Диалоги обо всём или Хроники Человечности

            Премьер-министр Британской империи Джон Мендрейк уверенным быстрым шагом пересекал оживлённую улицу, постукивая по асфальту, нагретому ласковым первоапрельским солнцем, элегантной в своей простоте, немного потёртой от постоянного использования чёрной изящной тростью. Поднявшийся к вечеру ветер с Темзы неистово терзал его тёмно-зелёный плащ — полы вздымались и хлопали парусами, создавая у идущего крайне неприятное ощущение дискомфорта. Воздух был напоен ароматами свежих булочек, кофе, что продавался в невзрачной забегаловке на углу и той неповторимой весенней лёгкостью, которая приходит вместе с цветением первых плодовых деревьев и исчезает, стоит только летнему зною пробежаться по городу мягкими солнечно-рыжими лапами, поднимая с земли облако душной пыли.       На третьем плане над плечом премьера парил ничем не примечательный голубовато-белый крысёнок с забавными розовыми ушками и длинным хвостом. На более же высших, не доступных волшебнику планах сопровождающий оказывался много более устрашающим воинственным джинном — забавные розовые ушки, впрочем, никуда не исчезали и там, но в соседстве с хлещущими чёрными бичами и костяным драконьим гребнем смотрелись несколько сюрреалистично, как будто их прицепили ради какой-то шутки, а потом плюнули, да и оставили так, как вышло.       Джинн развлекался тем, что творил иллюзии хлебных крошек на пути деловито шныряющих голубей — птицы предсказуемо тыкались клювами в землю и, ничего не обнаружив там, принимались озираться с недоуменным и обиженным видом, а хлебные крошки, отрастив забавные маленькие конечности, принимались шустро носиться вокруг ошеломлённых пичуг, выписывая замысловатые виражи и сбиваясь в стаи. Зрелище выходило до крайности уморительным.       Натаниэль не обращал никакого внимания на ребячество Дексодола, хоть где-то в глубине души и позволил себе посмеяться тоже. Он уже давно успел понять, что джинны — те ещё весельчаки. И, пока их безграничная творческая энергия не причиняла никаких неудобств, он нисколько не ограничивал подобного рода шалости. Да чего уж там, он бы и сам, возможно, отдался им, если бы на шее его не висела сизифовым камнем нежно любимая, набившая оскомину и развившая время от времени проявлявшийся нервный тик у периодически живущего своей жизнью правого глаза гаранта власти драгоценная Британская империя, мира ей и процветания сотни и тысячи долгих лет.       Трость бормотала-шептала. Волшебник устал. Плечи его норовили то и дело опуститься, спина, ссутулиться, а шея втянуться куда-то в недра организма, увлекая тяжёлую голову ближе к родной земле, однако Натаниэль продолжал шагать, волевым усилием заставляя себя сохранять осанку. Он бы мог проехать это расстояние на автомобиле, но отправился на пешую прогулку вполне сознательно — тело его требовало регулярных физических нагрузок. Как бы тяжелы для Натаниэля эти нагрузки не были.       Вот уже несколько недель Натаниэль наводил порядки в правительстве и неожиданно для себя осознал, что это не многим сложнее того, что он проделывал прежде в границах вверенных ему министерств. Единственное, что изменилось — общий масштаб. Качественно и количественно. В плане ответственности, в плане общих задач и целей. И в плане недоброжелателей, конечно — куда без них?       Каждая букашка на Уайт-холле жаждала свержения внезапно взлетевшего до небывалых вершин мальчишки. Жаждала первое время. Жаждала просто потому, что подобное казалось противоестественным, противоречащим порядку вещей и общественным нормам. Кое-кто подвергал сомнению легитимность власти Натаниэля и подвергал, следует заметить, почти успешно. Только лишь длительный опыт выживания в террариуме британского правительство позволил Натаниэлю в первые же дни не лишиться едва обретённой должности. Держаться же его заставляли цели. Первая — возвышенная, светлая. И вторая. Ставшая для волшебника практически одержимостью. Впрочем, он о втором старался почти не грезить, ибо воспоминания и мысли слишком внезапно лишали сил. Сил, в которых Натаниэль теперь как никогда нуждался.       В первый же день своего правления волшебник принялся воссоздавать свою репутацию. Он знал, каким хочет слыть и чётко осознавал, каким должен казаться в глазах ближайшего окружения и народа. И он целенаправленно формировал целостный, однозначный образ жёсткого, беспринципного, не терпящего возражений правителя. Его считали немного странным, считали дерзким, но главное — считали опасным. После нескольких громких увольнений практически никто не осмеливался открыто перечить гаранту власти. Тем не менее, господин Мендрейк был всегда открыть для даже самых смелых предложений и диалогов, всегда уделял время просителям, лично просматривал письма и чаще всего возвращался в свой особняк глубоко за полночь, сопровождаемый только лишь светом мягко мерцающих уличных фонарей.       Такое время зачастую и использовали разного рода недоброжелатели, так что жизнь Натаниэля проходила под неизменным девизом: «каждый день без покушения прожит напрасно», так что в какой-то момент волшебник даже начал испытывать иррациональное желание отметить в своём календаре официальную дату для всех, кто тем или иным способом мечтал от него избавиться, выстроить доброхотов в очередь, рассчитать на первого-второго…       …И расстрелять.       Он не заигрывал с радикалами, но, даже невзирая на показательные казни, покушения всё ещё продолжались. К Натаниэлю подсылали джиннов и бесов, полуафрита, суккуба, хорл и, наконец, людей. И если к духам волшебник относился максимально лояльно, заключая тех в специально отведённые для этих малоприятных целей скорбные шары до тех пор, пока не находил хозяев и не возвращал несчастным рабам свободу, то с людьми поступал неизменно жёстко — каждые несколько дней на стенах Тауэра появлялись всё новые и новые трупы.       Волшебник никогда не скорбел о них.       Сперва ему было и вправду страшно. Он колебался. Он был беззащитен и был один. Но первый же день показал: люди страшнее духов и, не колеблясь более, волшебник вошёл в пентакль. А потом вышагнул из него навстречу Шуан — давней своей знакомой. Невзирая на внутреннюю твёрдость, руки его дрожали.       — Мне нравятся твои идеи, глупенький человечек, — сказала тогда афритша. — Ты забавный.       А потом она пообещала ему защиту.       Теперь Натаниэль не сомневался в своей безопасности, но чувствовал так же, что ему ни за что не позволят свернуть с пути. Шуан, Дексодол, Михо, Аннот и Хек — каждый из духов, что составляли сейчас команду Натаниэля, согласился помогать не сколько ему, сколько его идеям и недвусмысленно дал понять, что будет, если он, волшебник, внезапно от них отступится.       Думая об этом, Натаниэль с горечью вспоминал Бартимеуса — он—то ценил его-человека? Но для всякой привязанности, равно как и для уважения, требовалось время — Мендрейк это конечно же понимал, а потому не торопил события. Он хотел заслужить дружбу и расположение этих поразительных древних существ, и он делал для этого всё, что было в его силах, пока они в свою очередь позволяли премьер-министру сохранять жизнь — самое ценное, что у Натаниэля сейчас имелось.       Много сложнее оказалось искать людей. В этом, как не странно, надежным индикатором и подспорьем вновь оказались духи. Натаниэль почти что не слушал слов. Может быть десятки, а может быть сотни раз он говорил с людьми, в то время как кто-то из его духов незримо отслеживал малейшие изменения в ауре, чтобы после озвучить исчерпывающий вывод.       Как и ожидал Натаниэль, в верхах правительственной машины незамутнённых аур обнаружить так и не удалось, и вскоре волшебник сменил тактику — он принялся искать союзников среди тех, кто сознательно избегал взаимодействия с властью, слыл чудаком и, будучи посвящённым в таинство магии, не смог бы похвастаться ни положением, ни богатством.       Своими идеями Натаниэль делился крайне осторожно и избирательно. Он уже давно принял решение, что будет действовать поэтапно, так что сейчас вместо того, чтобы хвататься за всё и сразу, предпочитал решать проблемы по мере их значимости и поступления. Своим главным и единственным пока достижением Натаниэль считал принятое не без продолжительных дебатов и разногласий решение о безоговорочном окончании Американской компании, выводе войск и начале переговоров с нынешним правительством Америки, Чехии, Франции и Италии, прилёт представительства которого был запланирован на следующую среду. Но, что Натаниэля нервировало, так это вероятный встречный полёт на ещё так недавно вражеские территории, в Вашингтон, где, как он надеялся, с повестки дня будет хотя бы пока что снят остро стоявший прежде вопрос внешней политики государства.       До полёта, тем не менее, оставалось ещё несколько почти что свободных дней, и прямо сейчас Натаниэль приближался к запущенного вида обшарпанной белой вилле, явно нуждавшейся в качественной уборке, капитальном ремонте, а то и сносе. Невзрачный вид жилища и его бросающаяся в глаза явная неухоженность невольно вызвали в Натаниэле волну полузабытого отвращения, с которым он сумел однако достаточно быстро справиться.       Поднимаясь на крыльцо, волшебник был сдержан и деловит.       Из приоткрытой двери тянуло сыростью и корицей — Мендрейка ждали, но он всё же предпочёл выразительно побарабанить костяшками пальцев по кое-где облупившемуся дереву, предупреждая о своём приходе прежде, чем переступать порог — это показалось ему наиболее вежливым. Откуда-то из глубины дома донёсся надтреснутый хриплый кашель, и премьер-министр поспешил на звук.       Маленький и хрупкий седовласый старик сидел в заставленной книжными полками и шкафами комнате на старом, но выглядящем достаточно уютным диванчике, и его откровенно небрежный, можно сказать даже запущенный внешний вид до глубины души потряс всегда аккуратного Натаниэля. Растянутый свитер, пожелтевший от времени и множества стирок воротничок рубашки, пепельно-голубые вельветовые штаны — он походил скорее на простого роботягу простолюдина, и пару коротких мгновений Натаниэль размышлял о том, что, вероятно, ошибся адресом.       Но он, конечно же, не ошибся. На это указывало множество примет и — самая яркая — одной ноги у человека не было. От зрелища этого по спине Натаниэля пробежал холодок. Он, повинуясь порыву, коротко бросил невольный взгляд на собственное показательное увечье — навсегда изуродованную левую руку, и отсутствие мизинца даже более, чем прежде, показалось ему незначительным и ничтожным.       — Я получил вашу записку, господин Мендрейк. Было крайне вежливо с вашей стороны предупредить меня заранее. Видите ли, обыкновенно я занят исследованиями и не имею ни малейшего желания тратить время на общение с хоть сколько-нибудь замешанными в политике зазнавшимися твердолобыми волшебниками — вы уж меня простите. — Голос старика прозвучал холодно, можно даже сказать, враждебно, но Натаниэль неожиданно для себя растерялся от того, как много информации вдруг на него свалилось. Какое-то время он даже постоял, примеряя к замершему в неподвижности языку несколько заготовленных заранее сдержанных, учтивых формулировок.       — И я тоже рад видеть вас, мистер Баттон, — произнёс иронично вместо любой из них, и уловил в собственном голосе оттенок чужих, до боли знакомых интонаций. Это показалось настолько неуместным, что он смутился, но как будто ощутил в тоже время подле себя присутствие незримой, доброжелательной, древней весёлой сущности. Это ощущение разом его согрело, и даже пропитавшаяся духом ветхих книг, пыли, плесени и корицы комнатушка в запущенном доме исследователя показалась теперь гораздо более уютной Натаниэлю.       — Присаживайтесь, уважаемый Джон Мендрейк, — гостеприимно кивнул мистер Баттон на стоящее неподалёку потёртое кресло. Натаниэль опустился в него. Кресло оказалось на удивление удобным. — Какие же вопросы могли привести столь высокопоставленного человека в мой скромный дом?       Собираясь сюда и изучая всю информацию, которую ему удалось раздобыть об этом достаточно могущественном и в высшей степени занимательным человеке, Натаниэль множество раз обдумывал то, что скажет, но так и не сумел подобрать исчерпывающих, наиболее подходящих слов. Вместо того он протянул волшебнику гладкую чёрную папку. Ту самую, которая так и осталась закрытой при Девероксе.       Мистер Баттон взял её двумя пальцами, брезгливо, как мёртвое насекомое или мышку. Молча положил на колено, молча распахнул, молча всмотрелся в отдельные слова, позже — в абзацы, и наконец вчитался, внимательно пробегая быстрыми умными глазами страницу за страницей, исписанные аккуратным почерком Натаниэля.        Сидя в своём кресле, Мендрейк терпеливо ждал. Лишь кончики пальцев барабанили беззвучно по подлокотнику, выдавая истинную степень его волнения.       — И впрямь удивительно, — пробормотал старик. Вновь зашуршала страница. — Да-да. Это многое объясняет. Если только… — он комментировал вслух самому себе, а, когда наконец закончил, лицо его сделалось гораздо более дружелюбным. Он поднял на Натаниэля глаза, полные мудрости, которую даёт только лишь честно заработанное знание. — Так чего же вы хотите от меня? — поинтересовался мягко.       — Быть может, советов. Быть может, поправок. Я ищу единомышленников. Мои идеи практически абсурдны, а методы радикальны, но…       — …М-да… — мистер Баттон задумчиво потеребил край своего свитера. — Я полагаю, нам предстоит много чего обсудить, юный Мендрейк. Вы расскажете мне, каким образом пришли к подобным выводам. Многие ваши выкладки и утверждения вызывают у меня сомнения и вполне здоровый скептицизм. Особенно, что касается духов. Однако же я не могу не признать, что они не лишены рационального зерна. К тому же… — в этот момент до слуха сидящих донеслись скрип распахивающейся двери и перестук шагов. Мистер Баттон возбуждённо заёрзал: — Лиззи! О, Лиззи, как же ты вовремя, милая. У меня гость. Послушай, ты бы не могла заварить твой великолепный чай. Клянусь богами, ты определённо имеешь к этому некий врождённый талант. Ну же, поторопись, девочка.       — Да, хорошо, конечно, — зазвучал колокольчик голоса. Голоса, от звуков которого Натаниэля одновременно бросило в жар и холод. Он не ошибся. Он не ошибся, нет. — Я принесла книги, которые вы просили. И свежие булочки с марципаном. И… — тут она наконец вошла в комнату. Вошла — и замолкла, запнувшись на полуслове.       Китти Джонс в немых изумлении и ужасе смотрела на Джона Мендрейка. Натаниэль не моргая смотрел на Китти, и тысячи мыслей одновременно роились в его сознании.       — Это моя помощница, Лиззи Темпл, — не заметив заминки, тепло улыбнулся девушке мистер Баттон.       Китти стояла — бледная, как полотно, и бестолково сжимала в опущенных вниз руках несколько бумажных пакетов. Губы её слегка подрагивали, взгляд затравленно перебегал с одного волшебника на другого — она явно искала пути к отступлению и не находила их.       Мысли Натаниэля скакали белками.       Китти — преступница. Часть сопротивления, и по закону должно её покарать как следует. Китти его спасла. Невзирая на то, что он, Натаниэль, солгал ей, невзирая на то, что он, Натаниэль, просто её использовал, Китти его спасла. Но самое главное — Бартимеус. Что такого нашёл он в этой простолюдинке за то краткое время, что пробыл с ней наедине? Что заставило джинна скрыть от Мендрейка правду? Ради чего он предпочёл, воспользовавшись свободой, помочь девчонке?       Натаниэль решился. Натаниэль кивнул:       — Рад знакомству. Вы очаровательны, Лиззи Темпл.       И напряжение, натянувшееся было сквозь воздух тугой струной, внезапно как будто лопнуло.       — Вот и ладно, — всплеснул руками всё ещё увлечённый содержимым принесенной Натаниэлем папки волшебник Баттон. — Ну же, девочка, умоляю тебя, не стой. Я положительно нуждаюсь в чашечке горячего чая.       Эти его слова разом распрямили некую внутреннюю пружину и, рывком развернувшись на каблуках, Китти опрометью метнулась проч. из комнаты.       — Очень одарённая девочка, — не без некой затаённой гордости прокомментировал мистер Баттон. Натаниэль покивал отрешённо — взгляд его был прикован к опустевшему дверному проёму, в котором ещё каких-то несколько мгновений назад стояла совершенно реальная и абсолютно живая Китти.       — Давайте же всё-таки вернёмся к интересующим нас вопросам, — волевым усилием заставил себя наконец сосредоточиться вновь волшебник. И в этот момент что-то неподалёку, упав, зазвенело явно разбивающимся стеклом. Баттон недовольно воскликнул:       — Ну что там такое, девочка?!       Ответа не воспоследовало, и Натаниэль встрепенулся. Повод. Это был повод поговорить с Китти наедине.       — Я посмотрю, — поспешно поднялся он и, не дожидаясь закономерных возражений волшебника, устремился в направлении звука.       Девушка сидела на корточках. Дрожащие плечи ссутулены, взгляд опущен, руки безвольно шарят по полу, собирая светлые осколки разбитых чашек. Тихо войдя, Натаниэль застыл. Он наблюдал, и подумал внезапно, что выглядит это положительно неприлично. Стоило немедля заявить о своём присутствии. Он тихо окликнул:       — Китти. — И девушка тотчас дёрнулась, вскрикнув. Белый осколок окрасился алым — она порезалась. Натаниэль стремительно склонился: — простите… ох… — его замутило. Он никогда прежде не замечал за собою боязни крови, но сейчас ощутил, что съеденный пару часов назад аппетитный сандвич стремительно поднимается по пищеводу вверх. — Где у вас аптечка? Нужно обработать. Позволите помочь?       Китти неприятно скривилась:       — Пустяк, — зашипела. — Что вы здесь делаете, Мендрейк? Что вам от меня нужно? Неужели просто нельзя оставить меня в покое?       — Это совпадение. Чёрт возьми. — Всё-таки перехватив её запястье, он, опасаясь отпора, властно подтащил девушку к умывальнику. Порез на ладони был глубоким и, не придумав ничего лучшего, Натаниэль решил попытаться его промыть. — Можете мне верить или нет — это дело ваше, но я действительно не преследовал вас. Эта встреча, как и та, у кофейни, действительно лишь случайность.       Девушка фыркнула:       — Ой сомневаюсь.       — Мир не вращается вокруг вас. Я вообще был уверен в том, что вы мертвы.       — Да уж… пожалуй, — прикусила от боли губу она.       — Послушайте, я вправду не знаю, что с этим нужно делать. — Натаниэль внезапно смутился своей некомпетентности. Китти раздражённо выдернула запястье.       — Не знаете — не лезьте. — И потянулась к навесному шкафчику. Левой рукой это ей удавалось не очень ловко, но Китти справилась. На свет показались вата, бинты и спирт. Глядя на то, как она пытается зубами отвинтить пробку, Натаниэль снова не без её возражений пришёл на помощь.       — А вас и вправду здорово потрепали, премьер-министр. — Последнее произнесённое ею слово сочилось ядом, но всё остальное могло показаться вполне сочувственным.       — Это пустяки, — позволил себе нарочито небрежно отмахнуться Натаниэль. — Не будьте упрямой гордячкой. Подскажите мне, что и как нужно делать.       Китти кивнула:       — Ладно. — И послушно застыла, вытянув руку и глядя куда-то в стену.       — Послушайте, Китти. Это может показаться странным, но я и вправду не желаю вам зла. — Натаниэль воевал с бинтом, пытаясь наложить аккуратную повязку, не причиняя дополнительной боли.       — В таком случае оставьте меня в покое.       Он покачал головой.       — Нет. Не могу. Теперь не могу тем более. Понимаете ли, Китти, я имею основания для того, чтобы предполагать, что в вас есть нечто особенное. Что-то, чего я пока что не понимаю. В последнее время очень многое изменилось. У каждого из нас абсолютно новая жизнь и новые обстоятельства. Я не буду настаивать, я не буду преследовать вас, Китти. Но, если вам вдруг станет интересно… — он спешно осмотрелся и, обнаружив пустую коробку из-под чайных пакетиков, судорожно оторвал кусок светлого картона для того, чтобы написать на нём свой домашний адрес вынутой из кармана ручкой: — приходите, и мы поговорим.       Девушка фыркнула.       — Вы же понимаете, что я не приду?       — Да, — продолжал протягивать ей криво оторванную картонку Натаниэль. — Но чем чёрт не шутит? — И, оставив так и не принятый ею адрес на краю столешницы, устремился к выходу по осколкам.       — Какие такие основания? — донеслось ему в спину. Он обернулся. Китти смотрела на него, болезненно знакомо склонив голову на бок.       Несколько долгих мгновений он размышлял.       — Я расскажу вам об этом, равно как и о многом другом, если вы всё-таки придёте, — ответил наконец с лёгкой улыбкой. И вышел. Китти его больше не окликала.       Разговор с мистером Баттоном затянулся до позднего вечера и оказался действительно плодотворным, но, сидя на заднем сидении автомобиля, Натаниэль размышлял не о старом исследователе, и не о коррективах, которые после долгих дискуссий они внесли в одно из недавно завершённых особых заклинаний Натаниэля. Снова и снова волшебник мысленно возвращался к краткому диалогу с непокорной и дерзкой девчонкой Джонс. Это казалось важным. Это отчего-то казалось важным. Придёт ли она? Мендрейк понимал: конечно же, не придёт. Но по неведомой причине надеялся. Надеялся потому, что внезапно Китти оказалась самой живой из ниточек, что связывали его с прошлым, с памятью о своевольном, циничном джинне. Всё-таки что же? Что же Бартимеус увидел в Китти?       Где-то в глубине души на несколько кратких мгновений вскипела ревность, тотчас сменившись, впрочем, привычной болью. Мысли вопреки воле Натаниэля метнулись к запретной теме. Захотелось рассказать, захотелось поделиться, похвастаться: «вот, посмотри, чего я уже добился». Он бы насмешничал, но где-то в глубине своей непостижимой сути гордился Натаниэлем наверняка.       Плавный поток тёплых, уютных мечтаний увлёк Натаниэля в объятья блаженной дрёмы.       Он делает шаги навстречу их с Бартимеусом общей цели. Рано или поздно, так или иначе Натаниэль справится, Натаниэль справится, он сумеет и вызове…       Внезапно на него как будто ушат ледяной воды опрокинулась ужасающая в своей простоте, хлёсткая, как пощёчина, острая, будто лезвие злая мысль. Подскочив на сидении, Волшебник едва не вскрикнул, и прикусил немедля щёку зубами, ощутив во рту железистый привкус крови.       Он эгоист. Чёртов эгоист. Как не задумался раньше? Как не задумался раньше? Как?       Почему он решил, что Бартимеус будет спокойно дожидаться того момента, когда он, Натаниэль, наконец-таки соизволит его призвать?       Сколько же времени прошло?       Страшные картины заполонили разум Натаниэля? Ведь кто угодно мог сейчас произносить заклинание, кто угодно мог подвергать Бартимеуса смертельному риску или ужасным пыткам. Развёртывание сущности, сущностный кулак, бич покаяния — формулы всплывали в сознании ясные и чёткие, как на зло. И с каждым мгновением паника всё сильнее стискивала горло Натаниэля. Вдруг Бартимеус сейчас у другого волшебника? Вдруг он сейчас страдает?       Медленно подняв руки, Натаниэль вцепился в собственные волосы, стиснул зубы.       Он не может вызвать Бартимеуса. Только не после всего. Не может. Ведь он уже прикрывался однажды тем, что желает ему добра. Даром, что теперь это — единственная возможная правда. Разве же Бартимеус ему поверит? Нет, не поверит. Нет, не поверит.       Машина остановилась, и Мендрейк буквально вывалился из её душного, душащего нутра в кобальтовую апрельскую прохладу. Он, позабыв о колене, спешил домой. Пулей метнувшись в пентакль, вдохнул и выдохнул. Скороговоркой протараторил краткую формулу заклинания и, нетерпеливо постукивая тростью по полу, принялся ждать в молчании.       Привычно потянуло болотной тиной, и девушка-утопленница возникла напротив в зеленовато-жёлтом неприятного вида водовороте.       — У меня к тебе несколько личная просьба, Шуан. Сможешь ли ты для меня кое-кого найти?