Царская семья.

Он пахнет грозами. Ярко, пробивающе, до головокружения. Юлик — гроза. Неотвратимая красота, вспышками молний напоминающая о своей опасности – Руслан подставляет испачканные в краске запястья ливню и дышит через раз. Словно погружение в ледяную воду – до боли в легких и блаженного тумана в голове; Руслан тонет в его глазах, полностью отдается вымораживающему изнанку желанию. Влюбиться в Романова – легко, устоять перед ним – чертовски сложно. И Тушенцов раз за разом перебирает в голове все моменты – мгновения счастья – рядом с ним. От первого знакомства до статуса одного из самых близких. От близкой дружбы до крышесносной любви. Больше, чем просто танцы посреди комнаты дворца. Больше, чем минимальное расстояние между ними на ужине. Больше, чем украдкой наблюдать за Русланом, прекрасным, опасным, крепко держащим карандаш. Больше – ближе – запретнее. Юлик чуть раздраженно вздыхает и делает глоток. Кофе обжигает горло, вызывая естественную реакцию вроде першения и выступивших слез, но Романов удовлетворенно хмыкает и небрежным движением стирает влагу с щек. Он следит, как рука Руслана тянется к наброскам, выводит линии, стирает, растушевывает, пока пальцы не покрываются неравномерным слоем графита. Сидящий напротив Юлик станет рисунком, пожалуй, на полторы чашки обжигающего черного кофе, который Романов глотает залпом, чуть морщась от горького вкуса. Пищевод обжигает, а по бумаге бежит линия пепельно-серая, выводя по контуру четкие линии. – Опять меня рисовать собрался? Русь? – Ну черт побери, Юлий. Я же тебя не отвлекаю, когда ты читаешь. Юлик хрипло усмехается. – Давай скорее. Нас ждет поезд до Парижа. – Попозируешь мне там? – Конечно.

***

В их новой квартире пусто, тихо и спустя два часа творческий беспорядок – любимое положение вещей Руслана, если подумать. Юлик скидывает пиджак и легко пробегается пальцами вдоль ровного ряда пуговиц рубашки. Ни стыда. Ни стеснения. Руслана это не особо волнует; его вообще сейчас интересует только две вещи: тело его парня, и отвратительно-сильное желание Юлика закурить, противиться которому становится все труднее. Он скоро сдается – зажигалка и упаковка сигарет находятся под мольбертом с пейзажем. Юлик с удобством устраивается на стуле и застывает неподвижной статуей – Руслану так, конечно, проще, но неподвижность карих глаз, впивающихся в него взглядом, посылает по телу нервную дрожь. Руслану, впрочем, и это по кайфу. Дрожь щекочет нервные окончания, и Руслан вновь выводит линии, стирает, растушевывает до бесконечности, а Юлик чуть закусывает сигарету. Абрис, полутени, валеры и прорисовка, дрожащая черт знает от чего рука на муштабеле. Ему коснуться хочется линий Юлика по светлой коже, болезненно-остро провести по ним рукой, но Руслан лишь прикрывает глаза и самому себе качает головой. А в следующую секунду под кончиками пальцев ощущает холодную кожу, и сам не понимает, как так вышло. Под пальцами у Руслана холод-мороз, а на губах его поцелуй, обжигающий-горячий, запускающий раскалённую лаву по синим венам. Руслана захватывает, с головой лавиной накрывает, и он пошло стонет Юлику в чуть приоткрытый рот, но его ничерта не смущает. Язык Юлика, едва касаясь его, выжигает все изнутри, и он тянется, льнет к нему, в мазохистском бреду удовольствия наслаждаясь пыткой деструкцией. Руслан почти не целует уже – кусает, втягивая в себя его светлую кожу, и Юлик точно знает, что через пару часов он будет пестреть лилово-бардовыми разводами по шее и груди – банально до невозможности, но он почему-то улыбается. Улыбка у него другой становится, и глаза, затуманенные от страсти темнеют. Руслан на него смотрит, любуется даже. – Котенок, – шепчет он. И Юлик стонет под ним так нежно-сладко.