Закаленная сталь

Зима легла на лагерь Нолофинвэ тяжелым бременем, точно толстый слой снега, укрывший землю, придавил и их души. Здесь ничто не напоминало Хелкараксэ. Несмотря на ветер, воздух был мягок, если сравнивать с жестокими бурями, которые гнали их через Льды. Даже утоптанный и подмерзший, снег под ногами был мягче, чем тот жесткий, промороженный, через который они пробивались, идя в Средиземье. Местность и сравнивать было невозможно: здесь были деревья и камни, холмы и горы в отдалении, и озеро, превратившееся в гладкую равнину, где лед не двигался и не вздыбливался. Сам воздух пах иначе: не было соленого привкуса, вместо него был запах дыма нолдорских костров. Вдобавок, у них были дома - и надо было признать, что Феанарионы построили их отлично, сделав крепкими и надежными, способными защитить обитателей от любой непогоды. Постоянной темноты тоже не было; бывали часы, когда небеса из черных становились серыми, а иногда сквозь тучи прорывался солнечный луч. Тогда снег превращался в блистающее бриллиантовое поле. Но, несмотря на все эти отрадные различия, несмотря на свет и на то, что они могли собираться в залах вокруг жаркого пламени, зима постоянно напоминала им о Льдах. Никто не говорил об этом, но Финдекано видел это по глазам. Он слышал это в приглушенных голосах стражей, в их облегченных вздохах, когда они возвращались в теплый зал. Он знал, что именно поэтому охотники не хотели отправляться в лес, чтобы принести в лагерь свежего мяса. Не было необходимости говорить об этом - он подозревал, что от разговоров стало бы только хуже, они превратили бы смутные ощущения в подлинные воспоминания, а беспокойство в страх - потому что каждый молчаливо переживал то же самое. К тому же, они представления не имели, сколько продлится зима. Они собрали приличный урожай, но никто не знал, на какой срок придется растягивать эти припасы. Они страдали от голода во Льдах, и никому не хотелось бы снова пережить это. Они считали дни, дни превращались в недели, проходил полный цикл луны, и по-прежнему был снег, и резкий ветер – и их неуверенность превращалась в страх, который, казалось, тучей нависал у них над головами. Они начали рассчитывать количество выдаваемой каждому пищи. Никто не голодал, но и досыта никто не наедался. Финдекано считал дни еще и по другой причине. До сих пор он получил одно письмо от Руссандола, всего одно жалкое письмо, написанное решительным почерком Карнистира. Это было еще до снежной бури. И с тех пор ничего. Конечно, никто не стал бы посылать гонца через снег и штормовой ветер - это было слишком опасно, это было бы ясно даже без опыта Хелкараксэ, да и просто жестоко - но Финдекано продолжал беспокоиться. Большинство народа его отца искали общества друг друга, чтобы утешаться и отвлекаться от безымянного страха, а поскольку печи были только в залах, то большинство проводило там каждую свободную минуту. Но Финдекано часто сидел один в своей холодной комнате, глядя из окна на озеро. Когда снегопад прекратился, он мог видеть огни на другом берегу, где жил его двоюродный брат - да был ли он жив? Он снова достал письмо, из которого можно было почерпнуть немногое: только то, что Руссандол благополучно доехал, что ему был оказан теплый прием, что он окружен целителями, что скучает по Финдекано и надеется вскоре его увидеть снова. Последнее было единственной строчкой личного свойства: Руссандол, очевидно, не хотел диктовать брату слишком много личных мыслей. Письмо заканчивалось словами: « Я так здоров, что большего и желать нельзя. Скоро приеду навестить тебя. Всегда твой» . Писец добавил от себя несколько слов: «Не дай ему тебя обмануть. Ему не скоро позволят куда-нибудь поехать. Не расстраивайся, я просто подумал, что лучше сказать честно. Карнистир». Финдекано вздохнул. Видимо, Карнистир был прав, но помечтать было приятнее. Он посмотрел в окно. Была ночь. Он перечитал свое ответное письмо, которое лежало на столе, так и не отосланное. Он недавно добавил несколько строк о недостатке провизии и дополнительных трудностях, которые вызывали воспоминания о Льдах. Теперь он их вычеркнул. Руссандол забеспокоится, когда прочитает эти строки, а этого Финдекано не хотел. Он не желал показаться попрошайкой, да и вдруг Руссандол почувствует себя виновным за Льды? Даже если и нет, этот страх был слишком личным, чтобы делиться им в письме. Хотя, в конечном счете, с горечью подумал Финдекано, это не имеет никакого значения; все равно письмо не будет отправлено. Но погода, похоже, сжалилась над ним. Через несколько дней буря прекратилась и уже не возвращалась. Было слишком холодно, и тумана не было, а около полудня вышло солнце. Озеро и заснеженный лес засияли так, что на них невозможно было смотреть. Казалось, они светятся собственным светом. Миновала неделя безоблачных дней и тихих ночей, и прибыл посланец из лагеря Феанорионов. Финдекано услышал шум у ворот, где стражи преградили путь гонцу, а он возражал, говоря, что не успеет вернуться в свой лагерь до ночи. Он был прав. Тени деревьев уже угрожающе удлинились. Финдекано закатил глаза и поспешил к воротам, чтобы успеть прежде, чем стражники все-таки отправят гонца назад. - Что происходит? - спросил он сурово. Из-под меховых капюшонов на него уставились три пары глаз. Он едва не рассмеялся. Им еще бы клювы, и получились бы вылитые разозленные совы. Он отогнал эту мысль. Он, похоже, и сам выглядел не лучше. - Гонец с той стороны, господин мой, - объяснил один из стражников, и Финдекано узнал голос Ластаэра. - Я принес письма принцам Нолофинвэ и Финдекано, - обиженно проговорил гонец, - и я шел сюда целый день. Теперь вы хотите заставить меня идти еще и всю ночь? - Одну –единственную ночь? - скрипнув зубами , сказал второй стражник - Кеммотар, понял Финдекано . – Одной ночи совершенно не достаточно за… - Да, благодарю тебя, - прервал его Финдекано. Он повернулся к посланцу. – Письма, говоришь? - Я отдал их ему, - сказал тот, указывая на Ластаэра. – И теперь он говорит, что мое дело исполнено, и я должен возвращаться. Когда уже темнеет! Хотите, чтобы я замерз? Финдекано кусал губы, которые были закрыты подкладкой плаща. -Замерзнуть не так легко, - сказал он. – Мы-то знаем. Посланец ответил гневным взглядом, но ничего не сказал. Через несколько мгновений он опустил глаза. - Это было не мое решение, - пробормотал он. - Конечно, не твое. Ты возражал против него? Еще мгновение молчания, потом гонец признался: - Нет. Но… -Но? - Ничего, - проговорил гонец. Финдекано увидел, как торжествующе заблестели глаза Кеммотара. - С другой стороны, - сказал он, - а вдруг нам понадобится ответить на эти письма? - Он посмотрел на стражников. - Посылать кого-то из вас, или пусть он остается на ночь, и отправить его назад завтра? Ластаэр переступил с ноги на ногу. - Лучше отправить его, - сказал он. Финдекано улыбнулся. - Думаю, это хорошая мысль. - Ты сказал это, чтобы успокоить стражников, да? - спросил гонец, потирая руки и притопывая ногами, чтобы согреться. Финдекано привел его в свою нетопленную комнату. Он не хотел испытывать терпение братьев, приглашая в теплый зал сторонника дяди. Они могли бы плохо отнестись к этому. - Сказал что? - рассеянно отозвался Финдекано, глядя на письма, которые держал в руке. Он еще не сломал печати на предназначенном ему письме, но он видел, что оно надписано затейливым почерком, который был ему незнаком. Той же рукой было надписано письмо, предназначенное его отцу. Финдекано никак не мог понять, что это значит. - Что позволяешь мне остаться только потому, что тебе надо, чтобы кто-нибудь отнес ответы, - пояснил гонец. В его глазах было просящее выражение, хотя голос звучал по-прежнему дерзко. Мгновение Финдекано смотрел на него, изучая. - Знаешь, думаю, нам не стоит это обсуждать, - пояснил он как можно спокойнее. – Не думай, что я буду к тебе добрее, потому что твой господин - мой друг. Гонец казался обиженным, и у него заходили желваки, точно он жевал и проглатывал ответ. Но все же проглотил, и молча кивнул. - Мелкая месть, - сказал отец, когда Финдекано передал ему письмо и рассказал о случае у ворот.- Но не могу их осуждать. - Я тоже, - ответил Финдекано. – Надеюсь, ты и меня не осуждаешь? Нолофинвэ поднял брови. - За то, что позволил гонцу войти? Нет, конечно, нет. - Он сделал паузу. - Не мне тебя осуждать, хотя я предложил бы тебе не давать ему слишком много здесь разгуливать. - Я и не собирался, - сказал Финдекано. - Пусть поспит у меня в комнате, пока я пишу ответ, а завтра на рассвете он заберет твое письмо и уйдет. Нолофинвэ поморщился. - Не следовало бы тебе уступать свою кровать одному из их слуг, - проговорил он недовольно. - Боюсь, придется, потому что у нас нет дома для гостей, если никто другой не пожелает этого сделать, - ответил Финдекано. - Теперь можно я пойду? Отец помрачнел еще больше, точно только сейчас заметил нетерпение в голосе Финдекано. - Конечно, тебе же хочется прочесть письмо. А я должен прочитать свое. Не буду тебя задерживать. Финдекано кивнул и повернулся, чтобы уйти. Когда он дошел до двери, Нолофинвэ сказал: - Финдекано, дорогой. Финдекано остановился. - Да, отец? - Знаешь, я тобой горжусь. На лице Финдекано мелькнула улыбка. - Благодарю тебя. Финдекано не удалось сразу прочитать письмо. Когда он сломал печать, то обнаружил три исписанные страницы. Это было слишком много, нельзя было успеть прочесть, пока его не хватились друзья и родственники. Так что ему пришлось появиться в большом зале, вести равнодушные беседы , послушать песни и лишь потом уйти. Он пожертвовал свою тарелку бобов и проса, так что ему удалось избежать спора о том, стоит ли кормить гонца. Пока гонец ел, он сел на кровать и, при холодном свете Феаноровой лампы (1), начал читать: «Нэльяфинвэ Майтимо Феанарион - Финдекано Астальдо (2) : Сердечные приветствия!» Финдекано не понравилось столь формальное начало, а прочитав следующие строки, он нахмурился еще больше. «Моя нетерпеливая правая рука пишет быстрее, чем я диктую, видно, учителя ему попадались скучные и лишенные воображения. Прости его - он научится! Попробуем заново. Лучший, любимый, дорогой брат, доблестнейший Финдекано, если бы можно было обнять словами, я бы это сделал. Надеюсь, что это письмо найдет тебя в добром здравии - ты там не скучаешь?» Вот это уже звучало знакомо. Финдекано с облегчением откинулся назад и стал читать дальше. «Надеюсь также, что ты не слишком беспокоишься. Я узнал, что мой восхитительно честный братец насплетничал про меня, и могу тебя заверить, что моя болезнь и лихорадка давно прошли. И я нашел себе более надежного писца (по крайней мере, надеюсь, что нашел!), молодого Тьелпарму, который и записывает эти слова. Он и есть вышеупомянутая правая рука. У моего тела ее, как и прежде, нет». Финдекано поморщился. «Кроме этой потери, которую уже не восполнить, я чувствую себя вполне прилично (и, конечно, я БОЛЕЕ ЧЕМ хорошо отдохнул, потому что они заставляют меня находиться в постели почти все время). Надзирающие за мной братья, а также и целители, отказываются в это верить, но, надеюсь, хоть ты мне поверишь! Я свободен от боли уже две недели. Я никому не говорил, но тебе скажу (Тьелпарма тоже услышит, но я заставил его поклясться, что он сохранит тайну): поначалу это было до крайности странное ощущение - пугающее, честно говоря! Мне казалось, что я лишился еще одной конечности, или что я умираю, или случилось еще что-то плохое, пока не понял, что мне просто не хватает постоянных болей. Как же я к ним привык! Теперь, когда я знаю, что я чувствую (точнее, чего не чувствую), я, все же, очень доволен.» Финдекано захотелось знать, что подумал писец, записывая это? Понял ли он, о чем говорит Руссандол, или все это вообще казалось ему бессмыслицей? Потрясла ли его мысль о том, что кто-то мог считать «постоянные боли» обычным делом, и испугаться, когда они исчезли? Пожалел ли он о том, что поклялся молчать? Или же он был польщен тем, что ему было доверено то, что Руссандол отказался сказать собственным братьям? Он попытался представить себе писца, юного и полного нетерпения, сидящего у постели Руссандола с озадаченным, а то и испуганным лицом. Почерк ничего не выдал: Тенгвар Тьелпармы был все так же ровен и изыскан, как и в остальном письме. Может быть, писец потом переписал письмо заново, прежде чем отправить? И рука у него все же дрогнула? «Гораздо меньше меня радует, что я ограничен пределами комнаты. По крайней мере, теперь меня каждый вечер относят вниз, чтобы я поужинал вместе с ними - но я уверен, что смог бы ходить сам, если бы мне только дали попробовать. А они вместо этого носят меня на руках, как младенца. Спасибо, что хоть не запеленали!» Финдекано засмеялся вслух: ему представился Руссандол, завернутый как младенец, так что из белых пеленок торчала только голова. Гонец, который только что закончил ужин и сидел, вертя в руках чашку остывающего чая, захлопал глазами. Финдекано покачал головой и продолжал читать. Руссандол продолжал рассказывать. Один раз в неделю ему позволяли проводить прием в большом зале - «а знал бы ты, Финдо, что это за зал! Ты бы в жизни не поверил, что что-нибудь подобное можно было построить на Этом Берегу, » - и далее он повествовал о посетителях, которых он принимал. Финдекано снова засмеялся, читая историю про ткача, но следующие слова Руссандола его отрезвили. «Финдекано, имели ли такие вещи раньше для меня значение? Не помню. Я пытаюсь вспомнить, чем же мы заполняли свои дни в Тирионе, и почему-то на ум приходит очень немногое. Неужели жизнь была настолько пуста? Не хочется этому верить. Или я многое позабыл? Так тоже не хочется думать. Придется спросить братьев, и посмотреть, дадут ли они удовлетворительный ответ. Этот вопрос им не понравится. Я их и так стесняю - даже Макалаурэ, даже Морьо, хоть они и стараются этого не показать. Но я же не глупец - трудно не заметить, как они переглядываются, когда их огорчает то, что я говорю или делаю. Когда целители сняли эту злосчастную шину, я попросил ванну - я не принимал ванну с тех пор, как приехал сюда. Видел бы ты их лица, в связи с обоими этими поводами.» Финдекано представлял себе их лица даже слишком хорошо. «Добрый Тьелпарма слишком хорошо воспитан, - далее говорилось в письме, - чтобы об этом сказать, но я вижу по его глазам, что он считает, будто я несправедлив. Может быть, он и прав. Нельзя рассчитывать на то, что весь мир будет так непреклонно смел, как ты! Все же, надо сказать, что мое желание было немедленно удовлетворено. Это было весьма приятно. По этому случаю мне сказали, что исцеление идет хорошо, но поскольку ходить мне не разрешают, я склонен им не верить. Но я отвлекся. К счастью, не все мои посетители так нелепы, как наш восхитительный мастер Энкайтар. Одним из них был верный Тьелпарма. Его появление явилось неожиданностью и украсило мое существование". Тенгвар письма был по-прежнему ровен, не выдавая волнения, но пишущему, несомненно, было приятно, и он гордился этими словами, подумал Финдекано. Он даже ощутил укол зависти к этому неизвестному эльфу, которого Руссандол называл своей правой рукой и украшением. «Нельзя забывать и о храбром Варнаканьо, который снова вступил в должность моего оруженосца. Вот уж не ожидал, что буду настолько от него зависеть, а он не ожидал и подавно. Поскольку он оказывается рядом с целителями, ему приходится видеть мое состояние в подробностях, и он еще до сих пор не сбежал. Он даже выносит мое раздражение! Никто не сравнится в доблести с тобой, но он храбро пытается. Тьелпарма должен мне напомнить, чтобы я ему при случае сказал об этом - он заслужил какой-нибудь дружеский поступок с моей стороны». - Ох, Руссо, - вздохнул Финдекано, забыв о присутствии гонца. «Знаю, что я - не самая приятная компания. Извинительно ли для меня, что мне нестерпимо хочется начать двигаться? В первый день после окончания снежной бури я услышал доносившиеся снаружи шум и веселые голоса. Народ играет в снежки, сказал Варнаканьо! Что бы я только ни отдал, чтобы присоединиться к ним. Тьелко и Тэлво со своими охотниками часто ездят в лес, и за добычей, и для развлечения. Ты знаешь, что я никогда особенно не увлекался верховой ездой - но сейчас мне так хотелось бы поехать с ними! Но просить их бесполезно: они мне скажут - будь терпелив и сиди на месте. И ты, без сомнения, скажешь то же самое. Имей терпение, Руссандол! – напишешь ты. Слушайся целителей, они знают, что для тебя лучше! Знаю, знаю! (Все равно напиши. Напиши хоть что-нибудь!) Но я хочу двигаться. Меня слишком долго удерживают. Мое терпение кончилось. Ты , по крайней мере , понимаешь?» Понимаю, подумал Финдекано. Но ты все равно должен слушаться целителей. Он снова вздохнул. «Мне хочется думать, что ты понимаешь. Единственное, что хорошо в твоем отсутствии - это то, что я научился представлять себе твои мысли. Надеюсь, они не слишком мрачные! Мрачности у меня хватило бы на двоих. Ты должен радоваться этому времени мира и спокойствия. Представляю, как ты тоже играешь в снежки, а потом как следует отогреваешься в той мыльне, что была построена нами, и потом пьешь со своим семейством подогретое вино и вы поете развеселые песенки. Как они поживают? Очень надеюсь, что у них все хорошо! Если тебе кажется, что кто-то из них будет рад это слышать, то передай им мои наилучшие пожелания. Я напишу письмо твоему отцу, но докучать остальным я не стану. Пожалуйста, передай мои приветствия восхитительной Истимэ. Мне ее не хватает - она бы точно велела мне прекратить ныть, в то время как мои собственные целители только кланяются и извиняются. Они очень стараются, но я не уверен, что они на самом деле знают, что делают. Можешь передать ей это. Пусть она знает. Я ей бесконечно обязан. И, конечно, тебе! Финдо, это ужасно, что я все время жалуюсь. Потратил целых три страницы только на нытье, в то время как был должен воспеть тебе хвалу и говорить о благодарности! Если сможешь, прими это как знак моего доверия и представь, что я благодарен более, нежели слова могут выразить, и по этой причине я воздерживаюсь от попыток. Я ужасно скучаю по тебе. Как ты думаешь, есть ли хотя какая-то вероятность, что отец отпустит тебя сюда? Если придется ждать, пока я смогу сам путешествовать, то я с ума сойду. По крайней мере, пиши! Я пошлю Фейлона, чтобы отнести мои письма. Он, по крайней мере, из всех наших герольдов более всех обладает способностью сдерживать свой язык в случае необходимости. Надеюсь, что он вернется с письмом от тебя. Если я не могу слышать твой голос, то сойдут и написанные слова. До новой встречи, остаюсь…» Финдекано положил письмо и посмотрел на гонца, который очевидным образом скучал, глядя через окно в темноту. Финдекано поборол желание немедленно перечитать письмо. - Прошу прощения, - сказал он. – Я отвратительный хозяин. Фейлон пожал плечами. - Я и не ждал много, - ответил он. – Твои стражники собирались прогнать меня, так что, думаю, я должен радоваться, что у меня есть крыша над головой. - Да. Но все-таки я должен постараться поддерживать беседу. Позже, когда Фейлон уже спал на его кровати, Финдекано сел перечитывать письмо Руссандола и писать ответ на него. Он понял, что то письмо, которое уже было написано, устарело и больше не годилось. Поэтому он начал заново. «Финдекано Нолофинвион - Нэльяфинвэ Майтимо Феанариону: приветствую тебя, лучший, любимый, дорогой брат! Глупый Руссандол, обнимаю тебя в ответ. Конечно, я скучаю, но не беспокойся слишком - я весел, по сравнению с моими родичами. Зима нам не по душе…» Он задумался, стоит ли давать подробный отчет о трудностях, которые они испытывали, и решил, что не стоит. Отцу бы это не понравилось, родичам тоже; Финдекано не был уверен, что сам хочет писать об этом. Все же это было слишком личное. «В снежки мы здесь не играем, а мыльней пользуемся, и каждый день собираемся в зале, чтобы петь песни и рассказывать истории. Если я о тебе не должен беспокоиться, тогда уж и ты обо мне, пожалуйста, не беспокойся!» Да, так лучше, решил он. Он описал несколько случаев, произошедших в последние недели, закончив спором у ворот - Майтимо, конечно, будет неприятно, но Фейлон, скорее всего, все равно расскажет. Чтобы несколько смягчить удар, Финдекано написал несколько строк похвалы мастерству, с которым были возведены дома и частокол. « В самом деле, хоть никто и не признается в этом, нам очень помогло, что вы оставили нам готовый лагерь, - добавил он. - Даже думать не хочу, как бы нам жилось сейчас, если бы пришлось начинать все сначала. Но не жди благодарности! Думаю, бытует, хотя и не высказывается, мнение, что вы так много должны нам возместить (если тут вообще можно говорить о возмещении), что дома - это не более чем небольшой жест. Руссандол, сейчас вообще очень много невысказанного, ты не находишь?» Он поморщился. Его опять заносило в опасную область, и он испытывал искушение сказать больше, чем следовало. Точно он плыл по обманчиво спокойным водам, и теперь волны угрожали прорвать плотину, которая удерживала слова и мысли. Финдекано тряхнул головой и поспешно написал: «Но тут, думаю, ничего не поделаешь. – Однако, не чувствуй себя виноватым, что жалуешься! Я тебя охотно прощаю. Это очень хороший признак, что у тебя есть силы жаловаться. Но я должен сказать именно то, чего ты боялся: потерпи! Слушайся целителей! Пусть это и не Истимэ, но они знают, что нужно делать. И не волнуйся. Раздражение не ускорит событий. Послушайся собственного совета (кстати, вот этим ты и занимался в Тирионе: давал мне советы). Я понимаю твое нетерпение и разочарование, но есть вещи, которые невозможно изменить. Эта зима не будет длиться вечно (надеюсь!) и все, в конце концов, будет хорошо. Так я говорю себе, и тебе тоже! Я обязательно приеду тебя навестить, как только смогу и как только мне будет позволено. Я передам твои пожелания родичам, и неважно, хотят они их слышать или нет. Они должны, по крайней мере, признать факт твоего существования! Кроме того, пусть на меня и посмотрят сердито, по крайней мере, они не смогут обвинять тебя в том, что ты ими пренебрегаешь, не так ли? Я передам тебе, что они скажут (если они что-нибудь скажут) в моем следующем письме. Ни у кого из наших гонцов не хватит смелости отправиться в ваш лагерь (если только , конечно, не прикажет отец, а он этого не сделает уж точно ради моей личной переписки), но, когда ты ответишь на это письмо, я тоже смогу ответить. Дай Фейлону чашку горячего чая, когда он вернется - она ему будет нужна. На этом я закончу, пока письмо не стало слишком длинным. Лучший, любимый, дорогой родич, будь добрее к себе и своим целителям. Надеюсь скоро вновь получить от тебя вести, а лучше - повидать тебя. Но время невозможно торопить. А пока - поправляйся! Мысленно обнимаю тебя, и остаюсь, в свою очередь, твоим…» Он перечитал письмо. Он отвык от подобного рода общения, подумал Финдекано со вздохом: форма изложения оставляла желать лучшего, и он порой мог остановиться вовремя и все-таки касался опасных тем. Финдекано потер усталые глаза и решил не вычеркивать рискованные строки. Не слишком ли он заговорился? Но даже в таком виде, его письмо было короче, чем то, что он получил. Снова вздохнув, он извлек из сундука старый кусок сургуча, одновременно будя Фейлона. Когда встало солнце, Фейлон ушел, унося в лагерь Феанорионов одно-единственное письмо. - Твой двоюродный брат прислал не более, чем почтительные слова, - объяснил Нолофинвэ за завтраком. - Не вижу нужды отвечать. - Можно было бы спросить, есть ли у них лишние запасы пищи, - предположил Финдекано и откусил яблоко, которое ему досталось. Оно было маленькое, кислое и сухое. Отец поднял голову и посмотрел на него сурово. - Надеюсь, ты ничего подобного не сделал - и я не буду, если только того не пожелает наш народ. Но сейчас дела обстоят так, что они скорее будут голодать, чем просить подаяния у предателей. Финдекано вздохнул. Действительно - очень много невысказанного. _______________________________________________________________________ Примечания автора: (1). Я уверена, что, несмотря на их происхождение, народ Финголфина не мог выбросить такие полезные вещи, как Феаноровы светильники. Они могли, конечно, переименовать их в «каменные лампы»! Ирония состоит в том, что, возможно, у Финголфина их было больше, чем у самих Феанорионов - значительная часть запасов Феанора была похищена Морготом и сожрана Унголиант… (2). Астальдо на самом деле - титул Тулкаса, означает «Доблестный» и, кажется, другого слова нет (другой возможный вариант - poldórëa, который позднее толковался как «могущественный», звучит иначе ). Если у Фингона и не было этого прозвища до того, как он спас Маэдроса, я чертовски уверена, что после этого он его получил.