равнодушие

гэвин просыпается. солнце жалит, скребётся в окно, подвывает — голодное и когтистое. приносит в ноги мышей, хвастается, хрустит косточками. оставляет огрызок хвоста. гэвин отдаёт огрызки салли. одевается, путаясь в рукавах, режет пальцы о полицейский значок, кобуру крепит скрытую, пересчитывает дырки в старом кожаном ремне. перекрывает воду, выключает громоздкую технику из розеток и думает, что это в последний раз. нужно мысленно собраться, погрузить неразобранные коробки, отдать хозяйке ключи. это в последний раз, думает гэвин, запирая квартиру. но он всё равно возвращается — рано или поздно. гэвин думает: уже скоро, уже скоро. но ничего не происходит. время словно застыло, замёрзло. он белкой крутится, не двигаясь с места. ожидание себя не оправдывает. он будто бы разозлил богов. на улице ждёт хлоя. она улыбается, приглашает сесть на переднее. путь проходит в молчании, лёгком и светлом. в поразительном контрасте — его привычные будни выключили, прикрыли шторкой и завесили праздничной мишурой. вам нужно отдохнуть, говорит хлоя, пожалуйста, возьмите отпуск, — прекрасно зная, что её не послушают. только когда этот день закончится, говорит гэвин, зная, что этот день не закончится никогда. под ногами свежий снег хрустит, следит за ними сквозь облака солнце. у пирса не стоит привычно катер, не горит подсветка, сухо приветствует умный дом. пахнет рыбой. мёртвой. элайджа сводит шрамы под двадцать два. гэвин не сводит шрамы, когда случается тридцать. или больше. меньше. разницы нет. на безымянном — белёсый след, вмятина, и кожа — другая, по-эластичному тонкая, будто плёнка поверх. большой палец привычно тянется прочувствовать хлад металла, но натыкается на сухую мозоль. обречённо. бессмысленно. всё ещё привычно. прошлое — прошлому. настоящее — будущему. будущее — к чёрту. но так ли бог к нему благосклонен? бог улыбается почти снисходительно, и это самое "почти" спасает бога от сломанного носа. цепляет взглядом за осанку и мешки под глазами. тремор рук и торчащий за резинкой домашних штанов ствол. начинает вдох и даёт продолжить собственный хриплый выдох. бог говорит ему: знаешь же, стоило того. говорит: хорошо, что жизнь нельзя переиграть. не говорит: ты обещал мне, помнишь? гэвин свои обещания считает по пальцам левой руки, потому что вся правая — сплошная клятва. в какой бы абсолют не возносил себя брат, страшный суд не обойдёт его стороной. как и всех прочих, вознёсшихся и обрётших величие, потому что все согрешили и лишены славы божьей. гэвин тянет его за собой, ослепшего, вперёд, хотя казалось бы. почему не наоборот. смеялись тогда «вернёмся домой и всем им покажем». но — дома не было. эл воздвиг крепость, но не нашёл себе в ней места. гэвин вырыл нору, но так и не научился в неё возвращаться. так и слоняются, неприкаянные. в своё время они клянутся — так, как и положено, на крови, — что пройдут это дерьмо вместе. режут ладони — правые — чтобы помнить; чтобы заживало дольше. окунают сцепленные пальцы в тириум и замирают. не дышат. минута и тринадцать секунд. любуются, рука об руку, болью. разделённой. обоюдной. братской. потом, конечно, ловят отходняк — тириум, сука, токсичный, — но остаются собой довольны. предательство — дело семейное, и они нарушают традицию гордо. ведь если бить — то ломать. сломанное можно починить. элайджа чинит, вкладывая в срастающиеся кости душу — как чинил бы самого себя. но он не может. (гэвин — может). его дело — это пластины особенно прочные, кровь причудливо синяя и оставленные без ответа смс-ки. это оплата счетов, чистящая террариум хлоя и обследования в частной клинике. забота, кроящаяся в платиновой кредитке и миллионной страховке. красная дорожка под голыми пятками. холодная под лопатками ладонь. уверенность в завтрашнем дне. звук от обильно смазанных меж собой шарниров. сливающиеся стыки пластин, поблёскивающие трубки, переливающиеся платы. у механического бога руки в крови по локоть и сверкают от счастья глаза. гэвин стоит — как защитник, как продолжение всей его сущности — за правым плечом брата; и любуется. внутри его дети и правда красивые; такие, какими могут быть только возлюбленные создания затапливающего своей любовью отца. творец улыбается, утирая нос — и размазывая аквамарин по лицу. изнутри их поглощает гордость: друг за друга и за чад своих непослушных — растущих и познающих мир. хлоя стоит за левым плечом элайджи — и улыбается. — теперь здесь подводящая трубка. а тут, да, заслонка на случай… у новых моделей — новые примочки. элайджа светится весь, как рождественская (далёкая, из самого детства) ель, переливается цветными огнями, весь в масле залепленный, потрескивает и пахнет свежей смолой. жизнь выкладывает из таро перекрёсток и задорно смеётся. элайджа опасается башни, гэвин — повешенного. они всё равно выпадают, потому что с судьбой не спорят. выпадает колесо фортуны. хлоя легко дотрагивается до их плеч и просит к столу. улыбается привычно мягко, и глаза её сияют. днём идёт вещание. эл липнет к экрану, говорит что-то про корпус и сбоящее зрение. увлекается, пересказывает характеристики, предполагает худшее. просит хло проверить запасные детали. запястье горит. плечи бесконтрольно дрожат. гэвин успешно делает вид, что всё в порядке. но этого всё равно недостаточно. звезда падает. эл спотыкается, путается в проводах и сбивает поднос. издаёт звуки испуганного щенка, фырчит, так и не поднимаясь с пола. смотрит: внимательно, снизу вверх. ведёт свою игру и просчитывает ходы. протягивает руку гэвину. не спрашивает: — встретишь со мной апокалипсис? или: — поддержишь революцию, которую устроил мой андроид? или: — не подыхай раньше меня, договорились? гэвин протягивает руку в ответ. не отвечает: встречу. или: поддержу. или: не подохну. эл понимает его — как и всегда — без слов.