Гайде успела отличиться от других девушек своего возраста лишь взрывным темпераментом да ранимым выше всякой меры сердцем. Молчание затягивалось. К счастью, в дверь постучал слуга: граф желал видеть свою невольницу. Гайде молча вышла, не говоря Амине ни слова. Желчь сковала горло, внахлест перекрыв все доброе и хорошее, что гречанка хотела бы сказать подруге. Она наивно полагала, плохо зная графа, что время попрощаться у них ещё будет. Некогда просторный кабинет Монте-Кристо был заставлен чемоданами, сумками, саквояжами и сундуками. Гайде во все глаза смотрела на это огромное количество откровенных безделушек, которые предстояло ещё погрузить в кареты. Граф как раз собирал канцелярские мелочи со стола и книжного шкафа. За время, что Монте-Кристо пробыл во дворце султана, Гайде узнала о нем ещё кое-что: граф любил тратить безумные суммы денег, уступая своим прихотям. Порой, совершенно безрассудным. Сам процесс покупки и последующего обладания новой, роскошной вещью, поднимал ему настроение. Как результат, с каждой новой страны он увозил багажа на пару телег больше, чем стоило бы. Его знали во всех модных домах Европы как самого щедрого покупателя. Граф покупал все самое модное и дорогое, что только мог сыскать. Просто так, теша своё самолюбие и любовь к роскоши. — Ты звал меня, мой господин? Монте-Кристо опустил глаза, и, как показалась Гайде, смутился. Конечно, она обратилась к нему в точности так, как в бреду сладострастия обращалась Амина. О, пусть краснеет сильнее, развратник! Теперь она всегда будет здороваться с ним так, разве что добавляя голосу побольше придыхания. — Да, Гайде. Подойди, дитя моё. Скрипнув зубами от ненавистного «дитя мое», невольница повиновалась и чинно подставила лоб для поцелуя. Монте-Кристо едва коснулся его губами, поспешно отстраняясь, но Гайде злорадно успела заметить, что дыхание ее господина сбилось. Это ещё почему, интересно? Неужто Амины стало мало? Господин не торопился начать разговор, и гречанка со скуки взялась помогать складывать статуэтки в крохотные бархатные коробочки и чехлы. Представив, как мило она с графом выглядит со стороны, украдкой улыбнулась. Кто ещё вот так запросто мог бы видеть его, такого открытого, такого домашнего и беззаботного? Фарфоровых фигурок было довольно много, а впереди были ещё две полки, полные золотых изваяний. Заметив, что Гайде полностью поглотил процесс разглядывания маленьких произведений искусства, Монте-Кристо принялся рассматривать ее саму. В его голове роились сотни непохожих друг на друга мыслей. Гайде казалась ему необычной девушкой - эмоциональной, верной, немного наивной. Монте-Кристо невольно сравнивал её с Мерседес и не видел между ними почти ничего общего. Глаза дочери Али-паши всегда светились каким-то детским восторгом и нежностью, движения порой были немного порывисты, а речь сбивалась в единый поток эмоций. Мерседес же, хоть и не принадлежала к особям царских кровей, держалась гордо и порой даже надменно. Но самое главное, что выгодно отличало юную невольницу от всех людей, что встречались на пути Монте-Кристо — он хотел доверять ей, интуитивно тянулся к ее честности и безапелляционной чистоте. Она настолько кардинально была на его стороне в абсолютно любой ситуации, даже жертвуя собой, что впору было думать, будто Эдмон наконец нашел то самое преданное до гроба сердце, которое так искал. Ему не верилось и очень хотелось верить в эту эфемерную мечту. Были ещё, правда, Джакопо, Бертуччо, вот теперь появился Али, но… Мужская преданность - нечто совершенно иное. Она поддерживает, как стальной корсет, и требует большой отдачи: нельзя ударить в грязь лицом, уронить авторитет. Женская же солидарность пожалеет, прижмёт к груди, даже если все совсем плохо. Она простит, она все стерпит… И такую ужасную вещь, как насилие. Эдмону захотелось зарычать от болезненных уколов совести, и он едва сдержал себя, чтобы не напугать милое, круглолицое создание, с дрожащими от излишне пристального разглядывания дорогих безделушек пушистыми ресницами. Какая же она милая, все же в женщинах есть некая прелесть! В женщинах? Невольно граф исправился: не в женщинах, а именно в ней одной, в маленькой албанской княжне. Такие мысли нагоняли на Монте-Кристо страх, вдруг в груди проснётся то самое чувство? Как его избежать? Все время сдерживать себя, не позволять и мимолетно думать о чем-то подобном! — Гайде. Она нехотя оторвалась от изучения золотого скорпиона, со свисающим с жала рубином. Точеное изделие бросало красивые, но зловещие алые блики на лица собеседников. — Мы уезжаем. — Да, Амина сказала мне, — Монте-Кристо удивленно нахмурился, — Позволишь начать сборы? — Ты даже не спросишь, куда мы направимся, свет очей моих? — невольница подняла глаза и залюбовалась искренней тёплой улыбкой своего хозяина. — Не спрошу, мой господин, без твоего ведома. И мне все равно, куда ты решишь меня взять с собой. Отныне твоя воля — моя воля. Приказывай, я буду подчиняться. Ты можешь делать со мной все, что угодно твоей душе. Это признание странно подействовало на обоих. Глаза Монте-Кристо остро сверкнули, как от сильного желания, Гайде же совершенно неожиданно для себя ощутила тот самый жар, что заставил ее отдаться ему в первый раз. Граф до неприличия медленно провёл пальцами по горячей от смущения щеке невольницы. Она невольно качнулась, как в сладостном забытьи, подавшись за ласкающей рукой. — Лестно слышать подобное, — голос его звучал глухо, будто бы с сожалением, — Надеюсь оправдать твоё доверие. Ничего не говоря в ответ, гречанка прикрыла глаза, хороня накатившее возбуждение в глубинах своего жаркого тела. О, как оно хотело ласки! Ненасытной, пусть немного резкой, но страстной мужской ласки! Умасленное, дышащее влажными ароматами в духоте Востока, женское тело изнывало от излишней, но никому не нужной заботы о нем. «Ах, если бы только знал, любовь моя, какой бывает кожа юной девушки после сахарного скраба, после кофейной гущи, после растирания маслом всех, даже самых потаенных уголков! И как бы тебе понравилось гладить ее, если бы ты только захотел!» — Я ещё не решил, куда именно мы отправимся. Возможно, я отвезу тебя на свой остров. Надеюсь, что там уже все готово к моему… нашему приезду. «Как молодую жену, но на деле — всего лишь дочь», — ужасно горьким было это сравнение, но Гайде не могла удержаться от грустной улыбки. — Слушаюсь, мой господин. Я могу идти? Ведь нужно собраться… — Гайде, — он снова подошёл так близко, что пульс застучал где-то в горле, — Ты не только моя невольница, но и госпожа. Теперь у тебя есть личная прислуга. И все заботы ты должна поручать... — Раз я должна, то не смею ослушаться. — До отъезда осталась пара часов. Ты свободна, можешь идти. Гайде поклонилась, и, поддавшись какому-то тайному импульсу, опустилась на колени, и коснулась губами подола его одеяния, как было принято приветствовать только правителя османов. Когда же потрясённый граф протянул руки, чтобы поднять ее с ковра, гречанка оттолкнула его. — Перестань, прекрати. Гайде-хатун! — Прошу, прости меня, господин. — Не плачь, дитя. — Махмуд, этот отвратительный, мерзкий человек, он рассказал тебе? Скажи мне, рассказал? — Успокойся, Гайде, — граф присел на мягкую поверхность ковра, ибо встать его маленькая невольница не могла или не желала, и стал аккуратно вытирать блестящие от слез очаровательные щечки, — Что на тебя нашло? Да, он немного рассказал мне о твоей непростой судьбе, но я… — Он все лжёт! Что бы не говорил этот человек, запомни, он — лжец! — Что именно ложь? Гайде уловила в голосе графа настороженность. Вранья ее хозяин не любил, она это знала. — Тебя интересует моя история, господин? — Ты не представляешь, насколько сильно интересует. — Ты ведь знаешь, что я — дочь албанского князя, Али-Паши Тебелинского? Монте-Кристо удовлетворённо прищурился, глядя на то, как гордо она представилась. В девочке есть стержень, хоть сама она об этом не догадывается. — Приятно познакомиться, Ваше Высочество. Если госпожа не против, то я бы предпочёл слушать ее историю вот на этом диване. Гайде согласно кивнула, собираясь с силами. Она никому ещё не рассказывала историю своей жизни с самого начала, а потому боялась упустить что-нибудь важное. Он должен знать все. Во время эмоционального повествования граф несколько раз сжимал ее влажные от волнения ладони и незаметно для самого себя едва уловимо касался то волос, то плеча или щеки рассказчицы. Эдмон старался держать лицо, но стоило им с Гайде остаться наедине, как она пробуждала в нем что-то в самой глубине души, это чувство щемящей сладкой нежности. С такой силой недоверчивые, истосковавшиеся по человеческому теплу люди привязываются к тем рукам, которым могут доверить ласкать их. И он не видел ни единой причины скрывать от неё то, как дорога она стала ему за эти месяцы. — Милый друг, я открою тебе небольшой секрет, — уставшая от своих откровений Гайде приподняла отяжелевшую голову и взглянула в глаза графу. Они лежали на диване, откинувшись на спинку, и грелись в объятьях друг друга. Ее любимый господин размеренно гладил ее по волосам, по спине, тогда как она свернулась клубочком у него на коленях, положив голову ему на грудь. Невольница боялась, что он вот-вот поймёт, как неприлично это выглядит, но ему, видимо, не было никакого дела до приличий и чужого мнения. Граф поклялся себе не касаться ее, как мужчина, значит, этого не произойдёт, даже окажись они в одной постели совершенно нагими. — Я слушаю, господин. — Мы обсуждали с падишахом твою историю. Его Высочество Махмуд сказал мне, что не отдавал приказ устроить казнь Али-паши и всей его семьи. Если визирь сдался, то его должны были пощадить. Как думаешь, кто на самом деле виноват в смерти твоих родителей? Гайде глубоко вздохнула, снова устраиваясь поудобнее на груди Монте-Кристо. От этого откровения легче не становилось, ровно как и ее отношения к Махмуду оно изменить не могло. Граф тихо рассмеялся: — Я бы на твоём месте не укладывался обратно. — Почему? — Мы уезжаем. До отплытия совсем немного времени, а до моря ещё нужно добраться. Три громких стука в дверь прервали Гайде, не дав ей выразить своё удивление таким поворотом событий. На пороге появился серьезный Али, разодетый в белоснежный роскошный бурнус. Нубиец был такого роста, что верхушка его причудливой чалмы едва не задела притолоку, когда он входил в кабинет. Они с графом обменялись взглядами, понятными лишь им двоим, и Монте-Кристо проворно поднялся на ноги, увлекая за собой Гайде: — Идём. — Г-господин, куда? — от изумления гречанка споткнулась на ровном месте. — В карету. Все вещи почти погрузили. Иффат поедет с тобой. Первым порывом Гайде было вырваться, потребовать взять и, пусть и скромный, но все же ее скарб, попросить время для омовения, для прощания с дворцом, Аминой… Но вовремя вспомнила свою же клятву и низко опустила голову, доверяясь ведущей ее твёрдой руке. — Не грусти, я куплю тебе все платья мира. Верну богатства отца. — Ты отпустишь меня? Граф улыбнулся, заслышав в голосе невольницы страх. — Разумеется, нет. Ты ещё совсем молода, куда ты пойдёшь? Это случится позже, много позже. Гайде действительно была слишком молода, а потому эти слова успокоили ее. «Позже» представлялось ей чем-то невероятно отдаленным. — Мы будем часто выезжать в свет. Нужное образование у тебя есть, но я все же найму тебе учителей. Ты будешь изучать литературу, историю, языки. И ещё… Да, я совсем забыл… сказать тебе ещё одно. Вот это «и ещё» страшно, очень страшно было слышать. Уже в карете Монте-Кристо медленно обронил: — Амина поедет с нами. Гайде внутренне застонала, до боли зажмуривая покрасневшие веки. Вот же ненасытный шайтан! — Я поручил выкупить ее. Она будет тебе другом Гайде. Только лишь твоим другом. Албанка демонстративно отвернулась к окну, вздернув нос. — Ты потом станешь благодарить меня, ибо быстро затоскуешь по Константинополю. Это решение далось мне нелегко, я думаю, ты поймёшь меня. Было бы весьма низко бросить твою подругу здесь после всего… после всего, что произошло. И помнишь, — он с хитрой улыбкой взял ее за подбородок, поворачивая лицо к себе, — Помнишь, ты обещала мне быть послушной? Гайде скосила на хозяина глаза. Его палец непреднамеренно лёг ей на губы, чего сам граф пока не замечал, силясь заставить ее посмотреть прямо на него. Она боролась с желанием приоткрыть рот, обхватить острыми зубками этот ухоженный палец, погрузить в тёплую влажную глубину рта и сильно прикусить. Но единственное, что невольница сейчас смогла себе позволить — поцелуй его ладони. — Да, мой господин. Конечно, я понимаю. Остаток пути они провели в тишине. Гайде не осознавала, как далеко ей пришлось зайти. Не могла принять и понять, что больше никогда не вернётся в гарем, где каждый день похож на предыдущий. На ней была обычная одежда, рядом сидел человек, к которому она привыкла. Все было так знакомо! Казалось, будто они с графом вышли на одну из своих прогулок, а ему вдруг взбрело в голову взять экипаж. Вот-вот они вернутся обратно рука об руку, как отец и дочь. Из-за угла покажется строгий ага, разозленный такими вольными передвижениями женщины с мужчиной. Но она лишь счастливо улыбнётся в ответ, потому что никто теперь не властен над ней! Никто, кроме обладателя самых прекрасных глаз, какие ей только доводилось видеть... Они прибыли в порт, и день сразу потух, смиренно склонившись к вечеру. Задремавшую в карете Гайде граф аккуратно поднял на яхту по трапу под нежный шелест волн. Гречанка спала сладко, как ребёнок, неосторожно отлежав себе одну мягкую щечку о бархат подушки. На палубе Иффат тихо переговаривалась с Аминой, предупреждая ее о том, что ей запрещено видеться с графом. Девушка понимающе кивала, не возражая, но все же была несказанно рада покинуть гарем, снова увидеть море. Она была одинока, но невероятно счастлива. Счастлива в своём долгожданном вольном одиночестве. Иффат тревожилась, как бы обольстительная подруга вновь не стала головной болью для Гайде, но Амина даже не обернулась, когда на палубе появился хозяин судна. Она смотрела вдаль, вперёд, ее сердце билось свободно и открыто для новых впечатлений. Южный закат зардел ярким багрянцем, плавно переходящим в ледяную синь моря, когда Монте-Кристо нежно коснулся губами лба своей невольницы. Гайде не проснулась. Вероятно, ее сон был слишком ярок и прекрасен. Граф залюбовался юным чистым личиком. Впереди их ждала дальняя дорога, полная самых разных приключений. Останется ли она верна ему с той же силой, что верна сейчас?