Сквозь века

Утро было сумрачным и холодным. Небо застилали плотным покрывалом свинцовые тучи, кое-где отливающие серебром и белизной. Казалось, что облака где-то насобирали снега и, словно гружёные баржи, везут его куда-то над землёй. А может, уже привезли его на место, потому что несколько лёгких пушистых снежинок с порывом ветра проникли в комнату через распахнутую дверь балкона и опустились прямо на стол из тёмного дерева. И даже не думали таять, в комнате было уже почти так же холодно, как и за окном, но это никого не заботило. Молодой человек сидел за этим самым столом и пристально смотрел на листок бумаги перед собой. Бумага была исписана каллиграфически выверенным почерком, но уголки букв то и дело прыгали не в те стороны. Это говорило о том, что тот, кто писал данные строки, достаточно сильно нервничал. Вот здесь рука писавшего чуть дрогнула и хвостик у буквы получился сильно округлым. А вот тут писавший чуть не поставил кляксу, но вовремя исправился, продлевая палочку у буквы. Теперь она красовалась немного кривоватой основой, но, судя по всему, молодого человека это заботило так же, как и холод в его комнате. В которой, кстати, помимо прохлады, стоял ещё и густой сумрак. Казалось, что здесь долгое время держится если не ранняя ночь, то поздний вечер. Возможно, виноваты в этом были плотные шторы цвета бордового вина. Они были почти полностью задёрнуты, оставляя для света лишь небольшой проём, как раз с обеих сторон огораживая выход на балкон, что был прикрыт одним только лёгким тюлем, который то и дело взлетал вверх, совершенно не задерживая ледяные зимние ветра. Те, в свою очередь, так и норовили погасить единственный источник света в комнате — свечи на низеньком серебряном подсвечнике. Возможно, только после этого обитатель комнаты заметил бы, что помещение почти полностью остыло и неплохо было бы закрыть балконную дверь и разжечь камин. Но пока этого не произошло. И молодой человек продолжал пристально вглядываться в строки, что написал собственноручно, но совершенно, казалось бы, не видел их. Перо лежало тут же, рядом, возле позолоченной чернильницы, которая всё ещё не была прикрыта крышкой. Молодой человек смотрел на бумагу, письмо. Он раз за разом перечитывал в голове строки, что написал своей же рукой. И ему казалось, что он сходит с ума. Медленно и незаметно. Сердце в груди ныло, умоляя не отправлять письмо адресату, но на столе уже были приготовлены печать и сургуч. Молодой мужчина медленно поднял руки, что совсем окоченели от холода, и взял исписанную бумагу непослушными пальцами, даже не замечая того, что конечности слушаются его с большой неохотой. Пробежался взглядом по строчкам. Всё написано верно. Предельно чётко и коротко. Невольно вспомнились те самые длинные витьеватые письма, что писались этими руками вначале. А теперь всё кончается… Этим. Взгляд зацепился за браслет-татуировку на запястье правой руки. Она была всё ещё чёткой, чёрной. По крайней мере узор на внешней стороне руки был такой. Мужчина слегка перевернул кисть. С внутренней стороны, прямо посередине запястья, было заметно чёткое осветление линий. Они всё ещё были видны и замкнуты. Но это ненадолго. Узор уже начал тускнеть. И прямо от этого еле заметного, а в последствии более бледного, разрыва потянется волна выцветания по всей татуировке. А затем она начнёт полностью исчезать. И тогда мужчина станет полностью свободен. Да только нужна ли ему эта свобода? Молодой человек медленно принялся складывать письмо, скрывая от взгляда чернильные строки, делая это с несвойственной ему аккуратностью и педантичностью. Он словно оттягивал тот момент, когда письмо нужно будет опустить в конверт и запечатать там. Потому что после того, как оно будет отправлено, всё точно закончится. Навсегда. Сердце ныло всё сильнее. Мужчина замер с письмом в одной руке и конвертом в другой. Всё его тело словно бы противилось тому шагу, который он, казалось, готов был совершить. До этого момента. Сначала внутри играла гордость, клокотала злость и обида. Затем опустилось совершенная растерянность. Молодой человек не мог понять, как же это всё вообще произошло? Каким образом они оказались по разные стороны от стен? А потом… Потом стало ясно. Появилась ОНА. Молода, горда, сильна… Да и чего греха таить, красива. Очень красива. Если бы Алон не был замужем и не любил бы супруга, то точно бы клюнул на эти смоляные локоны, что вились крупными кольцами и спускались до самой поясницы, осиную талию, будто бы леди стянули бантом посередине, как самую дорогую конфету, стройные ноги, поражающие любое воображение и вызывающие зависть даже у некоторых юношей, покатые плечи, которые часто оголяло платье, открывая вид на соблазнительную родинку на правом плече… У Алона тоже была родинка. Прямо под глазом. Его муж говорил, что она выглядит очень мило. Может, его супруг был падок на родинки? Следом за непониманием тут же пришло осознание. Она была молода. И этого уже было достаточно для конкуренции. На момент женитьбы Энджилу уже было двадцать пять, а его супругу всего восемнадцать. Да, они были всё ещё достаточно молоды, люди, благословлённые магией, в среднем жили около ста пятидесяти лет, но разницы в семь лет было достаточно для пересудов. Кто-то говорил о любви с первого взгляда. Кто-то говорил, что Энджилу уже давно пора рожать. А кто-то говорил о выгоде. И каждый из этих проклятых сплетников был прав. Любовь действительно была. Не с первого взгляда. И даже не со второго. Но она была точно. Робкая и неуверенная. Начавшаяся с глупых шуток и подколок, вылившая в огненную страсть за закрытыми дверями дома семьи Алон, а потом, спустя полгода, в брак. И даже не по причине беременности, что наступила сразу после венчания. Наверное, Энджил уже был беременным на момент свадьбы. Но не знал об этом. Малыш родился здоровым и сильным альфочкой — наследником рода. Только было не совсем понятно, какого именно. Зато теперь вопросов ни у кого не осталось. Лаит был настоящим Алоном, хотя больше походил не на самого Энджила, а на своего деда — отца омеги. То, что ребенок останется с папой ни у кого не вызывало проблем. Тем более мужу Энджила он уже не был нужен. Нет, конечно он любил по-своему сына, но совсем мало интересовался его судьбой. Ему больше нравилось ухаживать за беременным Энджилом. Казалось, он будет просто обожать ребенка. Но Лаит родился, а любовь… умерла. Возможно, Алон просто стал не таким привлекательным. Он поправился, потерял ту самую соблазнительность, обзавёлся уставшим выражением лица, бледностью и какими-то болячками. А кому нужен такой супруг? За оставшиеся три года их брака чувства совсем превратились в обыденность. Хотя Энджил всеми силами не хотел верить в это. И в последние месяцы перед отъездом мужа на границу, казалось, всё наладилось. Вернулась и страсть, и нежность… Только вот, скорее всего, это было лишь прощание. Видимо, не стоило действительно заниматься ребенком самому. Для этого у богатых семей имелись кормилицы и няньки. Сам Энджил был выращен кормилицей, не смотря на то, что его родители любили его. Но, как ему казалось, недостаточно. Потому Алон зарёкся воспитывать своих детей сам. За что и поплатился. Красота мимолётна. Хотя, возможно, причина была не в красоте. Более вероятно он просто устал от Энджила. С самого начала Алон говорил, что с ним не просто. И его муж справлялся с этим на протяжении пяти лет спокойно. Но в последние полгода начались проблемы. И вот, наконец, дошло до… развода. Развод… Страшное слово. Разводят мосты над реками, руками разводят. Развод — это разъединение чего-то. Чего-то, что было раньше единым, близким. Того, что, казалось бы, не разрушит ничто. Ни чужие разговоры, косые взгляды, шальные касания. Были только они двое с парными татуировками на запястьях. А сейчас… Взгляд светло-карих, почти янтарных, глаз снова скользнул по запястью тонкой руки. Сквозь разъединяющийся узор проступили синие реки-вены, чуть повыше, у основания большого пальца, одну из них пересекал небольшой шрам. Алон тяжело заболел совсем недавно. До этого крепкий иммунитет дал трещину полгода назад. И теперь Энджил был уверен, что именно тогда произошла первая измена со стороны его супруга. Второй удар постиг его почти спустя две недели после первого, стальные нервы лопнули, повергая молодого мужчину в пучину затяжной депрессии. К нему не пускали никого, кроме родителей и мужа, который вскоре прекратил появляться в их общей комнате, что совсем не способствовало выздоровлению. Сына тоже не пускали к мужчине, думая, что ребенок испугается вида осунувшегося и бледного лица папы. Но это было как раз зря. Умный мальчишка разобрался, как работают двери, научился врать. И спустя долгие месяцы таки попал в комнату к больному. Сначала малыш замер у входа, напряжённо вдыхая запах лекарств и болезни в комнате. Тогда здесь совсем терялся аромат молока и вишни, что окружал его папу обычно. И Лаит уже подумал, что ошибся комнатой. Но вот куча одеял на постели его родителей зашевелилась, Алон приподнялся на подушках, увидел сына у дверей. Глаза его наполнились слезами. Молодой человек медленно сел и протянул в сторону сына дрожащие руки, позвав его по имени. Лаит тут же узнал его, заплакал и как маленький ветерок пронёсся через всю комнату к постели, забрался на неё, цепляясь за внезапно ставшие сильными минуту назад ослабленные руки Алона, и обнял его, воя в хрупкое худое плечо, обтянутое шёлковой тканью ночной сорочки. Няньки сбежались на рёв, попытались забрать ребёнка, но Энджил лишь змеёй шипел на них, оживая на глазах. Он нашёл свой якорь в собственном сыне. Главным мужчиной в его жизни стал Лаит. И никто не сможет их разлучить. В течение нескольких недель Алон смог подняться на ноги, стал набирать вес, возобновил тренировки. Хотя омеге было не обязательно тренироваться. Этот гендер считался приравненным к женщинам. Но семья Алон была уверена, что мужчина всегда остаётся мужчиной, не смотря на то, что может родить ребенка. Многие были не согласны с этой позицией, но закон допускал такое. Потому злым языкам оставалось только обсуждать таких омег за их спинами, приветливо улыбаясь им в лицо при встрече. Может, отчасти потому Энджил терпеть не мог все эти официальные приёмы, балы. Он появлялся на них как можно реже, предпочитая танцам спокойное чтение в огромной библиотеке его семьи. Его муж тоже не любил балы. И, тем не менее, чета всё равно то и дело оказывалась в центрах каких-то скандалов или слухов. Возможно, здесь были виноваты больше их друзья. Если быть более точным — друзья Алона. И если с Лахтером Лоудом всё было ясно — этот парень всегда был шумным и активным, то от Трикка Шеймлесса всегда мало кто ожидал какой-либо каверзы. Хотя именно он всегда был тайным инициатором многих скандалов или интриг. От Энджила тоже немногого ожидали, но, почему-то, вину в этих происшествиях всегда перекладывали на него. Возможно потому, что он рьяно отнекивался в таких случаях. Отвечать за чужие осечки молодой человек никогда не горел желанием. Но своих друзей Алон по прежнему любил, всегда старался помочь. И те в ответ при возможности поддерживали его как могли. Вот и сейчас стоило поторопиться и отправить письмо адресату. Лахтер должен был приехать с минуты на минуту. Энджил тряхнул головой, отгоняя воспоминания, освобождая голову и возвращаясь к прерванному занятию. Письмо было аккуратно упаковано в конверт и припечатано сургучем. По причине природной неловкости, Алон умудрился накапать смолистым веществом на стол, где оно благополучно застыло некрасивыми каплями. Следовало сказать об этом Гретте, а то она опять будет ругаться, что какая-то гадость с рабочего стола снова не оттирается. Энджил тяжело встал из-за стола, опираясь на его тёмную поверхность двумя руками. Изо рта вырвалось совершенно стариковское кряхтение, и Алон неприязненно поморщился. Из-за болезни он сильно сдал. В свои двадцать восемь он выглядел, наверное, на сорок пять. Волосы молодого мужчины припорошила седина, нитями отдельных волосков распространяясь от макушки по каштановым прядям. Светлый лоб пересекла длинная морщина от того, что Энджил стал часто смотреть вверх, чтобы сдержать слёзы. Янтарные колдовские глаза потеряли своё сияние, потускнев, став почти карими. Губы потрескались, побледнели, потеряв свой приятный розовый оттенок. Алон как-то весь посерел, начав носить только тёмную одежду. Он стал выглядеть как-то официально, растеряв свойственную его возрасту игривость и веселость. Пальцы стали казаться длиннее из-за своей худости и светлости. Тело приобрело угловатые очертания. Ему не хотелось уже смеяться и радоваться миру. Молодой мужчина желал лишь покоя и размеренной жизни. Он хотел управлять делами поместья, заниматься воспитанием сына, будущего Первого Графа, читать книги в библиотеке и более ничего. Он прекратил любимые конные прогулки, больше не появлялся в своём розовом саду, которым теперь занимался только садовник, забросил музыку, к роялю подходить вообще теперь не хотелось. Муж любил слушать, как Энджил играет. Лаиту, конечно, тоже нравилось, но… Малыш и не настаивал после отказа. У многих людей в двадцать восемь жизнь только начиналась, играла новыми красками. Для Алона она уже закончилась. Молодой человек поправил белую рубашку на себе, дёрнул за полы чёрного жилета, бросил быстрый взгляд в зеркало… И только сейчас обратил внимание, что изо рта у него вырывается лёгкое полупрозрачное облачко пара. В ту же секунду тело сковал холод, словно все органы чувств включились в работу разом после долгого сна. Спешно передвигая затёкшие ноги, Энджил поспешил закрыть двери на балкон. Замер, правда, держась за шторы, думая, задвигать их или не стоит. Решив, что днём нужно держать окна светлыми, Алон оставил всё как есть, даже немного побольше раздвинул тяжёлые гардины. В комнате сразу словно стало теплее. Возможно, ледяной пронизывающий ветер прекратил вламываться в помещение, заставляя ёжиться замёрзшее тело, и потому холод уже не чувствовался так сильно. Алон медленно вернулся к столу, задул свечи и взял в руки запечатанное письмо. На нём уже заранее был выведен адрес получателя, хотя для магической почты в этом не было большой необходимости. Особо важные послания доставлялись через специальные порталы, которые создавали сотрудники почтовой службы. А это письмо несомненно относилось к категории важных посланий. Энджил повертел его в руках и направился вместе с ним к выходу из комнаты. Стоило отдать его секретарю, тот обязательно найдёт способ доставить его на почту. Только для этого нужно было найти самого секретаря. Или хотя бы дворецкого. Саймон нашёлся довольно быстро. Он давал какие-то указания старшей горничной, что держала в руках аккуратно сложенное бельё. Узнав сверху свою белую рубашку с чёрными манжетами, Алон кивнул сам себе. Значит, Гретта как раз шла к нему в комнату, а потому стоило бы сразу предупредить её о том сургучном безобразии на столе. Молодой человек ускорил шаг, стараясь не упустить эту мысль, сразу же её реализовав, а не то он точно забудет потом о ней до вечера. Слуги поначалу не замечали его. Раньше бы такое с ними не прошло. Алон всё время был шумным: говорил громко, иногда махал руками, а так же топал, слишком сильно впечатывая пятку в пол. Из-за этого приходилось иной раз менять каблук на туфлях раньше срока или же покупать новую обувь. Отец говорил, что Энджил ходит словно солдат, хотя ни отец, ни сам омега ни разу не служили. В детстве молодой человек даже, после таких слов отца, играл в генерала с детьми прислуги. Семья Алон вообще была очень близка к народу. Потому Энджил не чурался панибратского общения с детьми горничных, служанок, кухарок и других людей. Они вместе часто играли в саду, ели за одним столом, с некоторыми даже учились вместе. Мать-кормилица и папа омеги верили, что в компании и учиться интереснее, если будет, с кем соревноваться. С одним из своих друзей по играм Энджил даже до сих пор был в контакте. Тот работал в их доме помощником секретаря. Гретта заметила Алона первой. - Ваше сиятельство, - женщина присела в реверансе, склонив голову в знак приветствия, заставляя тяжёлые юбки своего платья красиво вздыбиться и волной пойти вслед за её движением. Её тёмные с проседью волосы были убраны в аккуратную причёску-пучок, к которому шпильками прикреплялись особо длинные передние пряди, заплетённые в косички. На голове у неё был чепец, что частично скрывал волосы. Платье Гретты было приятного коричневого цвета с несколькими подъюбниками, что делало его объёмным и, на удивление, кажущимся лёгким, хотя Энджил знал, что нижние юбки не всегда легки. Поверх платья был надет белый кружевной по краям фартук. На ногах Гретта носила простые коричневые или чёрные башмачки. - Молодой господин, - Саймон почтительно склонил голову. Он всегда обращался к Энджилу именно так, сколько тот себя помнил. Саймон Эламан был давним другом отца омеги. И он один из немногих служителей семьи Алон носил фамилию. У некоторых её просто не было. Саймона же Граф Алон привёз из каких-то тёплых стран, которые посещал в составе делегации, что налаживала торговые и военные союзы. Южные страны находились достаточно далеко от их Империи. Потому с ними стоило дружить и торговать. Вдруг придёт время, и Императору понадобится их помощь? С двух сторон они могут зажать противника и защитить свои и чужие границы. Хотя в то время сам Граф, тогда ещё Виконт, Алон даже и не думал ни о каких войнах. Нет, конечно он увлекался отчасти военным делом, хорошо управлялся с оружием и был прекрасным тактиком. Но он был молод, горяч. И его больше занимали девушки, пиры и игры. Именно за это альфу и сослали на дальние рубежи. Помогать старшему товарищу в делах и учиться. Зачастую на установление договорённостей, удовлетворяющих запросы обоих сторон, уходили месяцы. Потому посол Империи по-товарищески договаривался с коллегами из посещаемой страны, и молодой Виконт отправлялся в местные учебные заведения постигать науки и основы языка. Естественно, ему это мало нравилось. Но зачастую новые обычия, культура, люди увлекали парня. И уже через неделю все возмущения утихали. Так случилось и в этот раз. Именно в одном из таких учебных заведений и повстречались юный Виконт Алон Эстем и южный парень, выходец из среднего класса, Саймон Эламан. Саймон был смуглокожим, но не настолько, насколько были темными его сородичи. По всему выходило, что он был метисом. Возможно, его отец был иностранцем, Эстем не видел его. Только мать — типичную представительницу южного народа: темноволосую и темноглазую, потрясающе красивую женщину. Отчасти, наверное, именно потому, что и Эстем, и Эламан были чужими в этой стране, они и сошлись. Саймон не очень дружил со своими сверстниками. Нет, они не гоняли его. Возможно, от того, что Эламан был достаточно сильными и мог за себя постоять. Просто предпочитали держать в общении с ним дистанцию. Волосы Саймона были совсем чёрными и блестящими, как и у его матери. А вот глаза были красивого прозрачного голубого цвета. Надо ли говорить, что девушки просто обожали Эламана? И он отвечал им взаимностью, будучи при этом обходительным и совершенно очаровательным. Когда Эстем предложил Саймону через полгода уехать с ним вместе в Империю, Эламан думал долго. Не хотелось оставлять мать. Но родственники заверили его, что позаботятся о женщине, и юноша отправился в путешествие. С Эстемом они враз стали очень популярными среди дворянок и дворян. Но Саймон сдерживал страстные порывы молодого альфы, будучи обычным человеком, и этим заслужил глубокое уважение отца Эстема. Однако, не желая сидеть на шее друга, Саймон попросился работать в дом Алон. Естественно, его взяли. Так Эламан и стал дворецким. Не сразу, конечно. Но за долгие годы работы здесь очень освоился и стал почти членом семьи. Саймон, сколько Энджил себя помнил, был здесь, постоянно рядом и никогда не ругал маленького Виконта. Казалось, Саймона года только красят. Его волосы постепенно побелели, создавая удивительно экзотичный контраст. Он отпустил бороду, но следил за ней с особой тщательностью, так что волосы покрывали его лицо лишь на один-два сантиметра. Эламан всегда был собран, элегантен. Он носил классический чёрный фрак, белую рубашку и короткий широкий галстук. Под пиджак были подобраны такие же чёрные брюки, а того же цвета ботинки были всегда зеркально начищены. В Империи Эламан так и не завёл семью, но его младшая сестра на родине имела троих детей, и уже четверых внуков. Саймон навещал их при случае, но не очень часто. Всё-таки работа дворецкого требовала его постоянного присутствия в поместье. - Гретта, я там немного наследил на столе сургучем. Пожалуйста, уберите при возможности, - приветственно склонив голову перед слугами, негромко сказал Энджил горничной. Та обреченно вздохнула, но покорно кивнула. - Саймон, я написал письмо… на границу. Отправьте его как можно скорее, - дворецкий понятливо склонил голову, забирая конверт. - Виконт Лоуд ещё не прибыл? - Нет, молодой господин. Но, зная господина Лахтера, стоит ждать его с минуту на минуту, - ответил Алону дворецкий, убирая письмо во внутренний карман фрака. - Как прибудет — проводите его в Теплую гостиную. Там растоплен камин? - Энджил перевел взгляд на горничную. - Да, Ваша Светлость. - Хорошо. Прикажите слугам по возможности принести мне горячего чаю с лимоном. Я замерз, - тело омеги прошила лёгкая дрожь. Откуда-то тянуло по коридору. Возможно, в одной из комнат было приоткрыто окно для проветривания помещения. - Прикажете принести вам плед? - заботливо осмотрела Алона Гретта. Она всегда беспокоилась за его здоровье, а в последнее время — особенно. - Не стоит. Если в гостиной тепло, то этого будет достаточно, - Энджил на прощание поклонился слугам и направился дальше по коридору, провожаемый сочувственными и заботливыми взглядами.