Свободные отношения

Пётр правда не понимает смысл свободных отношений. А поскольку лучший способ узнать — испытать на себе, при первой же возможности, когда безымянная девушка, которую он зажал на вечеринке со всем, что разрешено и запрещено, предложила ему стать их частью, он согласился. Мальчик, с которым она мутила, больше походил на сладких девочек с обложек. По крайней мере, ему так показалось. Первое впечатление обычно обманчиво. Познакомили их наспех: Ванда, та девочка, вручила своего парня в руки Петру и смылась пить дальше, потому что «мешать не собиралась». У Петра на неё были планы этим вечером, но она сама повесила на него ярлык «запасного секса». Фактически, он не остался в проигрыше. Реми, тот мальчик с обложки, был подшофе. От него приятно пахло вишневым вином и сладкими сигаретами, на шее блестело пара слабых засосов, оставленных на прощание. Такие сойдут за дня два-три. Пётр не любит метить себе человека, но именно эта шея влекла, как черновик, на котором его обязанность — расписаться. Но он всегда успеет. Только в нём за вечер рюмка водки, самой отвратительной в его жизни, если бы не «ты же русский», он бы с ней не стал связываться, и примерно стакан дорогого коньяка. По сути, он не пьян. И сейчас он мыслит логично. Потому что по-другому описать эту волну он не может. Он размышляет не о попойке, не о скором лёгком сексе, не о стереотипах о русских, а о свободных отношениях. То есть, если у его девушки есть парень, и этот парень не он, то у него в комплекте с девушкой появился парень? Тот парень, который стоит перед ним, слегка пьяный, и рассматривает. Сравнивает. Анализирует. Хочется сказать: «прости, но нас уже сковала судьба в одну связку». Хочется спросить: «то есть, теперь ты мой парень тоже?». А также хочется повалить его. Беззащитного, слабого и сексуального. Возможно, Распутин немного пьян. Потому что обычно такие мысли ему в голову не приходят. Вечеринка заканчивается рано утром. Пётр умудряется найти среди толпы Ванду с ещё больше напившимся Реми, и проехаться с ними до любимого отеля, куда часто приезжает Ванда, сбегая из дома. Все это она успела рассказать, когда все они, втроём, лежали в прохладной постели, слушали просыпающийся город и чувствовали запах гостиничной пыли и сладких сигарет. Тогда у Петра было достаточно времени, чтобы рассмотреть губы Лебо. Грешно зацелованные и искусанные, как ни странно. Засыпают они под позднее утро, уставшие и довольные знакомством. * Спустившись в гостиную ближе к концу дня, Пётр падает на диван и закрывает глаза. Понимает, что варится в чем-то, что не должно его касаться. Но интерес перевешивает. Есть контакт, значит, есть доступ к Ванде, значит, есть доступ к Реми. Не то чтобы он сильно привлёк его, просто у Лебо слишком красивые губы, глубокий взгляд и привлекательное тело. От душных мыслей не спасает ни стакан воды, ни проверка занятости на неделю. Всё, о чем он думает сейчас — Реми. Он единственный, кто ничего о себе не рассказал. Мальчик мирно спал на плече у Распутина всё время. Когда из их спальни выходит сам Реми, Пётр цепляется к нему взглядом, провожает до окна, после — кухни. — Чего-то ждёшь? — первое, на его памяти, что сказал мальчик. Конкретно ему, не в пустоту. Поэтому Пётр не мог не ответить. — Тебя. Всех тех, кто вчера повлиял на состояние его губ, знали, на что идут. Потому что целовать Реми, сонного и слабого, невероятно. Потому что сталкиваться с его языком, трогать под свитшотом, кусать и смотреть в карие с рыжиной глаза — невероятно. Сам Реми невероятный. Ронять его под себя и как можно аккуратней устраивать головой на диване в гостиной — тоже вызывает у Распутина множество эмоций. — Не боитесь? — Ванда спускается тихо. Или это они увлеклись процессом с головой. — Это общественное место, и если вас запалят, накатят штраф. Тут с этим строго, поверьте, я знаю. Я пообещаю в номер не заходить в ближайшее время, так что можете там закрыться. Мне позвонить нужно, ещё я есть хочу, так что выйду. Стоило Петру расслабить руки, как его мальчик выскользнул из-под него и подошёл к своей девушке. Сказал «спасибо». И поцеловал. Пётр смотрит на Реми, целующего Ванду в её чистые от косметики губы, и думает: «серьёзно?». Эта горячая штучка только что лежала под ним и разрешала трахать себя языком, его языком, выгибаясь под ним и подставляясь под его руки. Сейчас она целовала его девушку, что вот вообще не в тему. Но это было быстро — не для Петра, конечно, но. — Спасибо, дорогая. Я тебе должен, — он даже не смотрит на неё, когда выходит из гостиной. Ванда не провожает его взглядом, пока не хлопнет дверь. Ничего больше не происходит, и Пётр странно поражается иронии свободных отношений: на тебя не наплевать, но, по сути, ты никому не сдался. * — Мы трахаемся уже… — он тянется к телефону, находя его в кармане джинс, лежащих неподалёку. Пётр готов поклясться, что так элегантно выставить беззащитные и немеченные лопатки на его памяти никому не удавалось, — …минут двадцать. Что-то не так? Пётр задумывается только сильнее. Вообще, да, его сильно заботит образовавшийся треугольник, перетекающий в многоугольник, фигуру с хаотичными связями. И эта тишина после вопроса медленно, но верно заставляла мальчика под ним с его членом терять возбуждение. — Не нравится? — Нравится, — из него плохой официант, потому что он не знает, как подать блюдо. В этом своё искусство, своя техника: продемонстрировать главное, скрыть лишнее, закончить соусом. Вот только конкретно эта ситуация полита говном. — Забей. Мне не привычно всё то, что происходит, считай меня новичком. — Конкретней? Распутин не хочет ничего объяснять. Он хочет Реми, потому что у него появился шанс овладеть им. Поэтому он хватает его за длинные волосы, сжимает и тянет на себя, ускоряется, заставляя мальчика под собой нервно покрикивать, и впивается в изящную шею. Пётр не любит метить своего человека, но конкретно для Реми он готов сделать исключение. Ограничиваться одним или двумя засосами не собирается, оставляет огромные, налитые, с отпечатками зубов. Такие будут сходить неделю или больше. Он только рад этому. Кажется, Реми понял. Потому что после секса лежал и не отрывал взгляда. * Девочка предупредила, что её отец уезжает в командировку. Только все знают, что «командировка» ждёт его с обогретым домом и улыбкой, маленьким ребёнком и калясочником, которому её отец готов отдать остаток своей жизни. И что однажды они переедут в особняк. Пьетро даже пытался поговорить об этом с отцом, но тот пока не готов. Мечты, мечты. — Ты никогда о себе не рассказывал, — говорит за рулём Распутин. Ванда сказала, что взять машину её отца не будет плохой идеей. Если отец не узнает, а брат не спалит, может даже не попасть. А Пётр никогда не против помочь милым людям. Один из них сидел на соседнем кресле и удивлённо смотрел ему в глаза. — Это секретно? — Знаешь, не любитель всем рассказывать о себе. Но, думаю, тебе можно. Какой род информации тебя интересует больше всего? — сначала водитель не понимает, к чему ведёт разговор, но сталкивается с блестящими от азарта глазами и понимает. — Любимая поза? — Нет, о себе. В смысле, о себе. — Тут ничего интересного, честно, — мальчик улыбается, немного грустно, но это подтолкнуло его к беседе. Спящая на задних сидениях девочка заткнула уши и заняла их музыкой, так что времени у них было достаточно. — Живу самостоятельно, потому что все родственники не шибко рады мне. Родители разошлись: мать к новой семье, отец к наркоте. Он уже год лечится, встал на путь верный. А я… — Реми едва сжимает губы и задерживает дыхание, — иду по его стопам, ха. Минуту в салоне развадался только шум снаружи. — Этому есть точная причина? Или интерес сыграл злую шутку? — наконец решается он. — Честно, есть, — он кладёт ладони на ноги и перестаёт смотреть на дорогу. — Я пять лет встречаюсь с мужчиной. Встречался. Не то чтобы мне хотелось брака, но все медленно перетекало это. — Измена? — разрешил себе предположить. Только мальчик мотнул головой. Жаль, было бы иронично. — Авария. В ближайшее время можно было ехать прямо, светофоров не наблюдалось, поэтому он настроился слушать не одним ухом. — Он выжил, но не без потерь. Сам отказался от помощи. Поэтому я стал сам по себе. Выносить вердикт было страшно. Потому что страх за мальчика и волнение о его разбитом вдребезги сердце затыкали рот, хотелось прижать его к себе и запретить думать, слышать, видеть. — Глушишь боль наркотиками? — Вывожу зависимость сильнее любви к нему. Лучше дрожать от ломки, чем от разбитого сердца. В первом случае можно хотя бы попросить о помощи. * В ванной комнате у Ванды не оказывается душа, не сказать чтобы ему нужно было. Пустующая ванна с тёмной шторой манит только больше, потому что не требует сил стоять. Он может расслабиться, наконец-то. На глаза предательски сильно брызжит вода. Иногда Реми кажется, что он мазохист, потому что первые секунды он ничего не предпринимает. Но отворачивает кран и выходит за полотенцем. Голый, с мокрой дорожкой следов за собой, чуть не поскользнувшись. Возможно, так и есть. Всегда было. Поэтому он влез в эти свободные отношения, поэтому он не может отказаться, поэтому он сейчас здесь: с полотенцем в руках, с голой задницей и объебаным лицом. Дверь открывается примерно так же неожиданно. Реми не нужно гадать, кто это. Он чувствует запах — грубый, сильный, доминирующий. Пётр замечает его и замирает только после того, как закрывает дверь и снимает с себя футболку. — Мне выйти? — то, как он поднимает брови, в принципе мимика слишком сильно напоминает ему о… Нет. — Останься. — Ладно, — Реми готов поклясться, что у него стоит. Только это не отменяет того факта, что мурашки окутывают его тело из-за прикосновения чужих рук к его плечам. Его пробивает током, вроде бы и правда пробивает, но он чувствует тепло Петра, ту маленькую его частичку. Когда губы тянутся к его шее, а руки вниз, к стоячему члену, Реми расслабляется. По крайней мере, разрешает себе это сделать. Но ни губы, ни руки не преодолевают расстояние. Пётр стоит позади него и дышит. Жарко. — Залезь в ванну, — просьба, приказ ли, не важно. Лебо сам делает шаг вперёд и перешагивает бортик, садится на колени и ждёт. Как собачка, только не верная своему хозяину. Отчасти. — Поставь руки на бортик, только не подскользнись. Реми хочет. Хочет всего: знать, что он собирается сделать, почувствовать, что он собирается сделать, — всего. И выгибается, чувствительный член касается поверхности воды, что толкает его вздрогнуть. Он слышит, как замирает Пётр. Как рассматривает его со спины. Как после второпях залазит в воду и подводит к нему пальцы. Как проталкивает один и не даёт ни секунды, как начинает высовывать, двигать им. Лебо правда нравится. Что бы он ни сделал сейчас и что бы ни сказал, ему нравится. Поэтому он отталкивается и становится только ближе. Петру это послужило знаком. За первым был второй, за вторым — третий. Горячие выдохи было сложно сдерживать, только когда пальцы покидали его зад, прерывались на бултыхание, но снова входили до костяшек. Распутин буквально мучил его: грубо трахал его тремя пальцами, резко вытаскивал и вводил один. Притом Реми должен быть тихим. В соседней комнате спит Ванда, через пару часов ей уходить. Как мужчина, он должен дать ей шанс выспаться. Мужчина, которого с чувством насилуют пальцы другого мужчины, и оба они, фактически, её парни. Странная картина. — Прогнись ещё сильнее, — говорит в какой-то момент Пётр. Прогнись ещё сильнее, говорит. Сильнее некуда. Казалось, со спины итак видно его живот, но мысли появились позднее порывов действовать. До Лебо дошла суть сказанного, вернее, намерения, когда его коснулся язык. Прохладный, мокрый, выбивающий последние эмоции и, вроде бы, искры. Закончилось все так же быстро, как началось. Реми кончил, не трогая себя, послушно держа руки на бортике. От этого стыд заливал все эмоции поверх, затапливал, лидировал с каждой секундой. — Вы закончили? Ванда не стеснялась. Ходила по дому в одном белье, не боялась оставаться без верха, когда относила кому-то чай. И сейчас стояла в дверном проёме в одной домашней кофте, старой и местами рваной. Реми было приятно на неё смотреть, даже с осознанием, что только что её парень оттрахал его в ванной пальцами. Может, было чуть приятней. — И тебе доброго утра. Распутин все так же не понимал удовольствия свободных отношений, но. Много «но». Ему нравится.