Ваза с фруктами

— Раны глубокие. Вы обещали мне. Что же, выходит, слову падишаха нельзя верить? 
В горле пересохло. Голова дико кружилась. Чей-то жесткий громкий голос проникал в сознание и эхом отдавался по всей комнате. Своего тела Гайде не чувствовала, только безумную тяжесть в голове и сонливость. Открывать глаза княжне совсем не хотелось, но и спать дальше — тоже. «Ощущение, будто меня очень сильно били, а потом я долго лежала в одном положении… Но… Но ведь меня действительно били! Я выжила?». С осознанием приходила боль. 
Кое-как раскрыв тяжелые веки, Гайде постаралась сфокусировать взгляд. Получилось это далеко не с первого раза. Сначала девушка стала различать свет и тень, потом цвета, а потом… Потом увидела Монте-Кристо в квадрате между свисающих полотен плотного балдахина, гневно расхаживающего туда-сюда напротив, и недовольного падишаха, сидящего на стуле справа в позе уставшего мыслителя. Покои графа она узнала сразу, стоило ей бросить мимолётный взгляд на убранство. 
— Граф! Я — единоличный хозяин этих земель! И вы, между прочим, находитесь на территории моего дворца! — Махмуд говорил с душевным жаром, обычно ему не присущим. Его полный обиды голос вызывал сочувствие, — И вы тоже кое-что обещали… говорили мне, после чего я снова оказался заложником вашей коварной хитрости. Я отказываюсь верить! Возмущение заставило падишаха вскочить на ноги. Он резко схватил графа под атласно-чёрный локоть, чтобы заглянуть в глаза. Наконец, с тихим надрывом закончил: — Я отказываюсь верить в вероломство и жестокость столь прекрасного существа. Монте-Кристо насмешливо фыркнул, разрушая весь драматизм момента. — Минуту назад вы грозились «оторвать этой летучей мыши ее костлявые крылышки», с чего же теперь ночные твари вдруг обернулись небесными херувимами? 
«Этот спор, скорее всего, — подумала Гайде, — Ведется уже довольно давно». Она мало что понимала из сказанного, только то, что граф опять обвёл султана вокруг пальца. Касалось ли это ее казни? Скорее всего, но обдумывать любую мысль подробнее сейчас было мучительно. Затекшее тело повиновалось со скрипом. В спине поселилась тянущая боль, а на пораненной щеке — саднящая. Наркотический дурман медленно отступал, оставляя за собой тошноту и общее ощущение разбитости. Граф и Махмуд продолжали подначивать друг друга, не снижая тона. «Как старые супруги», — подумалось албанке. 
— Убирайтесь, Махмуд! Мы уже все обсудили. От одного вашего вида у меня портится настроение! — повелительно выкрикнул Монте-Кристо, театрально распахивая входную дверь. 
— Да вы с ума сошли! — падишах вскочил на ноги, со смесью восхищения, удивления и ярости глядя на спокойного оппонента, — Приказывать мне! В моем доме! Иностранец! Путешественник! Неизвестно откуда! Неизвестно кто! 
— Ваше высочество, вы не могли бы строить более сложные предложения по конструкции? В противном случае мне до следующего восхода солнца придется делать попытки уловить вашу мысль, — иронично попросил граф, с самым невинным видом усаживаясь на резной стул, на котором до этого гордо восседал султан, и подпирая голову рукой в такой же позе. 
Гайде вымученно улыбнулась, глядя на подавившегося воздухом Махмуда. Они действительно смотрелись очень забавно, когда вот так ссорились понарошку. «Даже меня не замечают, надо же. Что произошло этой ночью? Они стали ближе, много ближе, чем любовники. Друзья? Как такое вообще могло случиться? Этот иностранец — единственный, кто может говорить так с владыкой, оставшись при этом в живых». — Ты не веришь в мою искренность, я знаю, — султан вдруг присел у ног излучающего сплошную язвительность графа, игнорируя его закрытую позу, — Да, я обманул тебя, в последний момент отдал новый приказ. Но только, чтобы проучить! Я люблю тебя, хоть ты и холоднее стужи горного ручья… Монте-Кристо не шелохнулся. Ехидный изгиб смоляной брови стал ещё отчетливее. — Скажи, чего ты хочешь? Моего раскаяния? Смотри, я у твоих колен! Что смягчит твоё ледяное сердце? Моя гибель? Так убей меня! Тут уж граф, не удержавшись, со смехом прикрыл лицо изящной кистью правой руки, неожиданно унизанной перстнями: — Я похож на умалишенного, султан моего сердца? Тронь я хоть волосок на твоей бедовой голове, как меня тут же четвертуют по законам сий поэтичной и справедливой империи. Но довольно признаний, я ценю проявленную сердечность, хоть и не верю ей ни на йоту. Влюбиться за пару дней? Вы перечитали сказок своей родины. А сейчас позвольте остаться наедине с несчастной жертвой вашей ревности, мой повелитель. Я хочу загладить свою вину и облегчить ее муки, насколько это возможно. Девочка пострадала за мои прегрешения. Помолчав еще немного, но так и не найдя, что ответить, султан молча вышел вон из комнаты, напоследок нежно коснувшись прохладных пальцев знойным поцелуем. Гайде вдруг увидела в нем себя и с грустью подумала, что ледяная заноза оставит кровоточащие следы на сердце потерявшего покой османского повелителя. Так искренне он оказался влюблён в своё мимолетное увлечение. Граф же, похоже, ещё долго не сможет ни любить, ни верить в чужую любовь. Что его так очерствило? 
Тщательно проследив, чтобы за дверью никого не было, Монте-Кристо подошел к княжне и сел на краешек кровати. Он явно давно заметил, что она пришла в себя. «А если бы они говорили наедине? Был бы он снисходительнее к любви Махмуда?». Сообразив, как непристойно выглядит в такой позе ее внушительный прогиб поясницы и ниже, Гайде резко дернулась, сделав неудачную попытку встать, но тут же с жалобным криком упала обратно на живот. 
— Бинты снова пропитались кровью, — тихо произнес граф, аккуратно касаясь спины невольницы. Албанка вздрогнула, но больше от неожиданности, чем от боли. Это прикосновение было совсем не похоже на ту жестокость из сна. Некоторое время оба молчали. Монте-Кристо задумчиво следил за переливом камней в своих перстнях. На таком расстоянии Гайде разглядела, как припухли от недосыпа его веки, отягченные виной перед ней. И ещё, внимательно присмотревшись, она вдруг удивленно замерла: сейчас граф выглядел спокойным, но легкий румянец на левой щеке у самого уха, выдавал его замешательство. Обычно эта часть его лица оказывалась скрыта вьющимися вихрами длинных волос, но он беспечно перекинул их на одно плечо, взлохматив у корней… Не мог же он узнать, что действительно произошло?.. Или вспомнить, или додуматься?.. Сердце панически забилось с удвоенной силой. Надо что-то срочно сказать! — А что у Али с Рассулом? Вельможа удивленно и растерянно взглянул на неё. Розоватое пятно расползалось по матовости щеки, полыхнув ещё ярче. — А что, между ними разве… что-то есть? Они вообще знакомы? Дура, что она сказала, вся в размышлениях о своих отношениях с ним? Как все сложно! Он понял, что лежащая навзничь княжна думает о той ночи и боится, что он все знает. А им нельзя, ни в коем случае нельзя признаваться друг другу в том, что произошло. Иначе хрупкому равновесию придёт конец. Гайде решилась играть до конца, не выдавая своего знания. — Я оговорилась, — голос албанки окреп, она вскинула на мнимо спокойного Эдмона свои трогательно округлые глаза, — Я хотела узнать, живы ли они? Граф улыбнулся ей, потянувшись было погладить зарумянившуюся щеку девушки, но вовремя одумался и сделал вид, что рассматривает окровавленные бинты. — Да, но Али ещё ждёт более ужасающая казнь, если мне не удастся смягчить султана. Рассул вообще избежал наказания, ночью мой управляющий успел его выкупить у Эль-Коббира. А вот тебя не получилось, как и Али, купец побоялся гнева повелителя. Прости меня, дитя, я не сумел тебя сберечь. Княжна прикрыла глаза, делая вид, что засыпает. Ей не хотелось отвечать. И думать, как красавец-аристократ собирается «смягчать» похотливого и ослеплённого любовью к нему падишаха. Небольшая комната, в которой находились граф и Гайде, стала медленно погружаться в полумрак. Без сознания гречанка пролежала почти весь день. Благодаря зелью, которое Монте-Кристо добавил в соляной раствор для порки, раны заживали быстрее, и не было столь сильной боли. Все это Гайде осознавала уже сейчас, чувствуя, как по лопаткам вдруг заструилась кровь от потревоженных ран. — Больно? — чуть слышно спросил граф, кончиками пальцев проводя по уже мокрому бинту. 
— Да, ужасно, — морщась, прошептала в ответ девушка, не скрывая правды.  — Не двигайся, — Монте-Кристо бесшумно встал и, отодвинув полог кровати, растворился во тьме. Через несколько минут ожидания Гайде внезапно ощутила дивный аромат расслабляющих благовоний. Головная боль стала постепенно стихать. Албанка блаженно прикрыла глаза, устраиваясь на мягкой перине поудобнее. 
Граф появился неожиданно. Он нес в руках небольшую позолоченную ванночку и кожаный рюкзак. Гайде тут же с любопытством принялась осматривать их содержимое. В железном сосуде была странно пахнущая жидкость, а в сумочке — лекарства и бинты. 
— Перестань, Гайде! Как дитя малое, — Монте-Кристо тут же отнял принесенные вещи у девушки и аккуратно стал снимать повязки с ее ран. Он старался очень бережно и мягко дотрагиваться до поврежденной кожи, но первый раз Гайде все же вскрикнула. 
— Тшш, потерпи, — тихо упрашивал врачеватель, и она мужественно терпела. Слезы на глазах наворачивались от мученической боли, но княжна старалась не издавать ни звука, кусая подушку и цепляясь пальцами за ткань простыни. 
Через пару минут страданий бинты были частично разрезаны, частично сняты. Гайде стыдливо прикрывала оголившуюся грудь по бокам простыней, когда услышала, как граф смочил в ванночке небольшой кусок ткани и поняла, что сейчас его пальцы коснуться ее оголенной кожи вновь. Если в первый раз она спокойно перенесла такое прикосновение благодаря сильной боли, которая затуманивала разум, то теперь надо было придумать новый способ отвлечься и не краснеть. 
— А что у султана с рукой? — от криков и долгого молчания голос звучал слегка хриплым и надтреснутым. Гайде снова поморщилась. Теперь болело еще и горло. 
— Ничего особенного. Слишком буйный нрав в сочетании с большими желаниями ни к чему хорошему не приводят, — тихий голос графа и размеренное поглаживание нежной и теплой тканью по спине убаюкивали Гайде, но, услышав фразу про желание, она густо покраснела, благо в темноте это было незаметно. 
— И все же? — одними губами переспросила албанка, боясь навлечь на себя гнев своего лекаря. Так было между ними что-то или нет? 
Но Монте-Кристо вновь расслышал беззвучный вопрос и так же тихо, но твердо ответил: 
— Это тебя не касается. И никогда больше не коснётся. 
Поглаживания прекратились. Теперь снова началась пытка бинтами. Обиженная резким ответом графа Гайде насупилась и заговорила вдруг с несвойственной ей желчностью: 
— С чего вдруг вы решили заняться моей перевязкой, Ваше Сиятельство? Я рабыня султана, у нас в гареме есть свои врачи. Или у вас имеется необходимое образование? 
— Не слишком ли много вопросов на сегодня? — как можно деликатнее попытался ответить Монте-Кристо, запоздало понявший, что задел уязвимое женское сердце, но мстительная Гайде тут же ощерилась: 
— Не прикасайтесь ко мне! Я вас не просила ухаживать за мной и слушать мою болтовню! Уходите, я не желаю вас видеть! Из-за вас мне еще несколько дней придётся лежать без движения! — Прости. Она вдруг гордо вскинула подбородок, и, знай граф ее отца, он увидел бы профиль Али-паши сейчас воочию перед собой: — Я не умею прощать так быстро. Тем более, вы не сделали ничего, чтобы загладить свою вину. 
Монте-Кристо просто молча разглядывал обиженную восточную красавицу, укоряя себя за излишнюю прямоту. Разумеется, он понял, что задел невольницу за живое, проигнорировав ее любопытство, да ещё и в таких резких выражениях. И, хотя на языке крутилась парочка колючих фраз, которые быстро приструнили бы зарвавшуюся рабыню и заставили ее глаза наполниться слезами унижения, он промолчал. Эдмону совсем не хотелось заставлять маленькую албанку плакать. Наоборот, когда он смотрел в ее большие, укоризненно поблескивающие глаза, у него появлялось желание опекать и беречь ее. 
— Я попросила вас уйти, что же вы?.. 
— Я знаю, как тяжело прощать. Но думаю, у нас будет время помириться, пока мы доберёмся до моего дома, как только ты поправишься. Княжна осеклась на полуслове. Она была так поражена, что позволила графу продолжить перевязку. — Что значит?.. Что значит «до моего дома»?.. — До моего маленького графства, прямо посреди моря. Но сначала нужно выздороветь, а ты не хочешь слушаться. Приподнимись, я сменю бинты, — тихо и насмешливо шепнул граф растерянной девушке в самое ушко. Гайде вздрогнула и выполнил просьбу. Его шёпот прозвучал так близко и так интимно, с томной хрипотцой, словно речь шла не о перевязке. Перед глазами албанки пронеслась их ночь и все странные сны… Низ живота подозрительно отяжелел. Как, опять?! 
— Теперь отдыхай. Я убираюсь прочь, как ты и просила, — вполголоса обронил граф, направляясь к двери. 
— Ваше сиятельство… 
— Мы же договаривались менее официально. 
— Господин, спасибо, — Гайде не отрываясь смотрела в таинственно поблескивающие в полумраке глаза графа, — Ты заботишься обо мне… Как заботился отец. Кроме тебя у меня теперь никого нет на целом свете. 
Монте-Кристо замер, не зная как реагировать на искреннюю благодарность, высказанную дрожащим голосом. Затем несколькими широкими шагами преодолел расстояние от двери до ложа и, встав на колени, порывисто прижался губами ко лбу приподнявшейся княжны. Гайде потянулась к нему всем телом. На несколько секунд оба так и замерли: граф, зарывшись носом в волосы девушки, обнимая ее за талию, и она, прильнув к его плечу и стараясь не шевелиться, чтобы не разбередить раны. Кажется, нечто подобное они уже проходили… 
— Спокойной ночи, дитя мое.
 Мягкий голос, бесшумные шаги и скрип закрывающейся двери. В эту ночь у Гайде ничего так не болело, как заходящееся в предвкушении сердце. «Дитя… На что я себя обрекла? Как я должна теперь жить?» *** После казни лишившуюся чувств Гайде унесли в гарем, куда любому мужчине, кроме повелителя, вход был строго запрещён, но все его обитательницы с затаенной неприязнью ждали, когда же граф придёт за своей «возлюбленной». Всех разогнали по спальням, но девушки упорно шептались о связи приезжего аристократа с дочерью Али-паши. Поговаривали даже, что в ту роковую ночь падишах, черноволосый загадочный вельможа и Гайде были втроём, но султану не понравилось, когда иностранец в постели больше внимания уделил женщине. Кто-то пустил слух, будто бы албанка изменила ревнивому графу, который был в неё влюблён. И изменила не абы с кем, а с Рассулом, за которого отомстила Амина, проведя ночь перед казнью с графом. Невольницы передавали эти небылицы из уст в уста, гарем гудел, как улей. Амина пыталась заставить себя зайти к подруге, но не могла. Она лишь издалека, пока бледную албанку аккуратно проносили через общую залу, разглядела, как ярко горят вспухшие на некогда молочной спине следы от ударов бича. Парочку из которых она заслужила разделить с казнённой. Стыд и горечь от увиденного не давали покоя. Любимица султана заперлась было в своих роскошных покоях, но ей жизненно необходимо было поговорить с графом, она не понимала мотивов его поступков. Рассул передал ей записку через одну из калф. Он писал, что теперь служит под началом графа, и, если «его безупречная роза» хочет, то он может помочь ей сбежать, когда они станут отплывать от Константинополя. За своего чуткого любовника и друга Амина могла быть спокойна, но почему тогда пострадала Гайде? Ответить на этот вопрос мог только тот, кто так неосторожно поступил с ней. Деятельная черкешенка и пары часов не протянула взаперти. Она привычно всучила охраннику на входе кошель с золотом, и, закутанная с головы до ног в фараджу, стала пробираться к покоям графа, успешно делая вид, что идёт по чьему-то поручению. Дворец словно вымер, всех его обитателей по приказу султана развели по покоям. Эта жуткая тишина раннего утра странно контрастировала с шумной казнью. Амина шла, не обращая внимания на холодный пот, уже струящийся по спине: если ее поймают, то тоже жестоко накажут. Ну и подумаешь, высекут! Дверь спальни графа оказалась закрыта настолько плотно, что в коридор не проникал ни один звук. Но невольница знала, что из соседней с покоями иностранца кладовой есть маленькая дверца, высотой не более полуметра от пола. Дворец османов строился в те времена, когда отхожими местами становились любые темные углы, а сквозь такие отверстия легко было убраться, не попадаясь господам на глаза. Теперь эти дверцы прятали за шкафами, кроватями и тумбочками. Конкретно эта удачно располагалась между туалетным столиком с массивным зеркалом и стеной, отделяющей комнату от балкона. Заставив глас страха умолкнуть, Амина проскользнула в кладовую, в кромешной тьме наощупь нашла небольшой железный крюк, торчащий из стены и, сделав глубокий вдох пыльного спёртого воздуха, потянула за проржавевший рычаг вбок. С первого раза ничего не вышло. Из комнаты раздался мужской голос, приглушённый толстыми дворцовыми стенами. Невольница так и застыла, до предела наклонившись к предполагаемому месту скрытой дверцы. Это был падишах! Что он делает у графа? Все тело девушки запоздало скрутило от волнения, она рухнула на колени, намертво вцепившись в дурно пахнущую окислившимся железом ручку, но сдаваться было не в ее правилах. Голос графа что-то ответил, гораздо тише, его можно было узнать лишь по металлическим интонациям, присущим обладателю. Амина попыталась сдвинуть тяжелую планку снова, со злостью упираясь всем своим весом в стену, и та наконец бесшумно поддалась. Открывшееся отверстие было небольшим, шириной в два пальца, но обзор на залитую солнцем комнату открывался превосходный. Амина приникла к щели и с трудом удержалась от возгласа удивления. Граф сидел на постели в одном лишь чёрном халате в пол и шелковым полотенцем подсушивал свои длинные смоляные волосы, вальяжно прислонившись к столбику балдахина. Весь его вид говорил о том, что он всего пару минут назад принимал ванну. Да и сейчас, вероятно, никуда не торопился… Вот как, значит, он переживает за Гайде! Но самым невероятным зрелищем оказался Махмуд, в не менее расслабленной позе рсположившийся на полу, у самых ног именитого гостя. Падишах курил кальян, запрокидывая голову назад на выдохе так, чтобы она оказывалась на коленях Монте-Кристо, а дым щекотал ноздри хищного узкого носа. Амина ждала, что граф вот-вот оттолкнёт от себя зарвавшегося османа, но он лишь улыбался ему с выражением доброжелательного высокомерия, продолжая сушить свои кудри. — На казнях всегда так отвратительно пахнет? И нестерпимо жарко, а ещё только утро, — насмешливый голос будто раздался прямо над ухом невольницы, благодаря акустике, что создавала крошечная кладовая, — От такой духоты можно и Богу душу отдать, чтоб ты знал. Махмуд рассмеялся, выдыхая ароматный дым: — Это меньшее наказание, что ты заслуживаешь, Иблис, за все свои выходки. — Зато как забавно было наблюдать за твоим диалогом с палачом. Ты думал, что я уже отнёс приказ о полном помиловании?.. — Да! Я был в этом уверен! А потому, чтобы не выставлять себя полным дураком, сказал, что принял решение все же всыпать несколько ударов, пусть и несмертельных. И по его лицу я понял, что он ничего не понимает, как и я. Браво, граф, вы просто мастерски издеваетесь над людьми! Теперь настала очередь графа залиться своим неповторимым мрачным смехом. Он вдруг нежно погрузил тонкие бледные пальцы в шевелюру султана, низко прошептав: — Дурачок. Это подействовало на Махмуда, как и должно было. Он за пару секунд повалил окончательно развеселившегося Монте-Кристо на постель, беспорядочно целуя его руки, шею, обнажившиеся в потасовке плечи. Амина слышала все, вплоть до участившегося дыхания мужчин. Она не могла поверить в то, что видела, но граф вдруг с протяжным: — Оооох! — обвил руками шею правителя, на что тот, наученный горьким опытом, попытался отпрянуть. — Что такое, любовь моя? — сильные руки маниакально улыбающегося графа держали крепко, заставляя уже порядком напуганного султана нагибаться все сильнее. Язык дьявольски красивого искусителя одновременно волнующим и пугающим движением прошёлся по внушительным клыкам, глаза томно прикрылись, — Ты боишься меня? Не бойся, я буду с тобой нежен…. В твой первый и последний раз… Амина укусила руку, чтобы не хохотнуть во весь голос, когда Махмуд с воплем ужаса вырвался из зловещего захвата и бросился было к выходу, но дверь оказалась заперта. — Не смешно ни капли, ради Аллаха! Я призову сюда муллу, сегодня же! Эта новость ещё сильнее позабавила графа, и он с трудом переспросил сквозь слёзы издевательского смеха: — Это чтобы… Чтобы изгнать меня? У вас есть аналог святой воды? — Есть, — султан неожиданно успокоился, поняв, вероятно, примитивную природу своего страха. Он присел обратно на постель, берясь за кальян, — Она называется зам-зам. Но вас, как злого духа, будут изгонять молитвами, а не святой водой. Черноволосый граф с ещё более загадочной улыбкой приподнялся на постели, подпирая голову рукой. Он был так хорош собой, без стеснения, без тени страха или неуверенности, этот человек сводил с ума своей неповторимой манерой держаться раскованно и в то же время достойно. — Ты хочешь от меня избавиться, султан моего сердца? Погоди, быть может, я дарую тебе вечную жизнь? Махмуд грустно усмехнулся, принимая условия игры. — Зачем мне вечность, в которой ты не будешь со мной, моя лунная ночь? — Ты этого не знаешь, — мертвенная улыбка стала ещё более жуткой, — Никто не знает, о чем я думаю на самом деле. О чем бьется мое сердце. Султан поднял искаженное мукой лицо. Амина прочитала на нем такое искренне страдание, что едва не прослезилась. — Оно не бьется, — прошептал правитель, — Оно умерло. Давно ли? Не знаю. Знаю только, что в тебе нет ни капли света и милосердия, дьявол. Ты — сплошная тьма, пожирающая все на своём пути. Что я подписал этой ночью? Свой смертный приговор? Графу словно дали пощечину. Черты лица заострились, застыв каменной маской. Улыбка моментально исчезла, кончики некогда манящих губ опустились ниже, чем можно было предположить. Озорной блеск в манящих своим волнующим разрезом глазах потух, оставляя за собой лишь золу. Монте-Кристо не мог больше примерить ни одной роли, а потому медленно встал с постели, пригладил растрепавшиеся волосы. Подошёл к туалетному столику. Поражённая до глубины души Амина видела, как ему тяжело было это слышать, хотя, казалось, он упивается своим дурным нравом, репутацией… — Это всего лишь моя дипломатическая неприкосновенность, — глухо, с хрипотцой, куда-то в стол, над которым склонился, медленно выуживая на свет какой-то лист бумаги, — Вы толкнули меня на это. Вы доказали мне, что в этом мире никому нельзя доверять. Хотите поставить меня на колени? Прошу, только для начала разорвите этот документ и проследите, чтобы он сгорел дотла. Султан молча подошёл и взял свой же приказ, что протягивала ему бледная рука. Медленно вчитался. На загорелых скулах заиграли желваки. Граф упорно смотрел вниз, с какой-то обречённостью во всей фигуре. Амина не могла определить, насколько этот образ мог быть продуман и наигран, но Махмуд купился безо всяких сомнений. В гневе он всучил документ обратно и пару раз прошёлся по комнате широким шагом, пропадая из поля зрения невольницы. Затем заговорил срывающимся голосом: — Я никогда, слышите, никогда бы не позволил себе каким-то образом унизить вас, граф! Что за крайние меры?.. Разве я… Разве я, потомок правящей династии, мог бы забыть все заветы своей семьи? Нарушить… Обесчестить?! Он подошёл совсем близко к стоящему смирно вельможе, заставляя его посмотреть в свои глаза: — Ты меня совсем не знаешь. Да, я влюбился, как мальчишка, но… Но ты ведь поощряешь мою ласку, ты играешь со мной, зачем? Клянусь, я никогда… Эта мерзавка, албанская выскочка, она считает меня своим врагом и тебя настроила против меня? Но я не отдавал этот приказ! Этот алчный испанец, то ли француз, словом, этот Мондего, он вздумал обмануть всех и навариться… На нашей давней вражде, да! На смертях… Пусть и разбойника Али и его свиты, но мне не была нужна эта резня! Ты веришь мне? Граф, казалось, был поражён внезапной исповедью не меньше забывшей как дышать Амины. Он сумел только сжать ладонь султана и медленно, словно во сне, переспросить: — Фернан Мондего? Предал Али-пашу? Отца Гайде? — И не только! Этот неверный предал и меня, выставив тираном и насильником перед всем христианским миром. Он доложил мне, что Тебелин не сдавался без боя, но потом я узнал, как было на самом деле: ему заплатили давние враги Али, чтобы он устроил жаркое побоище от моего имени… Я приказал Эль-Коббиру найти и выкупить всех жён и детей Али, но выжила только маленькая Гайде. О, как она меня ненавидит, знает один Аллах! Я даже позволил ей остаться христианкой, попросив только для виду иногда поминать Аллаха, чтобы ее не придушили во сне другие невольницы, принявшие ислам… Что с тобой? Тебе дурно, любовь моя? Граф, казалось, вот-вот лишится чувств. Весь мертвенно бледный, он, словно в забытьи, позволил султану усадить себя на постель, но тут же вновь сжал его руку, глядя прямо в глаза: — Ты ведь знаешь, что я был с ней той ночью. Махмуд прикусил губу, но уверенно кивнул. Амина видела, как любовь обнажает его лицемерное сердце, заставляя уста говорить правду. Если так пойдёт и дальше, эгоизм и жестокость, держащие в своих когтях душу султана, окончательно сдадут позиции в борьбе с его импульсивной натурой. — Я хочу выкупить княжну, она умрет здесь. Не сегодня, так завтра. — Ты любишь ее? Амина вцепилась ногтями в стену от волнения. Монте-Кристо поморщился, как от зубной боли, и устало вздохнул: — Конечно нет. Ты влил в это чертово вино столько приправ, что мне бы за женщину сошла уже и ваза. Но я не хочу быть тьмой, Махмуд. И никогда не хотел. Длинные пальцы, имеющие на султана воистину магическое воздействие, нежно коснулись его красивого лица, не подводя и в этот раз. Грозный властитель прикрыл глаза, смиряясь: — Хорошо, граф, я отдам Эль-Коббиру приказ. О цене, я думаю… — Я думаю, мы договоримся с тобой, — на этих словах Монте-Кристо подался вперёд, прижимаясь губами к губам покорённого падишаха. Амина поспешно поднялась с колен и опрометью бросилась вон, забыв даже прикрыть дверцу. Жаркое и разнузданное соитие двух мужчин ей видеть этим утром точно не хотелось. Всего час спустя все ещё лежащую без чувств Гайде перенесли в покои графа. Из которых, впрочем, Махмуд так никуда и не соблаговолил уйти, пока его не выпроводили. *** Следующие несколько суток Гайде пролежала почти без движения, терпеливо ожидая, пока раны заживут. Ни с кем из невольниц она не виделась, а потому не могла знать, какой эффект произвела на весь гарем новость о связи Монте-Кристо с Аминой. О той единственной ночи никто бы не узнал, но граф позвал девушку к себе ещё раз. И ещё. Любовники наслаждались друг другом почти каждую ночь так, как могут только зрелые и независимые люди, цинично осознающие, что им никогда не быть вместе, но здесь и сейчас они идеально подходят друг другу. Султан на время забыл о своей фаворитке или же сделал вид, она же забывалась в вихре жгучих судорог удовольствия в постели графа, мастерски даря иностранцу в ответ подобное. Амине все ещё было стыдно перед Гайде, отчего она почти не навещала подругу. Но отказать себе в усладе не могла. Тем более, что знала слишком много. Не только из той утренней вылазки, но и, например, что пару раз, когда иностранец не звал ее к себе, султана видели выходящим из покоев его именитого гостя под утро. В любом случае Монте-Кристо приходил к теперь уже своей невольнице каждый день и сам менял девушке повязки, приносил еду. Иногда от одного его присутствия ей становилось легче, несмотря на то, что граф относился к ней, как к любимой дочери. Или он упорно притворялся, или действительно не видел и не ощущал притяжения между ними, как казалось маленькой янинской княжне. Эдмона всё в их отношениях устраивало. Во всяком случае, это так выглядело. Поцелуй кончиков пальцев, в лучшем случае лба или щеки — единственное, чего удостаивалась Гайде. Монте-Кристо же мучался страшно. Даже если вся предыдущая ночь прошла для графа и Амины в неоднократных погонях за долгожданными минутами экстаза, Гайде все равно вызывала у своего хозяина прилив странного нежного влечения. Долго и упорно Дантес списывал эти эмоции на потребности тела, но все же осознал, как это глупо. Он порой так пристально старался избавить себя от возможности желать женщину днём, что не отпускал Амину из своих покоев до позднего утра. И потом, засыпая на ходу от усталости, все равно приходил к Гайде, чтобы уснуть, положив голову в ее тёплые, мягкие руки. Он не хотел овладеть ею, нет. Он хотел обладать. Целиком и полностью. Но пока, кажется, только она владела всеми его мыслями и чувствами. Гайде медленно сживалась с мыслью, что она больше не под властью Махмуда, и он не может ей навредить. Любой косой взгляд в ее сторону сопровождался строгим выговором графа в адрес смотревшего. Хотя Монте-Кристо никогда ничего не спрашивал напрямую, но стоило ему лишь бросить на невольницу мимолетный взгляд, как ему тут же становилось ясно, что ее обидели. Глаза выдавали все секреты хозяйки. А узнать, кто из обитательниц гарема мог испортить девушке настроение, было проще простого. После чего граф запрещал приближаться к своей питомице. После пары таких «выговоров» все вообще стали обходить комнату чужой невольницы стороной. Почти сразу к Гайде стали пропускать Иффат, которая чуть не сошла на нет от беспокойства. Столько ведь произошло за такой короткий промежуток времени… Сразу начались расспросы, истерики и слезы. Скрывать от своей няни Гайде ничего не стала. Верность Иффат была проверена временем и последними событиями. Но единственное, что могла няня, это посочувствовать и поддержать. Она приходила и рассказывала воспитаннице последние новости, которых с каждым днем становилось все меньше и меньше. Про Амину больше скорбно молчала. Гайде стала смутно догадываться, метаться, путаться в домыслах. Почему он так долго спит по утрам? Чем же так занят по ночам? А граф занят был постоянно: он то собирал редкие травы для зелий и экспериментов, то часами пропадал в библиотеке среди старинных книг. Времени отсыпаться после бурных ночей в объятьях своей наложницы у него не было, поэтому он отдыхал у Гайде. Она ещё не подозревала, каким это было проявлением доверия для графа. К слову, Амина никогда не оставалась в покоях европейца, а он не спал при ней. Дни шли, и Гайде с каждым часом становилось все лучше. Отвары и зелья граф готовил мастерски. Уже через неделю она свободно двигалась, без боли и дискомфорта. Едва встав на ноги, девушка невольно стала превращаться в тень графа. Она старалась проводить с ним как можно больше времени, наблюдать за тем, как он ставит эксперименты в своей лаборатории, как подолгу смотрит вдаль, устроившись на одном из роскошных диванов в какой-нибудь комнате с большими окнами. Но Монте-Кристо любил одиночество, и такое частое присутствие другого человека рядом угнетало его. Но, зная об обидчивости Гайде, сказать об этом прямо не мог. Какое-то время ослепленная любовью албанка не замечала, как стесняет путешественника, а когда поняла, всю ночь прорыдала, уткнувшись в подушки. Хотя все правильно, постоянно рядом с мужчиной может находиться возлюбленная, а не дочь… Но место и в постели и в сердце графа было не то, что свободно, его словно вообще не было. Никто так и не набирался смелости рассказать… Амина сторонилась удивленную таким поведением подругу и лишь мило улыбалась при встрече. До одного случая. Гайде изнутри пожирали два сильных чувства: ревность и любопытство. И как бы она не умоляла себя не делать глупостей, но однажды не сдержалась. Дождавшись, пока весь дворец уляжется спать, она выскользнула из своих покоев и спряталась в коридоре, ожидая чего угодно. Довольно скоро к ней приблизилась процессия из управляющего гаремом аги и трёх закутанных в покрывала девушек. Вот! Одну ведут к графу! От прилива ненависти Гайде чуть не взвыла, ломая ногти о шершавые камни стены. Она узнает, кто эта дрянь! Дочь Али-паши неслышно последовала за процессией. Пропускавшие их охранники решили, что идущая позади девушка просто не поспевает за шустрым агой, и не остановили ее. У покоев графа Гайде неслышно спряталась за выемкой, нетерпеливо подгоняя взглядом уходившую прислугу. Кто она? Да кто же она?! Дверь за таинственной незнакомкой осталась слегка приотворена, совсем немного, но Гайде хватило, чтобы… Несчастная едва удержалась от надрывного крика. Сильные колени Амины обвили узкие бёдра ещё не обнаженного графа. Он жестко, до боли, прижимал тихо стонущую любовницу к окну, на подоконнике которого она, уже совершенно нагая, была готова ему отдаться. Они целовались исступленно, с привкусом насилия. Гайде во все глаза смотрела на грубого в своей жажде власти графа. Но Амина не оставалась в долгу, кусая его плечи, губы, пальцы, царапая спину до крови, пока он поцелуями дорисовывал на ее упругом грешном теле новый кровоподтек. — Ваше сиятельство… Мой господин… Ах! Скорее, скорее, ну же! Гайде вздрогнула от знакомого и незнакомого обращения. Она так же называет графа!.. Так же и совсем не так! Когда Монте-Кристо сделал первый толчок, Амина вскрикнула, и ее голос осел в молитвенный шепот: — Господин, мой господин… мой… да, да, пожалуйста… Гайде чувствовала, что теряет опору. На ее глазах ее возлюбленный глубоко и жадно владеет ее же лучшей подругой, теряющей рассудок от наслаждения. Но место ненависти к Амине вдруг заняло возбуждение. Интересно, если бы он вдруг силой взял ее, Гайде, так же сильно сжимая тонкое горло, небольшие, но чувствительные груди, ей бы могло это понравиться? Смогла бы она черпать усладу в подчинении и, пусть не сильной, но боли? Тогда, во сне, это казалось чудовищным надругательством, но сейчас… «Почему он не хочет меня? Чем я хуже неё?» — мучилась несчастная, совершенно позабыв об их с Аминат разнице в возрасте. «Я бы так же жарко шептала его имя… Имя, ведь я его знаю, а она — нет!». Когда Амина припухшими губами жадно поймала длинные пальцы Монте-Кристо, медленно погружая их в теплоту рта с удовольствием, с каким некогда пробовала сладкие леденцы, Гайде ощутила уже знакомое ей предчувствие скорого финала и покрепче ухватилась за выступ двери, чтобы не упасть. Она пристально, до рези в глазах, вглядывалась в движение бёдер графа, в то, как напрягаются его сильные округлые ягодицы, как струится по спине пот, увлекая за собой чёрные кудри, и уже не помнила, кого граф любит с таким невероятным вожделением. Она представляла там себя. «Ещё немного, любимый, совсем чуть-чуть…». Спустя пару минут все втроём упали без сил: Амина с графом на широкий подоконник окна, а Гайде на холодный пол коридора, все ещё сжимая колени. С того раза она оставила его в покое и перестала всюду преследовать. Что ж, она сама нарекла себя его дочерью. Хоть слез было пролито немерено, но Гайде держалась, изредка утешаясь воспоминаниями и фантазиями. Отношения с Аминой тоже пошли на лад. Как янинской княжне удалось пересилить себя известно одному лишь Богу, но она первая пришла к уже бывшей подруге и, как ни в чем не бывало, заговорила с ней о графе так, будто ничуть ее не осуждает. Более того, кажется сама Гайде разлюбила иностранца, едва только отхватила столько плетей из-за него. Амина не поверила ни единому слову, но отношения все же были восстановлены. День казни Али неумолимо приближался, а графу все никак не удавалось уговорить Махмуда отменить ее. Монте-Кристо после разговоров с султаном становился раздражительным, и находиться рядом с ним Гайде было почти физически тяжело. Она могла только испуганно смотреть на графа снизу вверх, пока он порывисто метался по комнате и что-то цедил сквозь зубы. Гайде понимала: отношения Монте-Кристо и Махмуда накалились до предела, еще немного и что-то случится. И это случилось. В то утро Эдмон и вовсе не находил себе места, нервозно вышагивая по полупустым коридорам. Он не мог позволить так поиздеваться над ни в чем не повинным человеком, потому сходил с ума, не будучи в силах сделать что-либо. Гайде боялась выйти из своей комнаты, зная, что граф вновь попробует поговорить с Махмудом. А это было чревато… Однако разразившаяся буря была такой силы, что затронула даже спрятавшуюся Гайде. Султан, как озлобленный бык, ворвался в покои княжны, за ним по пятам, словно вихрь, летел Монте-Кристо. Лицо Махмуда было красным, а графа — мертвенно бледным. Падишах тяжело дышал, путешественник же, создавалось впечатление, вообще этого не делал. Едва войдя, Махмуд указал пальцем на онемевшую от ужаса девушку и закричал: — Вы называете меня мерзавцем? Высокомерным глупцом? Лживым и пропащим человеком? Да? Но вы не лучше меня! Пусть она знает, по какой причине вы якобы «спасли» ее из рабства! По доброте душевной? Нет! Вам не было до нее дела, пока я не сказал, кто она и чья дочь! Стоило мне выдать вам историю ее жизни, как вы, о Аллах, стали внезапно филантропом и пожалели несчастную сироту! Вздумали развлечься с необычной игрушкой? С дочерью некогда великого визиря, ставшей обыкновенной рабыней? Вот он, ваш моральный облик! Гайде в оцепенении смотрела на человека, которого любила больше жизни. Слез не было. Слов тоже. Даже чувств не осталось! Словно резко окатили ведром раскаленной лавы, и она все выжгла и застыла, похоронив на дне своем все эмоции. Граф молча смотрел невольнице прямо в глаза. Что происходило у него в душе, угадать было сложно, но по тому, как он судорожно сжал кулаки до такой степени, что ногти впились в ладони, Гайде угадала все. Она приняла молниеносное решение и снова не в свою пользу. Сейчас нужно было поддержать графа, дав понять, что этот его поступок вовсе не ужасен. Да и в чем тут можно обвинить? Ведь не клялся же он ей в вечной любви? А кого интересует, что чувствует сама невольница? Даже если он не испытывает к ней никаких чувств, и она нужна ему лишь для каких-то личных целей, она-то не станет меньше его любить. — И что с того? — голос был на удивление честным. — Он не любит тебя! Неужели непонятно? Ему тебя не жаль! Ты — всего лишь трофей, повод для гордости. Спасённая из рабства княжна, хах! Ты знаешь, с кем он проводит ночи? С твоей любимой подругой Аминой. Куда тебе до неё в искусстве ублажения мужчины, дитя! Вот тут стало больно. Очень. Так сильно, что на глаза чуть не навернулись слезы, но гигантским усилием воли Гайде сдержала их. — Я благодарна Его Сиятельству за свое спасение. И мне больше ничего от него не нужно, — а внутри все переворачивалось вверх дном. Махмуд с немым удивлением смотрел на этих двух странных людей. Она страдала ради того, чтобы не страдал он, а он страдал из-за того, что страдала она… и этот круг был неразрывен. Из прострации всех вывел звук гонга, ознаменовавший начало казни. Падишах развернулся, а граф двинулся следом, очевидно собираясь что-то возразить: — Господин… — Я жду вас на площади. И лишь хлопнула входная дверь. Монте-Кристо остался с едва держащейся на ногах от эмоционального потрясения Гайде. Несколько секунд оба молча смотрели в сторону, но внезапно граф медленно сделал к девушке несколько шагов, и, неотрывно глядя ей в глаза, тихо произнес: — Я хочу, чтобы ты знала. Всё не так. Затем развернулся и так же медленно вышел из комнаты. У Гайде задрожали губы, и, уже почти плача, она тихо прошептала ему в след: — Я знаю. Знаю. На казнь княжна не пошла. Она так ослабла от утреннего происшествия, что все время пролежала в постели, запершись на ключ. Спустя час после похоронного звона гонга в коридоре раздался приказ: — Бертуччо, нам нужна отдельная комната. «Казнь окончена!». Тут уж Гайде с трудом поднялась с постели и выглянула в коридор, но графа с сопровождающими и след простыл. Благо на помощь как всегда спешила Амина. Она шла по направлению к комнате Гайде, вероятно, чтобы поделиться с подругой увиденным. Едва подойдя к княжне, она сразу же приложила палец к губам и потянула ее за руку, заставляя следовать за собой. Пройдя несколько коридоров, девушки оказались у полуотворенной двери, из-за которой доносились голоса, один из которых Гайде узнала безошибочно. Переглянувшись, невольницы аккуратно толкнули дверь. В небольшой комнате было около десяти человек и все суетились, бегая вокруг постели, на которой сидел Монте-Кристо. Граф громко и властно раздавал приказания, поддерживая на коленях чью-то голову. Приглядевшись, Гайде распознала в человеке, без движения лежащем на окровавленных простынях, Али. Руки графа тоже были перепачканы бурой жидкостью. Монте-Кристо быстрыми отточенными движениями совершал какие-то манипуляции над челюстью раба. Хотя Гайде и не видела точно, что именно происходит, но богатое воображение быстро дорисовало ей все недостающие подробности. И без того ослабленной психике невольницы этого было не выдержать. — Амина… — А? Гайде успела заметить, с каким обожанием смотрела ее подруга на графа. От этого стало ещё хуже. — Давай уйдем… С трудом добравшись до своей комнаты, Гайде рухнула на постель, но еще долго не могла уснуть. Амина молча ушла, обо всем догадавшись. Полночи албанка пыталась понять, какой же граф на самом деле. Возможно ли, чтобы он был бесчувственным? Или злым? Упивающимся чужими страданиями? Ведь так все думают о нем. Так он себя ведет. Но почему тогда он заступался за нее, за Али? Почему заботился? Старался вылечить раны у совершенно чужой ему девушки на спине так, чтобы не осталось швов. А как он переживал за Али! Стоило только взглянуть на Монте-Кристо в тот момент, когда он пытался прекратить кровотечение у нубийца. На лице графа были написаны все те эмоции, что он испытывал в тот момент. Отчаяние, чувство вины, страстное желание помочь… И несмотря на все это, он старался сохранять спокойствие, чтобы не сделать ошибки во время операции. Бездушный… Нет, не может быть этого! Какие бы цели не преследовал граф, они точно не подлые и не грязные. Как ему тяжело должно быть под градом этих пересудов! Хоть он и отшучивается, поддерживая свой мрачный образ, но ведь нельзя же радоваться тому, что во всем свете не сыщется любящего человека… Хотя, вот Амина, например, сейчас наверняка успокаивает его. Гладит по волосам, обнимает. Тихо шепчет слова любви и восхищения таким мастерством, рассказывает, что видела его во время операции... Уснула взволнованная Гайде только под утро. Амину граф к себе не звал — всю ночь просидел у постели опьяненного наркотиком и стонущего от боли Али.