***
— ...Признаки юридического лица, — продолжает что-то заунывно вещать сердобольная сухая старушка, расхаживая из одного конца аудитории в другой. Они сидят едва ли не всем потоком в огромной поточной аудитории; лекция по правоведению в самом разгаре, потому что спортсменам без неё правда никуда. Макаров сидит, уткнувшись в свою тетрадь, где конспекта-то на самом деле кот наплакал, и упорно создаёт видимость бурной умственной деятельности. Мысли о предстоящих соревнованиях между факультетами так и норовят пробить черепную коробку, чему Макаров даже рад — он не может думать ни о чем другом. Спать, к слову, тоже теперь не может. Им поставили в расписании вдвое больше пар по физподготовке, увеличили нагрузки на тренировках по плаванию и их количество, так что Федя покидает стены общаги рано утром — старается не опаздывать на первые пары, которые точно, блять, являются результатом каких-нибудь сатанинских ритуалов; возвращается он поздно вечером: юниорская сборная, она такая. Он звонит маме в лучшем случае раз в неделю, иногда отписывает Нику и Кате, что нет, он ещё не сдох от переутомления, ведь на улице только ранний октябрь. Сдохнет как-нибудь после сессии, причин явно поднакопилось за последние несколько лет. Они стали катастрофически мало общаться со Стасом, и это по большей части вина Феди. По правде, он и сам в душе не ебет, как все так у них покатилось по пизде: вот они со Стасом, сцепив ладони, бегают по цветущей лужайке, ловят солнечных зайчиков и целуются почти на каждом углу, а потом серые учебные будни будто засасывают Макарова в свою мрачную пучину, и он словно элементарно перегорает. Чем дольше они находятся порознь, тем слабее их связь, а у Макарова банально нет времени об этом думать. Подумает как-нибудь после сессии, если до того все-таки не сдохнет. Старушка напоследок задаёт им немного домашнего задания: законспектировать пять параграфов самого занудного учебника в мире, что отобрал лавры первенства даже у учебника по химии, выучить несколько статей Конституции и... Что там «и», Федя уже не слушает, потому что монолог старушки прерывает звонок, оповещающий об окончании занятия. Последнего занятия. В пятницу. Господи, как же он этого ждал. Все девяносто человек — почти аншлаг, что вполне ожидаемо от первокурсников, — дружной монголо-татарской оравой ринулись к выходу. И как же так удивительным образом сложилось, что Федя уже практически переступил порог, когда оказался прижат к косяку многострадальной двери чем-то массивным. Это оказалось чьё-то обтянутое голубой льняной тканью плечо. А его обладатель оказался очень настойчивым, и Федя узнал его ровно в ту же секунду, как вдохнул поглубже. Существуют две вещи, которые Денис Денисенко любит больше, чем быть первым всегда и во всем, — рубашки как предмет гардероба и стойкий аромат от Армани, который Федя (без шуток) узнает из тысячи. И липкий холодок невесомо пробегает по спине, заставляя застыть в дверном проеме каменным изваянием едва ли не с открытым ртом, потому что, вау, они впервые за несколько месяцев находятся на таком близком расстоянии друг от друга с того маленького инцидента в коридоре, а Федю ещё даже не четвертовали и не испепелили останки. Странно как-то. Денис словно в пресловутом слоумо поворачивает голову в его сторону и бросает взгляд из-под ресниц, который Федя при всем усилии не может никак интерпретировать. Смотрит свысока и быстро облизывает губы. Словно он чем — или кем-то — просто пиздец как раздражён. Они одного роста, но Макаров будто весь уменьшается, скукоживается перед ним, потому что Денисенко — гребаный чёрный маг, энергетический вампир, его личный дементор. И Федя даже не удивляется, когда Дэн грубо хватает его за предплечье и выталкивает из аудитории, припечатав напоследок о дверной косяк плечом, до скрипа явно видавшей лучшие времена двери, что парень едва не прикусывает язык до крови. Не удивляется, даже оказавшись припечатанным к холодной стене лопатками. Больно пиздец, конечно, но он, знаете, привык. На лице не дрогнул ни один мускул, ни малейший волосок, а Денисенко застывает напротив, в считанных сантиметрах. Ну вот — сейчас он высосет его душу. Да пожалуйста, правда, Феде будет только легче избавиться от этого сгустка гнили и камней, ставших слишком тяжёлыми для него одного. Пускай забирает себе, блять, и травится этим ядом сам. Но вместо этого произносит так тихо, чтобы услышал только Макаров: — Я же просил. — Я, по-твоему, специально это делаю? — Федя сам ахуевает от своей смелости и от того, что смог вытащить язык из заднего прохода и выпрямить наконец спину. Наверное, это все из-за шока. — Делаешь что? Существуешь? — Дэн ухмыляется в своей привычной надменной манере, прямо-таки как в старые-добрые времена, словно они снова в школе. Федя даже скучал. — Мы учимся в одном универе, нравится это тебе или нет, — посмотрите только, этим тоном можно щит капитана Америки ковать; Макаров мысленно себе аплодирует. — Я не хочу проблем и стараюсь избегать конфликтов, так в чем твоя проблема? Это или крошечная улыбка озаряет лицо Денисенко, или у Макарова уже конкретные зрительные галлюцинации. — Я тебя просто предупреждаю. Ещё раз, — почти что дружеский хлопок по плечу. — Удачи на соревнованиях, — а последующий недобрый оскал, кажется, знаменует предстоящий пиздец. Денисенко отступает на шаг, а затем и вовсе растворяется в потоке студентов, заполнивших коридор после звонка. Федя тяжело вздыхает и отталкивается от стены. — Эй, — кто-то снова хлопает его плечу, но это, к счастью, оказывается его новоиспеченный университетский приятель Андрюха, который вышел из аудитории одним из последних. — Ты его знаешь, что ли? — Да так, старый знакомый. — Точно знакомый? Тебя как будто только что домогались, — парень смеётся, не обращая внимания на поникшее выражение лица Макарова, мол, смотрите, мне только что плюнул в душу когда-то самый близкий человек. Наверное, это потому что у него такое выражение лица почти всегда. Андрюха был душой любой компании, за словом в карман не лез, а ещё — коренным киевлянином и учеба в этом университете стоила явно немалых денег его отцу, но почему-то именно с ним Феде нравилось общаться и проводить время больше всего. Парень не скрывал, что находится здесь с подачи папы, но при этом был простым как двери, честным перед другими, и это подкупало так сильно, особенно такого неискушённого реалиями столицы провинциала, как Макаров. Они сразу незаметно для самих себя подружились, буквально столкнувшись лбами (не обошлось без синяков, конечно) на посвящении первокурсников в огромном актовом зале. А потом понеслась душа в рай. Андрей чем-то напоминал Феде Никиту — широкая улыбка во все тридцать (потому что два зуба мудрости ему недавно удалили, о чем парень упоминал едва ли не каждый час), высокий рост и харизма, которая буквально сражала наповал всех и каждого. Серьезно, сначала в помещение заходит она, а уже потом — ее обладатель. И со стороны их странный дуэт выглядел точно так же странно: вечно хмурый Федя и солнышко-Андрей, у которых общего, казалось бы, минус ноль, но они почему-то всегда оказывались рядом. — Ты честный, — как-то однажды, про между прочим, говорит Андрей в ответ на поставленный вопрос; Федя все же решил узнать, почему парень из всех возможных людей, претендующих на место в его кругу общения, выбрал именно его. — Не пытаешься никому понравиться, подмазаться к первым попавшимся типам, заявившим, что они главные тут. Может, это потому что ты из села, — он заливисто смеётся — что уж, даже Федя улыбается, — не знаешь ещё, что тут да как устроено. Но я таких людей в жизни почти не встречал. Поверь, гондонов я много повидал, поэтому в таких вещах разбираюсь. И Федя благодарен за то, что такие люди есть в его жизни. Несмотря на все дерьмо, что он сделал и которое пытается оставить позади. Он все ещё не один. Удивительно. Воспоминания о Стасе ощутимо бьют под дых, вытряхивая наружу что-то похожее на совесть. Все-таки Макаров — сука та ещё, ведь написать хотя бы одно слово и нажать на «отправить» занимает секунд десять от силы, но почему-то он никогда не находит в себе эти ебаные силы. Тем более, они ему все равно нужны сейчас для более важного: через неделю соревнования между факультетами. По физподготовке у него четвёрочка с натяжкой (сказываются бонусы ещё со вступительных), в рейтинге — заслуженное третье место в группе, а таких групп ещё штук пять (что означает, что шансы на поддержку комиссии прямо пропорциональны вероятности отрастить на шее рыбьи жабры). Федя в пизде. Глубоко и, по всей видимости, надолго.***
17:54 «Выходи )» 17:56 «Что ¿ куда выходить?» «Ты так намекаешь, что мне уже пора в окно ?» 17:56 «Дурачок» «На улицу говорю выходи ))» «Сейчас» 17:58 «Ты что приехал ?» 17:59 «Стас» «Ты приехал???» 18:01 «У тебя пары закончились в 14:30 ) тренировка в 17:30» «На душ у тебя уходит от 10 до 15 минут ) плюс одеться» «Но мне и без одежды подойдёт ;))» «Я все просчитал ;)» «Так что жду ещё минуту, а потом захожу» 18:02 «Найду и скручу в бараний рог» 18:02 «Я иду !» Федя моргает несколько раз, чтобы точно убедиться, что облокотившийся на капот чёрной машины Стас, силуэт которого он разглядел через двустворчатые стеклянные двери парадного входа, на самом деле не оптическая иллюзия; что он не ловит зрительные галлюцинации от переутомления и его парень на самом деле после смены сел за руль и примчал за ним в Киев, чтобы забрать из университета. Макаров чувствует себя скромницей-школьницей Баби Алькасар, за которой заехал самый крутой байкер в городе и по совместительству бэд-бой Аче Оливера на своём железном коне (и не спрашивайте, откуда ему известны эти имена, он, мать вашу, не смотрел этот тупой сопливый фильм). Стас тоже вдруг решил надеть сегодня косуху, ведь больше же не существует других предметов верхней одежды. Федя почти стонет в голос. Но невольно тянет губы в подобии вымученной улыбки, потому что быть большей скотиной, чем уже есть, нельзя. На улице похолодало за последние дни довольно ощутимо, и Макаров плотнее кутается в черный бомбер, но это, по правде говоря, не спасёт его простуды. Спасёт его разве что только чудо. Стас стискивает его в объятиях до хруста рёбер, прижимает к себе и дышит размеренно куда-то в выемку между шеей и плечом; Федя стискивает в ответ до характерного скрипения кожи чёрной куртки, сцепляет ладони в замок на спине парня. Выдыхает. Площадь перед университетом практически пустует в такое время, потому что занятия давно закончились и все студенты разбрелись по домам, поэтому они могут так стоять хоть весь вечер. Но Федя пиздецки устал, замёрз и хочет домой. Не в комнату в общежитии три на пять, куда попасть можно, только если привести вахтерше очень разумные доводы — домой, в свою любимую и самую лучшую на свете кровать. Странно: когда-то он мечтал уехать из родного города, чтобы не находиться больше в жутко давящих стенах, среди укоризненных, обвиняющих взглядов; среди соседей, которые, встретив его или маму на улице, только и сетовали, что "горе-то какое, бедный мальчик", "не дай бог никому...". Да, спасибо, что напомнили, а то он, блять, забыл. — Хочешь, покатаемся? — шепчет Стас, едва касаясь губами кромки уха. — Поедим эти пончики твои любимые, — Федя прыскает от смеха куда-то ему в шею. — Счастье диабетика, — он тоже смеётся, ерошит ладонью Федины чуть влажные волосы на затылке, зарывается пальцами, прекрасно зная, что это буквально его слабое место, не считая, конечно же, места в групповом рейтинге. Они гоняют по отдалённым от центра улочкам предвечернего Киева, потому что слушать ругань сигналов машин при скорости 15 км/час не самая хорошая идея для свидания, если честно. Макаров пытается не клевать носом, почти лёжа на переднем сидении, спинку которого Стас отодвигает для него ещё до того, как парень об этом подумал, зная, что тот любит так засыпать. Потому что Стас идеальный. Серьезно, Фёдор Макаров прямо сейчас, повернувшись к водительскому сидению лицом, изучая контуры точеного профиля своего парня, подсвечиваемого лучами закатного солнца, — невольно зависает на мысли о том, какой он красивый. Стас что-то рассказывает, вроде как у него прошёл день — парень не особо вслушивается, только смотрит, но, к сожалению, не видит. За это, думает Федя, он к чертям сгорит в аду, потому что никогда не ценит то, что имеет. По правде, ему больше по вкусу держаться за то, чего давно уже нет. Вспоминать это, прокручивать с своей голове, как нож в собственном солнечном сплетении. Жизнь пиздит его мокрыми от его собственных слез тряпками, а он все повторяет и повторяет. Бежит обратно, подставляет вторую щеку. Одно и то же. Каждый ебаный раз. Тошно и противно от самого себя. Стас не заслуживает всего вот этого, а Федя — такого человека, как он. Интересно, мог ли парень тогда представить, что, пригласив на свидание обычного школьника, который показался очень привлекательным и немного странным, и впоследствии продолжив с ним общение, он получает в комплекте ещё и ебаного законченного неврастеника с параноидальными навязчивыми мыслями? Который, — просто к слову, — не так давно хотел сброситься с крыши и вскрыть себе вены, вздрагивал при звуке уведомлений о пришедшем сообщении и регулярно пропадал на кладбище. Действительно, очень интересно. Видимо, у злой фортуны в тот день как раз проходила акция, а Стас мимо проходил и случайно сорвал куш. И он вовсе не виноват в том, что сейчас Макаров смотрит на него и думает о совершенно другом человеке. Совершенно, блять, другом. Полной его противоположности. Может, потому что Федя именно такого и заслуживает? — Я люблю тебя, — говорит Стас на прощание, когда Федя уже заносит руку над ручкой автомобильной дверцы. Говорит — точно острым молоточком забивает крышку персонального гроба Макарова массивными гвоздями. — Завтра увидимся, да? «Пизда», — думает Федя. Это если кратко выразиться. Сказать, что он в очередной раз не сможет, язык поворачиваться явно не хочет, но то ли Федя наконец отрастил яйца, то ли язык достал сами знаете откуда, то ли все вместе — но все же бубнит жалобное «не смогу». Прямо в ответ на лучезарную улыбку своего парня. И смотрит, как она гаснет — медленно, тягуче, пока не сменяется привычным выражением а-ля я все понимаю, мой хороший. Вот только никакой он, блять, не хороший. Но Стас все понимает. Федя должен готовиться к соревнованиям, параллельно поддерживая успеваемость, должен работать, чтобы не сидеть на шее у мамы, должен почаще бывать дома, чтобы поддерживать ее, должен ещё дохуя всего. И пункт «проводить со Стасом больше времени» незаметно затерялся в этом длиннющем списке. Но это же временно, да? Вот только пункт этот, кажется, там уже очень давно не появлялся. Федя даже не заметил. Все ведь помнят, что он рано или поздно все же сварится в котле к херам собачьим вместе со всеми своими демонами? Здесь определенно нужен будет котёл побольше, а то на всех места не хватит.***
— Стоять! — Андрюха выскакивает из-за угла коридора а-ля рыжий черт из табакерки на минималках, только гораздо крупнее по габаритам; он хватает не ждущего такой подставы Макарова под белые рученьки и тащит в обратном направлении от того, куда парень только что направлялся. Сказать, что Федя охуел — ничего не сказать: он и слова против не вставил. Тем временем Андрюха медленно, но верно тащил друга в университетскую столовую, надеясь поговорить с ним хоть там. Так больше не может продолжаться. Либо Андрей сдохнет от скуки, а Федя — от переутомления, либо он образумит этого сказочника, который возомнил себя Брюсом всемогущим. Нельзя не спать по трое суток, одновременно тренироваться на износ и зубрить ебучую литературу, понимаете? Но Макаров решил, что ему все можно, а Андрюша Никитин всегда отличался хорошей интуицией и обонянием и сейчас прямо нюхом чуял подступающий пиздец. — Слушай сюда, ты, Аквамен комнатный, — он внаглую воспользовался тем, что был крупнее и выше Макарова, поэтому едва ли не зажал его в углу сразу же, как на полном ходу они влетели в двери столовки. — Ты и дальше будешь просто ахуевше меня игнорить? Или как? — Никитин почти что по-змеиному шипел, а Федя только и мог, что молча слушать и моргать. Как бы он, блять, не проморгал все на свете такими темпами. — Ты, конечно, извини за грубость, хотя мне похуй, если честно, потому что моя гордость задета куда больше! — Ну кто бы сомневался, — подаёт наконец голос Федя; он звучит так, как будто очень, очень сильно заебался — почти сипит. — И что ты мне хотел сказать? — Да чтоб ты прекратил эту балду гонять! И пошёл поспал... Да хоть сейчас! К слову, на слово «спать» и все, что с ним связано, у Феди теперь аллергия. Веки начинают смыкаться автоматически. — Зачем? Я спал сегодня... — Сколько, блять? — Андрей закатывает глаза, потому что плавали, знаем такое. — Ну? Сколько? Пять минут? Ты заебал, Федь. Ты так не выиграешь соревнования. — А то ты, блять, тренер сертифицированный! — если язвит, значит, не все потеряно. Андрюха хочет в это верить, поэтому всеми силами сдерживает кулаки от приветствия с Фединым лицом. — Нет, я лучше, — тяжелая широкая лапища стискивает плечо Макарова, — я твой друг, дебилоид ты мой ненаглядный. Звучит очень даже любовно и заботливо, и Федя бы растекся ванильной счастливой лужицей обязательно, если бы не тратил последние силы на то, чтобы просто стоять. — Федь, ты не машина, чтобы за секунду проплыть стометровку. Тебе нужен отдых, — и Макаров, кажется, слушает, но не слышит. Действительно нужен. Федя чувствует себя Дашей-путешественницей, которая в каждой серии ищет нормальный режим сна, а Андрюха — его помощник Башмачок. — И вместо того, чтобы дать своим мышцам отдохнуть, — а они заебались не меньше тебя, — ты идёшь в бассейн и ебашишь кролем по дорожкам до потери пульса. Неправильно это, дорогой, — рыжий и сам, кажется, настолько подавлен, что голос буквально сочится грустью. — А ещё нормальные люди спят в общаге, а не зубрят литературу по ночам, как ты, дебила кусок! Пойми, мы все равно не сдадим этот никому не всратый предмет, как ни старайся. Мы ж тупые качки, эта мигера так сразу и сказала. Нет, нашёлся ты, герой еврейского народа! — Что мне делать? — Федя прикрывает глаза и прислоняется головой к стене, спрашивая об этом, скорее, себя самого, чем друга. — Я так боюсь, Андрюх. Серьезно, я никогда так не волновался, как сейчас. Есть не могу, спать не могу. Только плыть. И все. Пока не упаду, — в конце голос совсем обрывается, превращаясь в какой-то сиплый, сдавленный шёпот. Будто ему на плечи положили старое деревянное коромысло, а вместо вёдер — цистерны. Цистерны с его слезами. Да, драматично, да, Федя самую малость "запринтился", но вы когда-то пробовали так заебаться, притом молча? Нет? Вот попробуете — поговорим. — Ну, начни со сна, — Андрей уже почти на грани, — я же тебе, блять, о чем тут толкую полчаса? Просто. Иди. И. Поспи. Хотя бы два часа. Два часа в тишине, о'кей? А потом, я обещаю, пойду с тобой в бассейн и опять все прогоним. А если будешь сдавать позиции, буду тебя пиздить мокрыми тряпками. Как тебе идейка? Генеральная репетиция, — рыжий задорно подмигивает: он знает, сука хитрая, слабые места, на которые можно давить, сколько захочется, потому что это работает безотказно. — Ну как, по рукам? Хер с тобой, думает Федя. По рукам. — И ещё можешь перестать везде выискивать своего петуха напомаженного. — В смысле? Кого выискивать? — Ой, блять, не строй из себя целку-невидимку. Тот твой знакомый, — он что, серьезно спародировал тогдашнюю интонацию Феди? — Ты, когда в помещение заходишь, сразу осматриваешься. Будто ищешь кого-то. Не хвастаюсь, конечно, но я не узколобый имбецил, чтобы не замечать очевидных вещей. А когда он смотрит на тебя, ты пытаешься башкой пробить пол. Расслабься: что бы между вами ни происходило, он ничего тебе не сделает. О, тут у нас плохие новости: он уже сделал. Андрей так занят своим монологом, что даже не замечает пристальный сверлящий взгляд, нацеленный четко на его затылок. Возможно, все дело в ткани толстовки, капюшон которой парень надел на голову: она попросту не пропускает лазерные лучи, — а, может, он просто слишком увлёкся чтением моралей. В любом случае, Денис Денисенко изучал любопытную картину, сидя за дальним столом у стены в компании одногруппников, которые были слишком увлечены своей беседой. А он... Он просто ждал, что же дальше произойдёт, при этом отметив, что Федя Макаров выглядит на редкость хуево. Чувствует ли он какое-либо удовлетворение, увидев его таким? Честно, ему похуй. Они просто бесят. Просто тем, что существуют, что дышат с ним одним воздухом. Денис ненавидит их всех. Ну и, конечно, хочет, чтобы Макаров занял самое последнее место, чтобы вылетел к хуям из этого университета. Чтобы никогда больше не попадался на глаза. Прямо как сейчас. Денис смотрит — обязательно с ненавистью, и отворачивается резко, что хрустят позвонки, когда Макаров все же решает отвести взгляд от своего ненаглядного дружка-пирожка и заметить Денисенко. И тот не может отказать себе в удовольствии половить немного стремительно меняющиеся выражения чужого знатно осунувшегося лица. Правда, приятно знать, что ты заставляешь кого-то вмиг стушеваться просто одним своим присутствием, одним взглядом или жестом. Это приятно — иметь над кем-то власть. Как будто Федя ему неосознанно подчиняется на каком-то клеточном уровне. Денис даже не осознаёт — и слава богу. Только облизывает почему-то губы, когда Федя наконец решается взглянуть в его сторону — и его глаза будто на секунду расширяются, хотя куда уж больше. Чистая случайность. Как и то, что Денис ещё и закусывает нижнюю, а затем и чуть оттягивает зубами. Но взгляд Феди не отодрать уже никакой Авадой, а Денисенко ощущает что-то остро-сладкое в районе солнечного сплетения: странное удовлетворение вперемешку с привычной неприязнью. Вкус власти. А потом рыжий дружок Макарова что-то шепчет ему на ухо и тащит к двери — прочь отсюда. Ну и пиздуй, думает Денис. Хоть не так душно будет.***
Федя не помнит, как тогда отключился сразу, едва кончики волос на висках коснулись подушки. Оказывается, ему дико, просто невъебически сильно нужно было поспать. Простой сон — и вуаля, трах тибидох — четыре часа спустя он уже не так сильно хотел умереть, а даже улыбнулся, увидев Андрюху на пороге маленькой общажной комнаты, которую делил ещё с тремя ребятами. Макаров правда был ему благодарен, о чем непременно сообщил рыжему, тем самым увеличив его эго до масштабов небольшой сверхновой звезды. Федя выглядел на порядок лучше, сходил в душ, переоделся и собрал небольшую спортивную сумку на тренировку — и уже совсем другой человек. Андрюха решил, что до тренировки (на которой он тоже должен был быть, потому что иначе тренер посадил его на скамейку запасных — о каких-либо заплывах можно в дальнейшем попросту забыть) им нужно подышать свежим воздухом, а Макаров что? Макаров не против. Нужно хоть что-нибудь, чтобы отвлечься от собственных сжирающих мыслей об учебе, соревнованиях, чтобы попросту забить огромный толстый болт с газовой резьбой на все остальные проблемы. Да, он не совсем обычный трудный подросток (таковых в принципе не принято называть «обычными», но, давайте будем честными, вообще не стоит применять слово «принято» в одном контексте с именем Феди). Он пережил столько, что вполне хватило на какой-нибудь драматический сериал с элементами зубодробительного ангста и шизофренией Феди в главной роли. Странно, что такое ещё не сняли. Был бы фурор, Оскар, Грэмми и разбитые сердца маленьких девочек. И не только девочек. — Слыш, дружок, — тяжелая пятипалая щупальца буквально вгрызается в Федино плечо, когда они уже подходят к ближайшей скамейке в парке рядом с универом, — ты сейчас даже не пытайся уйти от ответа, — Андрюха его силой поворачивает к себе, как пластмассовую куклу (а это, в общем-то, и не далеко от истины). — Твоё кислое ебало меня уже порядком раздражает, так что либо сам сейчас садишься и выговариваешься своему самому лучшему и близкому другу на этой планете, либо я тебе сейчас это плечико оторву к хуям. Выбирай. Андрюха пусть и несёт ахинею в своей привычной манере, но выглядит как полная противоположность своим словам — в глазах цвета Фединой ориентации нет ни намёка на шутку или издевку. Он волнуется. Ему есть дело. Феде приятно пиздец, но все также хочется прямо сейчас, посреди парка, на глазах у десятков людей, взмыть высоко-высоко вверх, разгоняясь до четвёртой космической скорости, и улететь нахуй на Луну. Только бы избежать сейчас этого разговора. Но пусть Федя и больной на голову, но не такой тупой, чтобы действительно верить в своё космическое будущее на спутнике Земли, поэтому: — Завтрашнее соревнование. Я проебу. Андрюха коротко вздыхает и закатывает глаза. — Всё, — он грузно плюхается на ближайшую лавочку. — Пизда. Так давай ложись, ручки на животе складывай и умирай. Это же, блять, конец света! — Ты же понимаешь, что да. Андрей понимает, что для Феди как раз-таки очень даже да, поэтому в эту же секунду обещает себе больше не разбрасываться словами направо и налево. Хотя бы какое-то время. — Если проиграю, можно забирать документы. Никому нахуй не сдался пловец в сборной, который не может элементарно соблюдать режим... Который проебывает все на свете. — Ты соблюдаешь дохуяллион режимов, — произносит Андрей тихо и как-то устало. — Тебя хлебом не корми, а дай только что-нибудь пособлюдать. Так что не пизди мне тут. Причина в другом. — В этом причина. Я не справляюсь просто. Ох, — Макаров трёт ладонями лицо, шею и откидывается на спинку скамейки, — что бы я ни делал, как бы ни старался — в результате ничего. Пустота. Ничего не улучшается. Я не улучшаюсь. Да я вообще дефектный... — Хуектный! Федь, ты так меня не раздражай, пожалуйста. Ты лучший пловец из тех, кого я знаю. Да и не знаю тоже. Ты самый старательный мальчик, мой спортсмен, комсомол и просто красавец. Все-таки предательская улыбка так и рвётся из Феди наружу, и парень не сдерживает порыв. — Да я охуел, когда у нас первый заплыв был ещё тогда, в сентябре. По сравнению с тобой все просто дружно всрались, можно было в принципе в бассейн не заходить. Ты гидро-Флэш, понимаешь, дебила кусок?! Ты как Усейн Болт, только водный. А все, что себе ты там накрутил... Давай это убирай нахер. Да, полетела немного кукуха, ну с кем не бывает?! — Немного? Ты просто не понимаешь, о чём... — О чём говорю?! — насмешливо воскликнул друг. — Я тебя в «Контактах» переименую — напишу «Пиздун». Думаешь, у меня глаза на жопе? Не видел твои шрамы, татуировку твою, не знаю о тебе ничего, откуда ты?! Может, новости не читал?! А может, не замечаю каждый божий день, как ты смотришь на того долбоящера, который, сам того не понимая, с какого-то хуя имеет огромную, ну просто неебических размеров власть над тобой? Как ты запинаешься посреди разговора и смотришь ему вслед, думая, что я в этот момент сам по себе на паузу поставился и такой жду, когда же ты закончишь свой акт истекания слюной? Дебила ты кусок, — Андрей в завершение сплевывает на асфальт. — Я не... — Ну конечно, ты «не». Всегда ты «не». Говорю тебе, этот красавчик, если бы хер клал на тебя, вообще бы не замечал. Человек, которому все равно, не станет тратить свою энергию даже на взгляд косой в твою сторону: зачем? А этот — нет. Он, конечно, тоже больной на голову, как и ты, но точно неравнодушен. Федя просто молча слушает, не поднимая головы. Половину слов пропускает мимо ушей, поэтому даже никак не возражает сказанному. —...Только представь, как завтра ты натянешь всем глаз на жопу, а потом схватишь своего Дениса за чл... — Что?! — Сладкий, ты что, никогда член в руке не держал? Вот точно по такой же схеме и поступишь. — Такими темпами поступлю я, скорее, в реанимацию с переломами всего. В ответ Андрей только как-то странно улыбается, а Федя отстранённо думает, что его друг — редкостный ушлепок. — Зай, — едва ли не мурчит игриво рыжий, — порви их завтра для меня. Федя смеётся. Наконец-то. Андрей даже выдыхает облегченно, потому что уже очень давно такой картины не наблюдал. В том, что Макаров завтра отхватит первое место и ещё с десяток женских сердец на трибунах, Андрюха уверен примерно так же, как и в том, что его собственные волосы рыжие. Ну а это уже заявка на победу, смекаете, да?***
На какую-то долю секунды плотный гул голосов, который будто укрыл тяжелым одеялом огромный спортивный зал размером с небольшой стадион, оглушил вошедших ровной цепочкой участников. Федя шёл практически в самом конце и старался изо всех сил держать спину ровно и не вертеть головой во все стороны, как китайский болванчик. Где-то здесь может быть отец. Скорее всего, он где-нибудь под трибунами, высматривает своего любимого подопечного, одобрительно кивает ему головой. Феде не нужно смотреть на него, чтобы это знать. Макаров хмыкает. Хоть бы папочку не стошнило при виде непутевого сыночка. Странно, что он ещё от него не отказался и не усыновил Денисенко, чтобы они могли смотреть друг дружке в рот двадцать четыре часа в сутки семь дней в неделю. Федя насильно себя заставляет не искать Дена глазами, как делал это машинально буквально всегда, каждый божий день, начиная с восьмого класса. Не сейчас. Если сорвётся и позволит себе действовать на автопилоте — пизда, закрывайте лавочку. Ошибки сегодня быть не может. Ни единой, иначе Федя сразу же по окончании всего этого карнавала поебистики пойдёт в свою комнату и повесится на оконной раме. Похуй на соседей. Он не может подвести тренера, себя, маму, своих друзей, которые всегда его поддерживают, даже когда поддерживать нечего. Получить от Дена очередной колючий испепеляющий взгляд — и можно разворачиваться и идти за мылом и веревкой. Пусть он и стоит там в одних обтягивающих плавках, уже наверняка разогретый после разминки. Возможно, он разминает плечи и суставы, переглядывается с Макаровым-старшим в поиске поддержки любимого тренера. Возможно, болтает с кем-то из одногруппников, возможно, как всегда истекает ядом и презирает все, что движется. Федя выше этого, Феде похуй. По крайней мере, если очень часто себе это повторять, это имеет большую вероятность стать правдой. Возможно, уже становится, потому что по мере приближения к бассейну у Макарова будто бы вырастают крылья. Возможно, все дело в балбесе Андрюхе, который со скамьи запасных в другом конце зала едва не благим матом ему орет что-то о «порвать их» и «Макаров, ты не акула, ты Посейдон». А сам Макаров, когда все занимают позиции под оглушительный гул, с высоты стартовой платформы посылает ему воздушный поцелуй. Он точно увидел, потому что тут же начал размахивать руками, в воздухе рисовать сердечки и шлепать себя по плечам ярко-розовым полотенцем. Федя смеётся: вот же придурок. И Денисенко, видимо, тоже заметил этот широкий Макаровский жест, потому что Федя буквально ощутил острый укол жёлчи, ебаный лазерный ожог куда-то в область солнечного сплетения, как говорится, с барского плеча. Странно, что он вообще на него посмотрел, выцепил из другого конца зала, ведь это же ниже его, Дена, достоинства. Ведь для него Федя — пустое место. Или..? Надо отдать должное — Андрюха иногда как в воду глядит. Но Федя широко улыбается и наклоняется, чтобы ладонями коснуться края платформы. Тренер несколько раз подряд дует в свисток, чтобы призвать толпу на трибунах к порядку. Скоро начнётся. Две минуты, не больше. Почему-то вспоминаются все слова — колкие, острые, как хирургический скальпель, — которыми Денис плевался направо и налево, будто это конфетные фантики. Этого ты от меня хочешь? Не приближайся ко мне, сука. Я тебя ненавижу. Он помнит все, потому что медицинские скальпели, воткнутые в живую плоть, носит на себе, в себе, круглосуточно. На теле больше нет живого место, он усыпан ими, как небо звёздами, носит с какой-то больной, тупой гордостью, как медали и ордена — ветераны. В каком-то смысле он и есть ветеран, только собственной войны. Перед самым выходом в зал, когда все участники соревнований толпились в тесной раздевалке, Андрюха застал его врасплох, подойдя сзади и прижав к стене. Макаров бы что-то не то подумал, если бы не знал, кто такой Андрей Михайлович Никитин. Долбаеб — вот он кто. И Федя бы точно подумал что-то не то, если бы Андрюха не был бы собой и не сказал бы тихо, ему практически на ушко, предельно серьезно, как умеет только он один. Помни, что твой враг не на другом конце зала стоит в пидорской красной шапочке, а в твоём зеркале, прямо перед тобой. У него твоё лицо и он знает о тебе всё, а значит, представляет самую большую угрозу. Победи его ради меня, малыш. Возможно, Федя до сих пор не соскреб всего себя в залитого свиной кровью пола школьного туалета. Возможно, он так и лежит там не шевелясь, маленький и слабый, но не может попросить о помощи, показать своим обидчикам, что он не слабак. Да, возможно, так и есть. Но Макаров все же поднимает взгляд и безошибочно натыкается на широкую крепкую спину Денисенко и его обтянутый ярко-красным латексом затылок. Тот Федя лежит там и истекает кровавыми слезами, оплакивая свою разбитую жизнь. А этот Федя — здесь, живой и здоровый, возможно, даже счастливый, просто очень тупой, чтобы это понять. И этот Федя обязательно догонит своего обидчика и даст ему наконец по ебалу. Хватит. Сегодня это его база и он тут Посейдон. Раздаётся первый предупреждающий свисток, означающий то, что участникам пора на позиции. Все как по струнке наклоняются и упираются коленями в локти, готовые в эту же секунду сорваться и прыгнуть в воду, как бойцовские собаки. Второй свисток — как желтый свет на светофоре. Остаются считанные секунды. Даже кажущийся бесконечным всепоглощающий гул прекратился: все присутствующие замерли в ожидании, боясь лишний раз моргнуть и что-то пропустить. Третий свисток — последний предохранитель снят. Федя привычным, отточенным до автоматизма движением врезается в воду, как смертоносная стрела. Он выталкивает себя вперёд, гребёт руками так легко, словно они опережают на доли секунды приказы мозга, словно это самые настоящие крылья. Федя не плывет — он летит, мчится на всех порах, чувствуя странное, безумное и просто всепоглощающее удовольствие. Наконец в воде только он и она сама — его союзница, верная подруга, прямо как в старые-добрые времена, когда она подчинялась ему беспрекословно. Как и сейчас. Папочка дома, в своей стихии, где он и должен был быть. Видимо, это из разряда "высшего предназначения" или прочей псевдонаучной (коей её считает Макаров) белиберды, но одно он знал четко: в воде он живет — в воде и умрёт. Точка, эпилог.***
— Как же я неприлично богат! — Андрюха едва не урчит от удовольствия, растягивая гласные, словно нараспев. Он счастливо смеётся и сжимает в захвате шею и плечи Феди, будто собирается задушить. Слава богу, Макаров чисто машинально успел отбиться от его медвежьих объятий, когда только вылез из воды. Вылез первым. Наверное, это самый счастливый момент в его, Феди, жизни. И в жизни Андрюхи, видимо, тоже, потому что он орал как не в себя, как никогда, перекрикивая даже матёрых в этом деле девчонок-пловчих, которые заняли первые ряды на трибунах. Никитин буквально светился, как лампа Эдисона, пожимал остальным их сокурсникам руки и улыбался во все тридцать два, сгребая вместо Феди в свой медвежий капкан их тренера, который, надо сказать, был совсем не против. Наверное, не стоит говорить, сколько денег рыжий поднял на ровном месте, когда большинство студентов делали ставки, кто же победит. Андрюха то и дело повторял, как заведённый, что всегда ставил на своего малыша, что «он же говорил» и так далее. Их одногруппники слетелись к подножью трибун, как коршуны, как только Федя «отстоял своё» на пьедестале под прицелом фотокамер и ему дали, наконец, позолоченный кубок. Парни ему едва не отбили почки, столько раз хлопали по спине, а потом и вовсе стали подбрасывать в воздухе, как тряпичную куклу, потому что Макаров просто физически не мог сопротивляться. Он до сих пор пребывал в прострации, запоздало осознавая, что вот — он победил. Этот кубок — ему, аплодисменты — для него. Что он смог. — Это все правда? — шепчет одними губами Макаров, когда в очередной раз умудряется подлететь едва ли не до самого потолка. Вот и все? Парни что-то кричат об огромной попойке, кто-то уже умудрился позвать половину потока отмечать (это ещё мягко сказано) к ним в общагу. Единственное, что Федя успевает осознать — и то, только полчаса спустя, — его печени пора паковать чемоданы, потому что другого выбора просто нет. В раздевалке он даже толком не успевает переодеться, потому что рыжий ураган по имени Андрюха его сносит восвояси — у них же полно дел, он же все организовал поминутно, будто знал, точно был уверен в победе друга и заранее подготовился. Хотя, зная Андрюху, к пьянкам он готов всегда. В общагу Макаров вваливается уставший, мокрый и самую малость заебанный в край, но все еще очень счастливый. На ногах он держится благодаря чистому энтузиазму и легкому предвкушению предстоящей пьянки. Потому что, ну давайте будем честными, он только что победил сам себя, он живой человек и, — что ещё более важно, — он неискушенный зелёный первокурсник, пусть и переживший и повидавший на своём жизненном пути буквально ожившие кошмары любого нормального человека. Немного пьяного веселья не помешает. А может, и не немного — как карта ляжет. Когда Андрюха, уже изрядно навеселе, заваливается в комнату, Федя едва успевает принять душ и переодеться, чтобы хоть немного почувствовать себя человеком, а не мешком дерьма. В каждой руке у Никитина по две бутылки самого разного спиртного, и Федя точно знает, что это им так, на один зуб (и тот, молочный), потому что остальные принесут с собой ещё по меньшей мере цистерну алкоголя. Битву за трезвость он проиграл ещё тогда, как собрался поступать в физкультурный. Трезвые студенты физкультурного — это все равно что волки в овечьей шкуре. Через пятнадцать минут после появления Андрюхи в до этого крохотную комнатку каким-то образом втиснулось ещё человек двадцать — притом, что каждый принёс с собой выпивку и еду. Либо стены тут оказались резиновыми, либо личное пространство — это что такое? Федя не уверен, что знает поименно тех, с кем здоровается и от кого принимает поздравления, но когда у него в руке стакан с «градусной» жидкостью — а не похуй ли? Он улыбается в ответ, благодарит, делает глоток — и так по кругу; жмёт, кажется, сотни ладоней, даже несколько раз «клюется» в щеку и с девочками, и с мальчиками. Макаров даже предположить не мог, что настолько, оказывается, открыт к общению. Не просто открыт — Федя сегодня проходной двор. Кто-то тащит его танцевать в центр комнаты, а он даже не успевает отдёрнуть руку, как уже оказывается прижат, как минимум, к четырём телам со всех сторон света. Видимо, виновата порошковая текила из круглосуточного ларька прямо под носом главного корпуса универа. В Федину буйну голову вдруг стреляет мысль, что надо бы набрать маме (время одиннадцать вечера, ага, удачи) и Масло, чтобы им сказать, какой он молодец и как он красиво катку вывез, но Макаров отчаянно не может найти в заднем кармане свободных джинс свой смартфон. Ебануться. Не хватало ещё на этом фестивале попойки потерять телефон. Федя на доли секунды даже немного трезвеет и пробирается подальше от центра комнаты, где все танцуют: найти Андрюху. Тот обнаружился зажимающим какую-то симпатичную худенькую девчонку, и только благодаря его «шкафным» габаритам и будто бы возвышающейся над всеми рыжей макушкой, Федя смог его выцепить. Кудрявые волосы девушки скрывали лицо Никитина, и Макаров не стесняясь дернул его за рукав толстовки. — Телефон мой у тебя? — орет Федя другу на ухо, едва перекрикивая всеобщий шум. Андрюха фокусирует на нем взгляд и пытается понять суть вопроса (девчонка же просто повисла на другом его плече, обвив тонкими руками шею; и где-то Федя ее раньше встречал, только вспомнить бы, где именно), и только спустя пару секунд отрицательно машет головой. Макаров выругался себе под нос, и тут откуда-то с задворок еще не окончательно сошедшего с рельс сознания выплыла немножко абсурдная мысль: он не успел толком собрать все свои вещи, когда Никитин буквально выносил его из раздевалки. Телефон может быть там. — Блять, — уже не стесняясь громко кричит Макаров. — Я скоро приду. Но давайте будем честными: не то чтобы Андрюхе сейчас было хоть какое-то дело до чего-либо или кого-либо, кроме повисшей на нем, словно коала на ветке, девушки. Это ведь дело первостепенной важности. Федя с трудом пробирается к выходу и наконец выплёвывается в коридор. За закрытой дверью по-прежнему орет музыка, но пожаловать на это попросту некому: все их соседи сейчас пьяные вусмерть тусуются в этой комнате. Мозг судорожно соображает, куда и как ему нужно сейчас идти, учитывая то, что спортзал сейчас охраняется и на первом этаже общаги в своей каптёрке сейчас наверняка восседает грозная коменда. М-да, шансы бухого в дупель Феди стремительно приближались к нулевой отметке. Но, как говорится, пьяному и море по колено, поэтому Макаров пользуется тем, что музыка заглушает все остальные звуки в коридоре, вразвалочку спускается на первый этаж по узкой пожарной лестнице, а уже оттуда максимально, — как ему самому показалось, — грациозно вылезает через окно, приземлившись практически на корточки в высокие кусты. Мягким это приземление не назовёшь, но его по крайней мере не поймали. Свежий воздух и вправду отрезвляет: Макаров уже практически пришёл в себя и прямо широкими шагами приближался к зданию спортзала. Объясняться с охранником долго не пришлось: он мужик мировой и безо всяких вопросов пропустил Макарова «что-то там забрать, буквально на пять минуточек, пожалуйста» внутрь со словами «да хоть на двадцать пять»: наверно, тоже уже успел накатить и, как говорится, «яблочко от яблоньки». Федя бесшумно, почти с кошачьей грацией пробирается по коридору к широкой двустворчатой двери ярко-голубого цвета (без намеков, ну ребят) (почему-то весь спортзал, раздевалки и даже душевые выложены такого примерно цвета мелкой плиточкой — тоже без намеков, каждый думает в меру своей распущенности). Дверь эта ведёт к святая святых, сердцу этого учебного заведения, где, можно сказать, чуть ли не первый камень заложили — бассейну. Бесшумно (Федя, на самом-то деле, в этих делах ещё очень даже робкого десятка, поэтому пытается сам себя сейчас не довести до разрыва сердца) проникнуть в огромный пустой зал не получается. Этот ебучий замок заедает при каждом удобном случае, а дверная ручка в ту же секунду, как макаровская ладонь очень нежно ее обхватывает и чуть надавливает, начинает издавать такой скрип, будто бы натурально орет на парня, якобы он ее потревожил. Пиздец полнейший. Раньше он этого совсем не замечал. «Может, потому что ты и не шлялся раньше по спорткомплексу один под покровом ночи, когда звуки имеют тенденцию буквально оживать, а, дурик?» — услужливо подкидывает внутренний голос. Хорошо, что не внутренняя богиня — и на том спасибо, значит, белку он ещё не поймал. Федя решительно забивает хуй на это подобие музыкального сопровождения бюджетного и очень плохого фильма ужасов, поэтому несчастная створка злополучной двери (ручка наверняка уже успела пожалеть, что попалась пьяному Макарову на его пути) едва ли не отскакивает от стены. Федя заходит внутрь почти не шатаясь и позвякивая связкой ключей, выданной любезным охранником. Присутствие кого-то ещё он замечает далеко не сразу по вполне логичным причинам: что здесь можно потерять посреди ночи и даже если и можно, то зачем идти сюда? В пустой огромный зал, где каждый твой шаг отдается эхом гребаного духового оркестра. Только если ты не пьяный, конечно же. Но так случилось, что пьяный Федя Макаров едва не пропахал носом керамическую плитку почти у самой кромки бассейна, к которой он подошёл специально — по приколу посмотреть на пар, что поднимался над водой, как будто та была горячей. Эта малышка была всё ещё горячей после того, как он сегодня днём её хорошенько вскипятил (в голове Макарова это звучит как очень, очень хорошая шутка, но давайте будем честными...). Но на самом деле, злополучный пар вполне мог и почудиться возбуждённому сознанию, а вот разбитый в кровавое месиво нос был вполне себе реальной перспективой, если бы не вовремя подставленные локти. Несколько крепких трехэтажных матов — вкратце и перевести на язык цензуры: здесь было очень скользко и очень больно, — все же сорвались с губ, и Федя бы, возможно, ещё продолжил свою монологическую тираду, но чей-то грубый смешок прилетел прямо промеж лопаток. И припечатал бы, если бы Макаров со скоростью ассасина не вскочил, чудом не навернувшись по новой. Денис Денисенко собственной персоной сидел буквально в трёх шагах от него, свесив босые ноги с бортика и болтая ими в темной воде. Его острый взгляд уже навёл прицел на макаровскую фигуру, так что Федю словно кипятком облило в ту же секунду, когда они пересеклись взглядами, словно шпагами. Точнее, у Дениса была шпага, а у Феди... ничего. Обычное дело. Он почувствовал, что трезвеет: то ли эффект неожиданности сделал своё дело, то ли простые рефлексы, которые, знаете ли, не так-то просто искоренить из сознания. Впрочем, острый, колючий взгляд почти сразу же притупился, а натянутая линия губ враз будто «расслабилась». Денис отвернулся и устремил взгляд куда-то в глубину, как-то тяжело выдохнув. Федя, покуда мог соображать, сразу же начал лихорадочно ловить любую динамику движений, значение каждого из которых он уже попросту знал. Знаете, когда очень долго на кого-то смотришь, изо дня в день, постоянно визуализируешь, в голове рисуешь заново черты и линии человека, невольно запоминаешь каждый миллиметр. И даже сейчас, казалось бы, когда Федя впервые за очень, очень долгое время не думал о сами знаете ком (да что там знать, вот же он сидит!), не искал его лицо в каждом встречном и не просыпался в холодном поту, пытаясь ногтями сдирать с себя кожу вместе с фантомной запекшейся на ней свиной кровью, он сразу понял, что Денису явно очень, очень херово. Впрочем, это можно было определить и методом простой дедукции: полупустая бутылка крепкого пойла с труднопроизносимой надписью на этикетке, что буквально кричала о том, что папаша Денисенко будет очень расстроен ее пропажей, ютилась у парня под боком. Вряд ли ему кто-то составлял компанию на этой частной попойке, поэтому сомнений не было — Денис под очень крепкими градусами. Федя знал не понаслышке, как сильно его отец любил дорогой алкоголь (чем дороже — тем лучше, ведь это, в первую очередь, статус), который, конечно же, был очень забористой штукой, которая сносила в далекие ебеня почти сразу. Поплывший взгляд, которым парень вновь одарил Федю, это очень наглядно продемонстрировал, так что сам себе Макаров показался ещё заядлым трезвенником. — Что, полюбоваться пришёл? — говорил Денисенко, на удивление, почти четко. И все то же родное презрение. Федя даже скучал. По правде, он собирался крыть совершенно другим, но, видимо, водка решила все за него: — Не льсти себе, — не аплодируйте, Федя сам в ахуе. — Я здесь забыл мобилу. — Блять, да не пизди. Небось следил за мн-ной... — чужой заплетающийся язык все же вошёл в чат. — Дэн, — выходит жестко-хлестко, что даже Денисенко вскидывает голову и в замешательстве выгибает бровь. — Завали уже. — Я тебе сейчас ебальник завалю, гомодрил... — Денисенко уже было порывается встать, сжав руки в кулаки, но Федя каким-то образом оказывается в полушаге от него, возвышаясь и нависая исполином (надо отметить, что дохляком Макаров вовсе не был, местами даже пошире рамы самого Дениса) над сокурсником. — Ты когда-нибудь придумаешь что-то новое? Гомодрил уже не цепляет, малыш. Надо ли говорить, насколько сильно это обращение задело чужую гетеросексуальную душевную организацию? Макаров даже мысленно присвистнул, когда две широкие ладони с громким хлопком впечатались в его грудную клетку. Денис вскочил, как коршун, игнорируя все законы Всемирного тяготения, оказавшись с Макаровым почти что нос к носу. Однако в данный момент перегар парня значительно превышал его физическую силу, сразу же заставив Федю отодвинуться, потому что баснословно дорогое пойло можно было буквально руками в воздухе нащупать. — Давай только без резких движений? Ты в дупель бухой, сейчас ещё упадёшь в бассейн, — Макаров в примирительном жесте поднимает руки ладонями вперёд, — Я просто заберу телефон в раздевалке и уйду. А ты уж постарайся не блевануть от переизбытка голубизны. — Да ты что, блядь... — Денис подлетает к Феде, резко и порывисто, как будто его кто-то с силой толкнул. Макаров едва не падает на пол, на мокрую голубую плитку, что едва не слепила глаза в тусклом свете луны, который проникал сквозь окна под потолком. Парень вовремя успевает поставить хоть какой-нибудь блок: ладонями впечатывается в чужое солнечное сплетение, но взгляд Денисенко в этот момент его просто четвертует. Черт, как же он его ненавидит. Это даже веселит. — Я тебя сейчас просто нахуй убью. Федя бы обязательно округлил карие глаза в испуге, да только стойкий душок огненного виски будто развеял весь страх и инстинкт самосохранения. Парень перехватывает чужую ладонь чуть выше кисти и выворачивает руку, оказываясь за спиной Денисенко. Тот сильный, сука, как бык, а ещё огромный и тяжелый, как шкаф. Но между ними есть отличие посерьёзней — Федя гораздо трезвее и поворотливее. — Давай поговорим об этом завтра? А? Как смотришь на это? — тихий голос звучит прямо над чужим ухом, и то ли это просто бурное воображение хитро подрисовывает ему картинки, то ли у заносчивого ублюдка-гомофоба только что мурашки по шее пустились в пляс. Ну просто ахуеть не встать. — Что такое, Дениска, возбудился? — Федя тихо мелодично смеётся, но без какой-либо издевки, а просто потому что ему весело. Денисенко не остаётся в долгу и все же другой рукой валит не ожидающего такой подставы Фёдора наземь. Удариться головой об плитку, знаете ли, вовсе не предел его мечтаний, чего уж не скажешь о жилистой руке, со вздувшимися от напряжения венами, прижимающей его к этой самой плитке, да так, что ткань футболки начала промокать. Длинные цепкие пальцы сжимают кожу на шее до синяков — наутро точно будет заметен такой вот «автограф» от Денисенко. Но Федя в долгу тоже не намерен оставаться: двумя руками, приложив немало усилий, сбрасывает пьяную тушу с себя и рывком поднимается со скользкого пола. — То, что ты сегодня победил... — вдруг чеканит Денисенко; когда это они успели перевести тему?.. — Это чистая случайность. Случайность? Он готов был сдохнуть за эту победу — так бы и случилось, если бы он не вкалывал как папа Карло каждый день, размазываясь по бортикам этого самого бассейна, загоняя себя до потери пульса. Так бы и случилось, если бы продолжал плавать в своей собственной боли, жалел себя, бегал за этим мудаком, как брошенная собачонка. Так что, случайность? Пиздеж и провокация. Как и все, что делает и говорит Денис. Федя это давно выкупил, так что нет ничего удивительного, что в следующий момент Денисенко прилетает в жбан — крепко, до ярких звёздочек под зажмуренными веками — тут виновата Федина хорошо поставленная «двоечка». — Пошёл ты нахуй, — выплёвывает парень и отряхивается. — А что, скажешь, не так? Тебе все всегда за красивые глазки доставалось, сынок тренера, — Денис гадко и криво ухмыляется, позволяя себе лишь на мгновение поморщится, а затем снова возвращая привычную надменную маску. — Не имеет значения, сколько я въебывал, сколько ревел на полу в ванной, когда мой собственный отец мешал меня, малолетнего пиздюка, с дерьмом из-за чертового кубка, которым он потом мог бы похвастаться перед своими дружками-мажорами. Не имеет значения, потому что всегда был ты, которого батя пропихивал везде, как без мыла залезть в жопу, — Денисенко уже практически смеётся, надрывно и истерически. — Я, блять, плакал, едва ли не на коленях просил отца не говорить мне таких обидных слов. Не сравнивать меня с тобой. Мы же друзья. Были. Помнишь такое? Но когда я понял, что это иллюзия, когда осознал, что ты... Что ты попросту хотел засунуть свой член мне в очко... Ты для меня умер. У меня никогда не было лучшего друга. Меня всю жизнь наебывали. И то, что ты победил, означает лишь то, что ты в очередной раз кому-то подлизал. Не пытайся притворяться сраным Посейдоном. Мы оба знаем, что это не так: ты просто гнусный пидорас. Федя все это время слушает не моргая, внимая каждому брошенному ему слову. Так вот оно что... Так вот оно как. Это больно. Это больно до подрагивающих пальцев рук, до зубовного скрежета, до немого крика. Он не может вымолвить и слова, только глубоко дышит, в немом отчаянии терзая губы. Денис и вправду думает о нем так. То есть он действительно решил, что Федя мог бы так поступить? Черт побери, у него умер брат, утонул... Потому что он его не спас. Потому что он не смог. Федя и сам чуть не умер — он хотел, честное слово, очень хотел, — но благодаря Денису этого, к сожалению или к счастью, не случилось. Именно он соскребал его с карнизов, обещая никому и ни за что не рассказывать (к слову, об этом так никто и не узнал), это он молча подставлял плечо, позволяя мочить его слезами, это он тащил его на тренировки и едва ли не заглядывал в рот, постоянно находясь рядом. Впрочем, сейчас он тоже в какой-то степени придерживался данной когда-то (по пьяни, под крепкими градусами украденной из отцовского бара финской водки) клятвы всегда быть рядом, быть ему самым лучшим и самым близким другом. И тогда Федя понял, что никогда и никого не любил и не полюбит сильнее, чем его. И нахуй ему не нужна такая дружба: это пытка. Как впоследствии оказалось, ему через неё пришлось проходить каждый ебаный день и не один год. А Денис думал... Да похуй уже, что он там думал: он его в очередной раз растоптал. — А знаешь, — Денис подходит вплотную, касаясь своей грудной клеткой чужой, — я тебе докажу, что нихуя ты не стоишь, позёр. Раздевайся. Это могло бы прозвучать пошло, но... Да так оно и прозвучало. Денис был чуть выше, определенно шире в плечах, а ещё находился в запредельной, просто чудовищной близости от Фединого бренного тела. Он хотел утопиться к херам собачьим прямо в этом бассейне, а ещё понимал, что пьяный Денис в очередной раз наплёл ему новую порцию отборной пурги, верить которой — себе дороже. Пьяный Денис не понимает, что творит, а Макарову будто напрочь вышибло мозги во время соприкосновения его затылка с кафельным полом. Ебатория, одним словом, двумя — полнейшая. — Ты совсем ебанулся? — А хотя знаешь, похуй на одежду. А то разденусь, ещё возбудишься, — Дэн приторно смеётся, смеряет Федину фигуру надменным взглядом снизу вверх. — Денис! — Федя резко отшатывается. — Ты бухой в жопу, какие соревнования? Окончательно все мозги пропил? — Так бы сразу и сказал, что просто ссышь со мной тягаться. — Не льсти себе. Хватит уже. Я заберу телефон и пойдём отсюда. Феде вовсе не обязательно слышать какое-то одобрение: он разворачивается на каблуках в сторону раздевалок. Однако Денис пьян, а значит, без тормозов, поэтому хватает парня за запястье и тянет к себе обратно. Возможно, ранее сопливая школьница, сидящая где-то глубоко внутри Фединой душонки, вылезла бы наружу и повисла у Денисенко на шее. Но нет, не сейчас. Хера с два. — Ты просто хорошо лижешь, — ухмыляется Денис, отчего-то сверля его зрачки взглядом. В полумраке огромного зала это кажется даже... интимным? Боже, блять, приехали. Конечная, все на выход. Федя чувствует собственную закипающую в венах кровь. Все. Апогей достигнут, зверя разбудили. Кажется, он даже отдалённо слышит характерный щелчок, оповещающий, что блюдо в микроволновке приготовилось. Это он уже дошёл до кондиции. — Я получил это ебучее первое место только потому, что въебывал, как папа Карло, день и ночь. Въебывал и плакал, понимаешь? Если ты был бы чуть-чуть поумнее, а вернее, заимел бы мозги конкретно, знал бы, что здесь, в универе, подмазать кому-то просто невозможно. Только не на отборочных, где мы все, как чистый лист. Что же тогда не занял первое место, раз ты такой крутой перец?! Думал, папаша мой тебе поможет? Как жаль, — на лице Макарова расцветает ухмылка, — такое тут не прокатило. Хочешь сейчас дубинками помериться? Так давай, вперёд! Я не боюсь тебя. Денис в какой-то нелепой задумчивости двигает челюстями, а затем кивает каким-то своим пьяным мыслям и улыбается. Точно хитрый черт. Он отходит назад, ближе к бортику бассейна, и находит уже было брошенную стеклянную бутылку. — Молодец, Феденька, за смелость пятёрка, — парень щедро отпивает из горла, умудрившись ещё и облить дорогим виски рубашку — моторика явно начала халтурить. Затем бутылка летит из рук прямо на кафельный пол, разбиваясь вдребезги с оглушительным треском. Федя стоит в ахуе, способный только бесшумно моргать, глядя на несколько тысяч гривен вперемешку со стеклом, что растекались по плитке некрасивой лужей. Денис, кажется, вовсе невозмутим, только хмыкает и едва заметно пошатывается. — Стой, — Федя замечает, как тот движется все ближе к бортику спиной вперёд, явно собираясь как-нибудь эффектно упасть в воду. — Не лезь! — А то что?! — Дэн улыбается во все тридцать два, пьяно и как-то беззаботно. Будто им по пятнадцать и они тайком пробрались в школьный бассейн, чтобы ночью там поплавать и в первый раз попробовать небезызвестный отцовский виски. — Уже не такой смелый, малыш? — Дэн, пожалуйста. Ты пьян, не лезь в воду, — парень слепо делает шаг вперед, чтобы быть ближе к нему и успеть схватить. Между ними — полметра, максимум. — Почему? Ты же не дашь мне захлебнуться, — очередная издевка. Всё это — новая игра, очередной карнавал поебистики, дурацкая привычка Дэна превращать жизнь Феди в кошмар. Денисенко окончательно «догнался» и едва стоит на ногах — он до собственной комнаты дойти-то вряд ли сможет, не то что сто метров проплыть. — Я не полезу в воду, — тяжело вздыхает Федя, уже почти трезвый. — Давай, заканч... — он не успевает даже вдоха сделать, как чужая цепкая рука хватает за грудки и рывком тянет вперёд. Денис падает спиной вперёд, утаскивая за собой и Макарова, причём это можно было бы назвать эпичным факапом последнего: быть настолько наивным, чтобы без никаких задних и передних мыслей подойти к Денису на расстояние менее вытянутой руки — это тянет на премию сказочного долбоеба. Закладывает уши, в висках набатом стучит смесь из отборных ругательств. И, конечно же, каким бы тюнингованным вышколенным пловцом ты ни был, все равно рефлексы берут своё — Федя машинально распахивает глаза, сразу же зажмуриваясь от резкой боли; глаза щиплет, будто бы их бросили в кипящее масло. Макаров выныривает через несколько секунд, сразу же встречаясь буквально нос к носу с чужой самодовольной физиономией. — Ну что, готов дубинками помериться? — язык начинает заплетаться, он спотыкается буквально на каждом слове; прибавьте сюда ещё лёгкий озноб из-за того, что тело не привыкло к прохладной воде. Итог — Денисенко трясёт, он весь покрыт мурашками, но продолжает активно храбриться и всем своим видом демонстрировать, что он лучше, круче и быстрее. По крайней мере, в искусстве надираться в хламину — так точно. — Ты больной, — как ни странно, но у Феди нет ни малейшего желания препираться, он просто хочет уже наконец забрать ебаный телефон и вернуться в общагу; никаких выяснений отношений, никакой драмы и, тем более, соревнований. Хватит с него. — Возможно, ты прав. Денис тяжело дышит, закусывает уже изрядно посиневшие губы, но все же поворачивается спиной и ныряет с головой под воду. Он упрям, как бык, как огромный вонючий зубр, который даже дальше своего носа не видит. Секунд через тридцать макушка Денисенко показывается над водой где-то посередине бассейна; Федя напрягает зрение, чтобы его разглядеть, а когда получается, взгляд натыкается на самодовольную ухмылку и неприличный жест в его адрес. — Ссыкло, — и снова погружается в воду. Феде требуется мгновение, чтобы принять решение. Одна секунда, чтобы забить хер на все и на последствия, в том числе, и две — чтобы начать энергично работать руками и ногами, двигаясь к тому месту, где только что снова исчез Денис. Гребаный позёр, мудак и провокатор. Но если он утонет, это будет на совести Макарова. Однажды он уже не успел спасти, и теперь винит себя за это каждую секунду своей жизни; вина въелась в кожу, во все внутренние органы, напитала его, как вода — губку. Позволить ещё одному человеку... что? Денис не умрет, нет. Как бы Федя его ни ненавидел (но с этим мы разберёмся потом, вопросы имеются), он этого не допустит. Когда парень подплывает к тому месту, где минутой ранее находился Дэн, то оглядывается в поиске чёрной макушки, прислушивается — с какой стороны донесутся очередные оскорбления. Никого. Вокруг тишина. Куда он делся? Никто не выходил из бассейна, иначе Федя бы уже заметил. Он как будто испарился. Неужели... — Денис! — сначала вполголоса, боясь сумасшедшего эхо, а затем уже в полную мощь кричит: — Дэн! Тишина. Слышно только его собственное дыхание и давящую тишину. Федя ещё несколько раз оглядывается, кружится вокруг своей оси, как вошь на гребешке, но не может выцепить взглядом хоть что-нибудь, хоть сколько-нибудь напоминающее очертания фигуры Денисенко. И только тогда его настигает столь очевидный вывод: под водой. Искать нужно под водой. Он ныряет незамедлительно, сразу же распахнув глаза — боль, его давняя подружка, тут как тут, словно намеревается выдрать ему глаза; но Федя игнорирует её и продолжает плыть. Видимость откровенно ужасная, но поодаль, метрах в тридцати, он замечает серое большое пятно, очень похожее на тело — с руками и ногами, раскинутыми в стороны. Только бы добраться до него как можно скорее. Только бы успеть... Ухватившись за талию обмякшего парня одной рукой, Федя прижимается к его спине грудной клеткой и старается изо всех сил грести ногами и свободной рукой. Вынырнув на поверхность, парень делает несколько судорожных вдохов, возобновляя движение, продолжая тащить за собой бессознательное тело. Такое чувство, что он специально лез в воду, чтобы захлебнуться к херам собачьим. Будто этого и добивался. С какой целью? С горем пополам они добираются до заветного бортика; Федя опирается локтями о край, вытаскивает бессознательную тушу и кладёт на кафельный пол, знатно приложив голову Дэна о плитку. В его собственной голове — зияющая пустота. Там будто вакуум, нет мыслей, нет страха, каких-либо опасений. На это все нужно время, а сейчас Макаров такой роскошью не располагает. Сейчас есть только те крошечные секунды, чтобы успеть откачать этого пустоголового ондатра; отточенные и выверенные движения на автомате — все то, чему их учили на ОБЖ в школе, а затем и в универе. Приложив ладони к грудной клетке где-то в районе солнечного сплетения парня, Федя начинает давить на неё с такой силой, будто он гребаная насосная станция, будто от этого зависит его собственная жизнь... В каком-то смысле, так оно и было. Все на тех же занятиях по ОБЖ им так же рассказывали, что не менее эффективный метод оказания первой помощи — делать искусственное дыхание рот в рот; и вот здесь без никаких задних мыслей: Федя прильнул ртом к губам Дениса, чуть горьковатым из-за хлора. Наверное, несколько лет назад он бы уже описался от счастья и упал в обморок, ведь касаться этих губ когда-то было пределом голубых юношеских мечтаний, но сейчас его волнует только механическая составляющая процесса и его результат. Как известно, наш мозг — удивительная штука, способная творить с нашим телом такие же удивительные вещи, выдавать желаемое за действительное и прочие чудеса; но на какое-то мгновение парню вправду показалось, будто Денис шевелит губами. Буквально один миг. Спустя примерно полминуты раздаются тяжелые хрипы, а затем Федя чудом успевает увернуться от плевка хлорированной водой в лицо: Денис резко дёргается и снова ударяется головой о кафель, болезненно морщится, но откашливается и дышит. Пусть и хрипит, легкие наверняка горят, но это, сука, такая мелочь. Сущая мелочь по сравнению с тем, что... Макаров не хочет прокручивать в голове минувшие десять минут, потому что прямо сейчас готов попросту блевать от счастья. Все равно, откровенно похую на то, что не случилось: есть этот момент. Дышит надрывно, тоже трясётся весь: живой, блять, живой! Он смог. Он его спас. — С-спасибо, — тихо хрипит Денис, впервые за последние годы смотря на него без презрения и ненависти. Он кажется каким-то уставшим, а ещё шокированным и... потерянным? Грудная клетка тяжело вздымается, рубашка полностью облепила торс, все мышцы видно как на ладони — да тут любой бы обкончался на месте, но Федя почему-то прикипел взглядом именно к его лицу: к нахмуренным бровям, сжатым челюстям и слипшимся ресницам. Да, как для человека, который только что чуть не утонул, вполне логично ощущать себя шокированным и потерянным, но, зная Дениса, он бы уже отплёвывался и отодвигался как можно дальше от Феди. Он бы уже до противоположного конца бассейна добежал, лишь бы с ним рядом не находиться... И это странно. Он лежит смирно, глубоко дышит и смотрит на парня снизу вверх. Будто ждёт чего-то. Ждёт и не боится. Впрочем, вполне логично для человека, который только что чуть не умер. — Не за что. Зрачки у Дениса — размером с кратеры, впились Феде куда-то меж бровей, и тому не то чтобы неловко, но перед глазами — бегущая красная строка с чередой немых вопросов. И, кажется, издашь хоть звук — этот момент непременную разрушится. Денис, видимо, тоже это чувствует и наперекор всем денисовским законам почему-то продолжает молчать. Он приподнимается на локтях, а Федя подрывается с мокрого пола, дабы помочь ему подняться, но когда он уже было наклоняется, чтобы схватить Дэна за предплечье, тот начинает вставать самостоятельно. Столкновение — чистая и немного болезненная случайность. Неловко, пизда. Федя отстраняется как током поражённый, но Денис машинально цепляется за его предплечье. И тогда пузырь лопнул. — Видимо, стоит попробовать, — едва слышно проговаривает Денис и впечатывается губами в губы напротив. У Феди по классике, от банального ахуевания от происходящего, рот нараспашку, поэтому чужой горячий язык очень быстро находит его собственный. А он... слушайте, да кто он такой, чтобы сейчас не послать все к чертям и не укусить Дениса за нижнюю губу? Да никто. Поэтому Денисенко шипит, но в долгу не остаётся и наносит ответный удар, отчего Макаров невольно мычит и машинально подаётся назад, но ладонь Дениса на его затылке, точно железный пресс, не оставляет и шанса, поэтому... Поэтому просто расслабься и получай удовольствие. Федя толкает Дениса к ближайшей колонне, дабы найти хоть какую-то точку опоры. Так, на самом деле, гораздо удобнее, ведь возникает небольшая заминка, во время которой руки Дениса начинают блуждать по шее, а затем и по ключицам. Пока, наконец, не останавливаются на предплечьях и не заводят их Феде за спину, так что он буквально оказывается заперт в кольце своих и чужих рук. Денис кусает губы поочередно до острой боли, местами даже прокусывает до крови, что очень напоминает события той злополучной вечеринки, когда Федя ещё заведомо проиграл, только лишь увидев его. Теперь же... теперь он зализывает укусы, спускается ниже, кусает мочку уха, едва ли не клыками проходится вдоль сонной артерии, и это... Ладно, чего душой кривить, у Феди стоит так крепко, что впору болты забивать. Он буквально растекается по Денису растаявшим сливочным маслом, кусает и без того раненые губы, морщится от боли вперемешку с удовольствием, а затем начинает ему сладко мстить. Стоны Дениса — это отдельный вид искусства, это нельзя слушать людям со слабым сердцем и особо восприимчивым... В общем, у Феди стоит крепко — до ярких разводов под плотно сомкнутыми веками, а у Дэна... ситуация такая же. Возможно, позже они оба будут диву даваться, мол, как же так, вокруг будет столько «но» и вопросов без ответов. Но если они сейчас не искусают друг друга вдоль и поперёк, то Земля попросту остановится и они оба с неё сойдут. Алкоголь — зло. Стоит тысячу раз подумать, прежде чем принимать решение пить. Они вот не думали. И, как говорится, что у трезвого на уме, то у пьяного на языке... Во всех смыслах. Когда они, все такие же уставшие и помятые, выйдут под утро из зала, Федя все так же не обнаружит в кармане телефон (будто он для него действительно какая-то шутка), а Денис будет молча кусать изрядно опухшие губы. Возможно, это было ошибкой, но Федя почему-то впервые за долгое время почувствовал себя живым и настоящим. И они смотрят друг другу в глаза открыто, не пытаясь уворачиваться и убегать, но без малейшего понятия, как быть дальше. Денис его ненавидит. Раньше эта мысль пугала, угнетала, висела неподъёмными камнем на шее, а теперь... Такая ненависть ему, пожалуй, по душе. Денис впервые не пытается скрыть истинные эмоции за маской надменности и безразличия: сейчас он просто... запутался. И он позволяет Макарову видеть себя таким: поникшие плечи, грязная рубашка, пустой взгляд. Федя чувствует себя особенным, даже улыбается уголками губ. Действительно ли Дэн ненавидит? А ненавидел ли? И что это было вообще? Вопросы без ответов. Пока что. Но хотя бы не стена из ненависти и размолвок. И это однозначно уже победа.