-196

Раннее утро встречает рассеянным светом со двора — похоже, снегопад заканчиваться не собирается. Свет светом, а темень в квартире всё-таки непроглядная. Нарушая тишину, стучат на стене завезённые ещё из предыдущей, материковой, квартиры огромные часы и гудит счётчик. Даже соседи, похоже, спят, раз из-за стенки не слышно ни шороха, а то днём их разговоры слышны так, будто в собственной квартире сидит кто-то ещё. Не мешает, привыкаешь быстро, да и чувствуешь себя менее одиноким. Механически он влез в халат поверх растянутой майки, не включая свет. Сразу же поплатился — задел миску, и та — хорошо хоть пустая — с грохотом перевернулась. Он дёрнулся было в заведомо бесполезной попытке что-то сделать, но только кулак сжал, когда громкий звук резанул по ушам. И разумеется, не только по его ушам. Из того, что здесь служило коридором, донеслось низкое ворчание, заскрежетали по полу лапы, и в комнату трусцой вбежал пёс. Заметил его, вскинул голову, завилял хвостом и, видимо, для приличия гавкнул. Да чёрт, не хотел же Федю будить, так бы хоть немного побольше дал поспать ребёнку. Федя сделал вокруг уроненной миски два ленивых круга и учесал обратно на своё придверное место. Напоследок потрепав доверчиво подставленную макушку, он вышел из квартиры и как следует прихлопнул за собой дверь. Длинная лампа в подъезде — о чудо — всё же освещает выход из лифта и торчащие из некоторых почтовых ящиков газеты, хоть и гудит натужнее вчерашнего. Ещё гудит ветер в предбаннике — сразу сыпанул колючими снежинками в лицо, как только открылась дверь. Враньё, снежинки по определению имеют какую-никакую связь с чем-то красивым. То, чем беспощадно мело на улице, было милосерднее сразу назвать просто замёрзшей водой. Снегопад и вправду никуда не делся с вечера, разве что валит не плотной стеной, а так, отдельными снежинками. Снег, судя по всему, шёл основательно только пару-тройку часов, потом стало спокойнее — вон, даже соседские труды не пропали даром, хотя во дворе, конечно, лежит столько, что к улице придётся спускаться. Там-то чистят, чтобы трамваи проехать могли, а здесь — вон, почти на целый этаж слежавшегося снега, до апреля-мая точно так и останется. Снег. В голове складывается чёткая мысль, что если бы он взялся рассказывать кому-то о месте своего обитания (ха, если бы кто-то спросил), едва ли вышло бы избежать упоминаний холодной белой жижи в каждом предложении. Хорошо, если многократных, по крайней мере. Ещё хорошо будет, если спуститься отсюда удастся на своих двоих, полностью контролируя происходящее. Голуби копошатся у подъезда — сердобольная бабуля со своей высоты первого этажа вытряхивает из бумажной упаковки хлебные остатки. Нельзя голубей хлебом свежим кормить, ну нельзя же, хоть просушили бы. Сидит на снегу среди всей этой хлопающей крыльями чёрно-серой птичьей каши голубь с двумя протянутыми вперёд розовыми ногами с коготками, глупо как-то. Бедный, а передние ноги кошка, что ли, откусила?.. Перед глазами сразу встаёт ставшая уже привычной картинка — местная ребятня, надёжно затянув шарфы и заткнув штанины поглубже в высокие ботинки, сначала карабкается на крышу подъезда, а потом крутит сальто в сугробы. Собственно, с подветренной стороны уже намело столько, что на карниз хоть пешком поднимайся. Снег — ещё одна причина, по которой автомашины не пользовались спросом. Такие были разве что у нескольких совсем уж высокопоставленных, которых легко могли сорвать с места и отправить куда угодно в регионе, да тех, кто электростанцию в паре километров от города обслуживал. Наличие личного транспорта обязательно означало либо то, что счастливому обладателю необходимо регулярно раскапывать железного коня, либо то, что по весне придётся разбираться с последствиями — не каждое чудо советской инженерной мысли вынесет около пяти месяцев под несколькими метрами слежавшегося снега. Ремонтировать выходило себе дороже, так что большинству населения проще было смириться с ежедневной необходимостью ходить пешком до остановки и ждать трамвая. На школьном табло с другой стороны дороги — благо, ветер и вправду сжалился, стало видно дальше собственного носа — не самые приятные минус тридцать три. Не ужасно, конечно, но могло бы быть и лучше. А пока не получил очередной пригоршней замёрзшей воды по лицу, лучше не зависать в середине пути. Ладно, у жизни в, как бы выразиться цензурно, государственных центрах есть свои плюсы. Вот, например, даже если с тремя пересадками через Красноярск в Москву летишь, всё равно никто не гарантирует, что в аэропорту на тебя не посмотрят так, будто ты действительно в своей тундре с хрестоматийными медведями воевал. Да, и водку драл ящиками, куда ж без этого. Интересный факт: если летом организовали спецрейс и тебя бегом доставляют куда-то на материк на кукурузнике, без водки действительно никуда — отопление в это летающее ведро — то есть, конечно, достижение советской промышленности! — как-то не провели, не сложилось. Даже интересно, как этих довезли. И интересно, как скоро народ перестанет стучаться в магазины среди ночи и спать сутками, придёт в себя и работать начнёт нормально. Культурный шок — штука серьёзная, ладно, что уж там, открыто подшучивать как-то некрасиво, наверное. Когда в дверях очередную порцию выгрузившихся из одного трамвая гостей приветствуют явно сонные, но лучезарно улыбающиеся студенты-волонтёры, картинка кажется нереальной. Не первый раз и не десятый, привыкнуть пора, что кому-то дано природой умение изображать бодрость и свежесть как после короткого утреннего дождя ранней московской весной, даже если спал несколько часов в автобусе, скачущем по неровной заснеженной дороге. Даже если хорошо понимаешь, что тебе таким жизнерадостным до конца дня ходить, завтра так же и послезавтра так же, скорее всего, а потом ещё в любом случае несколько дней познавать прелести разницы часовых поясов. В общем, поразительно. Ещё действительно поразительной оказалась многоязычная речь с разных сторон: видно, а точнее слышно, как запаздывающие представители союзных республик быстро находят своих и стараются держаться вместе, чтобы не растеряться. Такое здесь точно не каждый день услышишь — хорошо отвлекает от поднадоевшей рутины. Кто-то в стороне на русском с заметным акцентом обсуждает крепления для задней стенки кондиционера. Какого к чёрту кондиционера, какие крепления, в каком мы году вообще, секунду. Из столовой пахнет квашеной капустой с сосисками. Сосиски всегда холодные, их, наверное, прямо из подвальных криокамер и подают, а на горячее наверняка подадут фирменный радиоактивный супчик, чтобы все сразу поняли, куда попали. На пленарном заседании присутствовать надо, здесь не поделаешь ничего, особенно если ты не последний научный сотрудник. Светить лицом сильно не приходится: сидишь себе в первых рядах с лицом бывалого уголовника, свитер только повыше поднимаешь, в дублёнку кутаешься и хлопаешь, когда хлопают остальные. Пуговица круглая и гладкая, глупого и какого-то жидкого цвета, ручки у кресла потёртого тоже жидкие и тягучие — лак кое-где слез, и кресло, как и паркет, как и стены в бежевой краске выглядят видавшими виды. А зданию ведь не так много лет, зачем здесь эта краска вообще. Можно было с таким же успехом, кстати, не везти в такую даль тонны паркета, а найти решение получше. Ладно, вроде не архитектор и даже не инженер, куда уж — может, действительно кто-то там знает лучше. Или это решают никакие не архитекторы. Наверное, это вообще не их дело. Глаза закрываются, стрелки на часах плывут, на других тоже плывут, время почему-то не совпадает, ну, предположим, надо будет домой прийти и сверить с теми, что из окна видно.