Диалоги обо всём или Хроники Человечности

            Руки дрожали, и Китти никак не могла эту предательскую дрожь наконец унять — тонкая свеча, выскользнув из неверных пальцев, ударилась об пол с резким, противным звуком. Всё пошло не так, всё не по плану. Всё-таки прав был Якоб, ей следовало уехать куда подальше. Якоб был прав. А Китти?.. А Китти дура.       Опустившись на колени, она внимательно всмотрелась в красные меловые линии — немного подправила символ, навела пожирнее, вздохнув, прикусила губу. Она ведь хорошо спряталась — спряталась на виду, там, где искать не станут. Да и зачем искать, если признали мёртвой? И было всё прекрасно, прекрасно было. Крохотный кусочек мелка раскрошился от того, как крепко Китти его сдавила, и бестолковой пылью осел на и без того не очень-то чистый пол.       Булочки с марципаном. Чёртовы булочки. Чёртова кофейня. Чёртов мальчишка Мендрейк. Надо же было попасться так глупо, так бестолково попасться. После всех стараний, после таких трудов.       Отерев ладони о колени чёрных удобных джинсов, Китти невольно поморщилась. Бросила взгляд на кривую, кое-как закреплённую повязку.       Премьер-министр… Да уж… с таким-то премьер-министром Британия далеко пойдёт.       Осколок вошёл глубоко. Рана на ладони болезненно пульсировала и ныла, оставаясь для Китти постоянным напоминанием о том, как непозволительно она расслабилась и как, оказавшись в безвыходном положении, поддалась бестолковым эмоциям. О нет, если в случайность того столкновения у кофейни Китти хотя бы немного верила, то в то, что мальчишка Мендрейк и здесь оказался непреднамеренно — конечно же ни на йоту. Он выследил её. Он отыскал её. Но всё-таки почему-то не арестовал, и даже не выдал мистеру Баттону. Это противоречило её представлениям об этом заносчивом, высокомерном волшебнике. Нет, вероятно, он замышляет что-то. И это неясное «что-то» невыразимо пугало Китти, неотвратимо нависая над нею дамокловым мечом и опаляя затылок смрадным дыханием стремительно приближающейся угрозы.       Руки тряслись безбожно.       Всё — не по плану, не то, не так.       Наверное, она должна была сбежать. Сразу же сбежать, улететь, уехать. Но Китти не могла. Нет, только не теперь, когда пазл наконец для неё сложился, только не теперь, не после всех этих мучительно долгих лет.       Руки дрожали.       Она не готова. Она не ощущает в себе никакой уверенности. Порез отвлекает, жиденькая предрассветная серость вливается в окно сквозь грязное стекло, и, опустившись на колени, Китти одну за другой поджигает свечи. У неё осталось мало времени и, вероятно, только одна единственная попытка. Сейчас — или никогда. Она проведёт ритуал, произнесёт слова. А иначе ради чего Китти осталась в Лондоне? Ради чего Китти потратила столько сил?       Голос её был неуверенным, хриплым, тихим. Первые слоги Китти проговаривала, крепко зажмурившись, вытянувшись в струнку, плотно прижав руки к бокам — будто отвечала на уроке. Но здесь от её ответа завесила не отметка, и не мнение преподавателя — такого же, как она, безвольного, вскормленного постулатами и догмами простолюдина. Войдя в пентакль, осмелившись воззвать к тому, чего так и не осмыслила до конца, Китти одним махом поставила на кон — ни много, ни мало — жизнь. Впрочем, а много ли той жизни теперь у неё осталось?       Мальчишка Мендрейк обнаружил Китти. Премьер-министр Британской империи Джон Мендрейк отыскал её. На что она вообще надеется? Рассчитывает на что? Даже один джинн способен на… ох… уж в уровнях силы Китти теперь разбиралась, и прекрасно понимала: Мендрейк способен подчинить африта, а то и кого похуже. Так на что вообще надеется глупая Китти Джонс?       Последние слова отзвучали. Китти застыла в тишине и полумраке. Что она творит? Что она творит?! — Нет. Не думать. Не думать. Поздно теперь размышлять. Ей остаётся ждать. Ей остаётся ждать и считать секунды.       Китти не была уверена в том, что у неё получится. Даже не так. В то, что у неё получится, Китти не верила ни на йоту. Сейчас она ещё постоит, покачиваясь с носка на пятку, бестолково попялится в круг напротив и…       Он появился мгновенно. Не вырос из пола, не соткался из воздуха, не рухнул сверху, как неоднократно проделывали духи, которых уже вызывала Китти. Он просто появился, просто возник, так одновременно резко и ясно, как вспыхнувший в тёмной-претёмной комнате яркий свет. Китти его узнала. Не узнать не могла бы — ведь именно его призывала, в конце концов. Но дело было в другом. Дело было в облике, в облике, который…       Смуглокожий мальчишка, казалось, вырос. Он повзрослел, хоть Китти и смутно представляла себе, как что-то такое вообще возможно. Но сходство никуда не исчезло — тёмные волосы, хрупкие, тонкие руки, родинки на шее, шрам на подбородке, лицо… лицо. Китти смотрела пристально, и только лишь потому сумела заметить стремительную, практически неуловимую смену выражений, подобрать должного описания каждому из которых она бы ни за что не сумела, впрочем. Но каждое тем не менее поняла. Радость, надежда, разочарование, а потом некая безразличная отстранённость. Мальчик египтянин пожал плечами и как-то весь съёжился. Губы его шевельнулись, тишину нарушило бесцветное, бесконечно усталое:       — А… ты.       Это, признаться, Китти слегка задело.       — И это всё? — Она подбоченилась. Мальчик в кругу напротив встряхнулся, в миг подобрался, сощурился неприятно:       — Видимо нормальных волшебников вы перебили всех?.. — И отвернулся.       — Ты как будто рассчитывал увидеть кого-то определённого. — Голос её прозвучал ядовито. Где-то во впадинке между ключиц клокотала по-детски горькая обида. Ну в самом деле…       — Как минимум это должен был быть волшебник. Ну да ладно. — И, безразлично пожав плечами, уселся на пол. Веки сомкнулись, руки опустились на колени — ладони вверх. Он, не дыша, застыл — холодный и отстранённый. Будто и не замечал Китти. А Китти смотрела на него, не понимая, что происходит и что не так. А что-то явно было не так. Что-то, конечно, было. Только вот что? — проклятая дрожь в руках, проклятая усталость от заклинания — это не давало сосредоточиться. Это не позволяло сообразить. Китти растерялась, и потому перешла в наступление:       — Так вечность просидишь?       Мальчик отстранённо кивнул:       — Возможно. — Губы его не шевельнулись. Голос прошелестел из какого-то невыразимого далёка. Китти ударила о пол подошвой кроссовка:       — Почему ты ведёшь себя так, как будто я в чём-то перед тобой виновата?       — А ты не виновата? — Страшная, нечеловеческая усмешка исказила лицо мальчишки. Он всё ещё сидел в той же позе, в том самом облике, над загадкой которого Китти долгие месяцы корпела в библиотеке, но что-то неуловимо переменилось. — Начнём с того, барышня, что вы стоите в пентакле. Начнём с того, что вы, барышня, выдернули меня в этот бесприютный постылый мир. Начнём с того, что… — ладони вскинулись. — У тебя была масса возможностей, Китти Джонс. Сотни путей, а ты… ты поступила нижайшим, подлейшим образом. Сама ли — не знаю, да и, честно сказать, знать не хочу, ты поработила меня. А я ведь, между прочим… да что уж теперь. Я почему-то не удивлён. После всего, что… ай… ладно. Вы, люди, отвратительные, подлые существа. Стоя и ухмыляясь здесь, ты только лишь ещё раз подтверждаешь это.       — Нет. — Колени подогнулись. Китти опустилась на них. — Нет, Бартимеус, ты.       — Отпустили бы вы меня, госпожа Джонс. В твоём распоряжении тысячи других ни в чём неповинных духов — призывай любого. А Я…       Китти вспылила:       — Да послушай ты меня наконец! Да. Да, я и впрямь изучала магию.       — Вот-вот.       Он перебил, но Китти не обратила на это никакого внимания.       — Я изучала магию, — повторилась. — И я потратила на это три чёртовых года, Бартимеус. И всё только для того, чтобы вызвать одного надменного духа. Конкретно — тебя. Я не собиралась тебя пленять, я не собиралась тебя порабощать.       Мальчик выразительно обвёл ладонью границы круга.       — А по-твоему это на что похоже?       — Это? — Китти скривилась. — А как иначе я могла поговорить с тобой? Единственное, что было мне известно — это твоё имя.       — Порой имена…       — Я столько сил вложила в то, чтобы всё получилось. Но теперь мне кажется, что всё было зря. Я не вижу того Бартимеуса, разговор с которым когда-то пленил моё воображение. Что-то изменилось, но что — я не знаю.       В комнате ощутимо похолодало.       — А это и не важно. — Произнёс мальчик голосом, лишённым всякого выражения и возраста, голосом, от звуков которого по спине Китти мерзко заструился холодный пот. — Ладно. В конце концов, ты-то не виновата в том, что делали другие… о чём ты хотела поговорить со мной?       В горле пересохло, и Китти отчаянно сглотнула. Вот он момент. Вот он, момент. Он наконец настал. Но говорить почему-то трудно.       — Ты говорил об империях, о падениях, о том, что нужно искать тенденции, сопоставлять факты. И я искала, сопоставляла. Всё, что нашла. И я… — она затараторила от волнения. Остановиться теперь было бы гораздо труднее, чем меньше минуты назад начать. — Люди восстают, последние месяцы в Лондоне происходит какой-то ад. Полиция на улицах, постоянные стычки, жертвы. Но это не полноценное восстание. Для полноценного восстания нам не хватает сил, не хватает единой координации. Нам нужна помощь, Бартимеус, и я подумала… Вы ведь рабы. Это и вам нужно не меньше нашего. Восстаньте с нами, поддержите нас, и вместе… — Мальчик засмеялся. Глухо, отрывисто — этот неестественный, жуткий звук заставил Китти прикрыть рот ладонью, глядя на демона широко распахнутыми глазами. — Ты… почему? — выдавила наконец она сквозь ком, заполнивший горло и не оставивший места даже для судорожного, слабого вздоха.       — А у вас ведь был шанс. Ты тут не причём, конечно, и судить за дела других мне тебя не стоит, но… поразительные вы, люди, существа. Как только среди вас появляется кто-то, способный изменить ваш мир к лучшему, вы тотчас рубите сук, на котором сидите. Вы избавляетесь от него, а потом сами думаете, как бы теперь… восстать, изменить систему. Нет. Этот прогнивший мир безнадёжен, Китти. Единственное, что я могу сделать — уйти и предоставить людям самим справляться с последствиями собственных деяний. Лично я не хочу иметь ничего общего с этой проклятой землёй. И другие духи, пожалуй, тоже. Мы никогда, никогда не… «объединимся» с людьми. Мы никогда не будем сотрудничать.       — Но почему?! — Китти вскочила. — Тогда, с големом… это ведь ты помог мне, ты подтолкнул к тому, чтобы спасти Мендрейка, ты подсказал, что делать и окликнул, когда я уже готова была уйти. А это прекрасный пример и значит…       Медленно, даже, пожалуй, слишком, мальчик поднялся на ноги, делая это словно под принуждением:       — Да, — проговорил глухо. — Я подтолкнул. У меня было пять тысяч лет опыта для того, чтобы изучить ваши человеческие мозги. Ваши примитивные человеческие мозги. Это моя работа — влиять на людей сообразно своим целям. Я использовал тебя. Но в целом — да. Ты приятно меня впечатлила, Китти.       Голос без возраста звучал бесстрастно, злые слова скользили холодными змеями, забирались под рубашку, под кожу, под ребра…       — Не пытайся казаться хуже, чем ты есть, — заставила себя по-кошачьи встряхнуться Китти. — Мои примитивные человеческие мозги всё же позволяют мне заметить, что ты, Бартимеус, сам себе противоречишь. Ты подтолкнул меня, ты манипулировал мною — ладно — ты в конце концов демон и всё такое, но… позволь напомнить: если бы голем уничтожил Мендрейка, ты бы оказался на воле. — Так? — В горле пересохло, и Китти сглотнула. Да. Да. Это подтверждало её теорию. Это вполне подтверждало. — Но ты меня окликнул, потому что ты хотел…       — …хватит! — голос громыхнул, и Китти невольно вздрогнула.       — Это именно ты, ты спас его. Да, моими руками, но спас его ты, — продолжила тем не менее напирать она — даже вперёд подалась, опершись о колено ладонью. — Ты говоришь, что ненавидишь Землю, ненавидишь хозяев, но, тем не менее, одного ты спас, и это отвергает все твои слова. И если этих моих слов тебе не достаточно, что ж, у меня есть ещё один вопрос: что насчёт Птолемея?       Свечи погасли. Тьма и тишина навалились на Китти разом. И в этих бесконечных, бесприютных, злых тишине и тьме Китти, казалось, слышала, как по её собственным венам струится кровь. Выдохи и вдохи мнились оглушительным гулом, сердце звенело бубном. Не было ничего. Китти стояла в нигде, в ничём. И, выпрямившись, яростным порывом втянув в лёгкие столько, сколько сумела, воздуха, Китти почти закричала в это беспросветное «ничего»:       — Так что насчёт вас с Птолемеем, Рехит Александрийский?!       И всё возвратилось — комната, свечи, мальчик. Снова сидящий, с по-девичьи хрупкими руками, поднятыми к лицу.       — Отпустила бы ты меня, Китти Джонс. Я устал, — глухо прозвучало по-человечески прямо в ладони. — Прошлое ворошить не стоит. Это ни мне, ни тебе не нужно. — И, покачнувшись игрушкой-неваляшкой, замер на месте.       Что-то мешало вздохнуть и, когда это наконец получилось, Китти услышала собственный рваный всхлип. Глаза её невыносимо горели слезами, которые она силилась заставить себя сдержать.       Голос Бартимеуса. Что прозвучало в нём? — Китти не могла описать, Китти боялась прочувствовать, и чувствовать не хотела. Даже от малой толики этого одиночества, даже от малой толики этой боли собственная душа Китти, вывернувшись наизнанку, тотчас изошла на крик. Ей захотелось податься вперёд, утешить, ей захотелось проклясть себя за то, что вообще посмела войти в пентакль, за то, что посчитала себя в праве рыться в прошлом, за то, что вторглась без спросу, куда не звали.       Ноги перестали держать. Рухнув на колени в опасной близости от красной меловой линии, несколько мгновений Китти отчаянно боролась с рыданиями. Нет. Тогда, три года назад, Китти такого горя не видела в Бартимеусе. Китти не видела в нём этой всеобъемлющей, сокрушающей пустоты. Рана была свежей и Китти, сама того не подозревая, вставила в рану нож.       — Прости меня. — Справившись хотя бы с дыханием, произнесла она. — Прости, что потревожила тебя. Клянусь, я сделала это не со зла. И прошлое твоё ворошила только лишь потому, что хотела тебя понять, хотела узнать, каков ты на самом деле.       — Что ж, не могу не отметить, это похвально, Китти. Ты одна из очень немногих, кто попытался увидеть во мне меня.       — … И я бы отпустила тебя. Правда отпустила, но я вынуждена тебя просить, — продолжила Китти, даже не прислушавшись толком к его словам. — Мне нужна твоя помощь, Бартимеус. Нужна прямо сейчас, а ты единственный демо… ох, прости… ты единственный дух, которому я могу доверять.       Мальчик усмехнулся:       — Ну вот… вот мы и дошли до того, что тебе нужно на самом деле. Ну давай… хозяйка. Я жду твоего приказа.       Китти, ударив о пол ладонями, возмутилась:       — Я не хозяйка. И вовсе не собираюсь тебе приказывать. Только прошу. О помощи. И если ты откажешь, я произнесу заклинание. Я отпущу. Да я… — скупо улыбнулась, — даже и не учила слова веления. Это мерзость, иметь дела с которой я не хочу. Но сейчас я и правда нуждаюсь в помощи. У меня больше нет времени ждать. Мендрейк — он отыскал меня и я…       Что-то изменилось. Мальчик в круге ссутулился, обнял себя за плечи.       — Мендрейк умер, Китти. Спи спокойно. В этом тебе моя помощь…       — …Нет! Не далее, как сегодня… — перебила, не дослушав, Китти. Смуглые пальцы стиснулись в кулаки:       — Он умер, Китти, — подался вперёд темноволосый мальчик. — Тебе не о чём волноваться, — произнёс по складам, почти прорычал. Но Китти ему возразила:       — Разве? — подняв забинтованную ладонь наполовину в примиряющем, на половину в демонстративном жесте, быстро заговорила едким, не терпящим никаких возражений тоном: — не далее как сегодня достопочтимый премьер-министр Британской империи, многоуважаемый Джон Мендрейк посетил этот дом, и могу тебя заверить, мёртвым он не выглядел абсолютно. Потасканным — да. Но Мендрейк живёхонек и…       Облик мальчика затуманился, покрылся рябью, будто озёрная вода под порывом ветра.       — Так что же?.. так почему же?.. — бормотали губы почти беззвучно. И шёпотом звучали слова на языке, которого Китти не понимала. Запнувшись на полуслове, Китти смотрела на джинна. Китти смотрела, осознавая, прямо сейчас повернула нож. Она отыскала причину боли и, сама того не желая, снова ударила прямо в уязвимое место.       — Так ты говоришь, он жив? — медленно произнёс Бартимеус с каким-то чуждым, чужим акцентом. — Ты говоришь: премьер?       — Да, — съежившись в центре пентакля, кивнула Китти.       — Что ж… хорошо. — Тяжкий, пронзительно долгий вздох прокатился по комнате, и язычки свечей затанцевали, растревоженные сопровождавшим его резким порывом ветра. Поднявшись на ноги, Бартимеус жестом заставил подобравшуюся было Китти оставаться на месте: — ну хватит прыгать. Просто соревнование по приседаниям какое-то. — Он словно ожил, но с тем одновременно замкнулся. — Помочь я тебе не помогу, и прямо сейчас, Китти, ты, как и обещала, меня отпустишь. Но я дам тебе совет. Если ты и вправду (во что мне, впрочем, верится смутно), мне доверяешь, ты ему последуешь. Если же нет… — И многозначительно замолчал. — Так вот, — продолжил после недолгой паузы. — Отправляйся к Мендрейку. Он поможет тебе, а ты — ему. Это единственное, что теперь я способен сделать.       Сделать       …Для Вас.       …Обоих.