Накинь мне шаль на плечи

      Золотая осень — так можно назвать это время года в Петербурге; отрезок времени, когда листья шуршат под ногами прохожих, а в небе зависает очередная серая туча. Яркий хоровод листвы перед глазами, холодная Нева под ногами на мосту, сносящий шляпки дам ветер — всё то же из года в год.       На календаре давно октябрь, но память Раскольникова будто отшибло ещё в июле, а может, и ранее, когда в голове зародилась эта мысль. На нём всё то же пальто, с разноцветными заплатками на локтях; вьющиеся волосы приминает протёртая шляпа. Он до сих пор не убрал ту петельку для топора внутри одежки — она всё ещё маячит перед глазами каждый раз. Да и способность по-настоящему трезво мыслить у него бы окончательно пропала, если бы не Разумихин.       Кажется — он тот, к кому Родион пойдёт за помощью чуть ли не в последнюю очередь, но Дмитрий же решил иначе, стоило только русой голове Раскольникова показаться в дверном проёме. Всю Родину горячку он провел у его постели, в маленькой каморке с жёлтыми, облезшими местами обоями, будто прикованный к другу, который сейчас шагал по улицам столицы, с немного неожиданным намереньем навестить Разумихина. То ли со словами благодарности, то ли с другой просьбой.       Ветер царапает кожу на лице; мужчина щурится, вжимая голову в плечи и придерживая шляпу. Уже виднелся силуэт знакомого дома, даже окна, выходящие на улицу. Серые глаза Раскольникова сосредоточенным взором скользили по очертаниям шпилей и многочисленным крышам; неприветливым, холодным подворотням и живым улицам. Сразу виден этот контраст тёмных переулков и искрящихся проспектов, а людским сомненьям, грехам и помыслам только здесь и жить. Сам город — рассадник.       Мужчина шагает по лестнице, поднимая голову и смотря в пролёт; на глаза попадается открытая дверь у соседей, до ушей доносится пьяный гул. Ключи болтаются в кармане — Дмитрий позабыл о них, торопливо уходя из квартиры. Он мог бы просто оставить их, незаметно и просто, но появилось жгучее желание увидеть друга воочию. Сильная, такая цикличная любовь к людям вновь появилась в очернённой душе. Ему бы хоть и к обществу броситься, от которого он так легко «как ножницами отрезал» себя сильным грехом.       Наказание последовало за преступлением, лишь каторжный холод не тронул его — Разумихин вовремя одёрнул Родиона, взглянул ночью в серые глаза под светом фонаря и отговорил; видно было, насколько Раскольникова съела эта безнадёжность, сколько раскаяния было в его взгляде. В памяти надолго останется этот абзац — тёплое присутствие ладони друга и металлический звон слов в ушах.       Лёгкое щёлканье — мужчина во второй раз увидел убранство квартиры Дмитрия. Самого же хозяина дома не было, но это вряд ли надолго; скорее всего, через четверть часа бывший студент уже будет здесь. На столе переводы и куча бумаги — и он когда-то занимался тем же, ещё и брал уроки; взяв в руки головной убор, Родион устроился на старом диване, немного отодвигая в сторону оставленную шаль Разумихина.       Был ещё один выход, ещё одно острое лезвие, которое Раскольников уже было выбрал, пытаясь сбалансировать на ребре. Соня Мармеладова — так вовремя появившаяся в его жизни фигура; до сих пор где-то лежит кипарисовый крестик, а строки из Евангелия её голосом врезаются в память. Именно она и настаивала, слёзно умоляла его сознаться, наконец явиться с повинной. Но их отношения пошли на спад: тяжко было Соне находиться рядом с Лизаветиным убийцей, как бы она не хотела обратного.       Мармеладова стала намеренно избегать его, в то время как Дмитрий не отходил ни на шаг, вытягивал из непролазной пучины, а вечерами и кормил, укутывал в одеяло, на что Родион лишь отворачивался к стенке и недовольно фыркал. Насколько бы холоден Раскольников не был снаружи, от такой заботы он всё равно тлел изнутри, ведь только Разумихин нашёл пыльный, ржавый от времени ключик к скрипучему замку его сердца.       Хоть Соня и была недурной наружности, Родиона она не привлекла; лишь её поступок вызывал искреннее сочувствие, а столь сильная вера — уважение. Она так же быстро пропала, ушла из его жизни, как и вернулась; во многом он всё же благодарен скорее Дмитрию, нежели Мармеладовой. Да, в том недолгом просветлении он обязан ей, но не больше; Свидригайлов неплохо позаботился об их семье — осиротевших детях покойных супругов.       Соня первая услышала его исповедь, и похоже даже было, что она всё равно приняла Раскольникова таким: растерянным, безнадёжно потерянным в этом жестоком мире; даже появилось тогда некое светлое чувство к ней в груди, похожее на золотую искру, которая вот-вот погаснет, стоило ветру подуть. Но и это тоже оказалось фальшью, картонной иллюзией искупления в Мармеладовой.       Когда руки Родиона были по локоть в липкой крови убитых старухи и Лизаветы, именно Разумихин нашёл нужную ему «воду» и помог оттереться, а за каждым добрым делом следует вознаграждение. Вот только Раскольников особо-то не умеет благодарить, разве что буркнет под нос «спасибо» и отделается как-нибудь.       С Дмитрием же было сложней: если Родион когда-нибудь всё-таки и помогал ему, то однозначно мог рассчитывать на ответную, своеобразную благодарность со стороны мужчины; даже если услугой была секундная мелочь. Разумихин всегда ему казался уж слишком озабоченным его проблемами; хоть эта помощь и вправду была тогда необходима Раскольникову, он никогда бы вслух не признался об этом, тем более, ему.       Стук часов вернул Родиона в реальность; мужчина скинул с себя изношенный плащ, но не стал вешать его на крючок, а просто сложил вдвое, так и вцепившись в ткань руками, не отпуская. За раздумьями пролетело мало времени; стоило лишь Раскольникову подумать об этом, как Дмитрий открыл входную дверь, топчась на лестнице.       В более-менее прогретый воздух небольшой каморки мужчина принёс часть осеннего холода за окном; с последней встречи он ни капли не изменился: всё та же верхняя одежда и вечно выглядывающее из-под неё бельё. Порыв ветра с улицы разметал его длинные, тёмные волосы; Разумихин несказанно обрадовался внезапному приходу друга и, не снимая плаща, кинулся к нему.       — Родя! Сколько не виделись, — он буквально вынудил Родиона встать с дивана, а затем стиснул его в крепких объятиях, будто отец сына.       А не виделись они вправду достаточно долго, тут уж были виной Раскольников и характерная ему нелюдимость. Мужчина заёрзал спустя пару секунд таких действий со стороны друга; он был, конечно, сильно ему признателен, но подобное порядком раздражало.       — Ну хватит, хватит, — словно замолил Родион, однако Дмитрий был непоколебим — не выпускал его из рук, пока сам не посчитал нужным, ещё и напоследок потрепал по волосам.       Отстранившись от него, Разумихин увалился на диван подле Раскольникова, невзначай приобнимая за плечи.       — Ты забыл тогда ключи, но, как вижу, у тебя есть запасные, — загремев связкой, проговорил мужчина и отдал владельцу вещь.       — Мог бы и себе оставить, почаще бы приходил, — как-то даже обиженно в конце проговорил второй, спускаясь рукой до предплечья друга; медленно и без какого-либо намёка, но Родион всё равно это заметил.       — Останешься на обед? Поздний, но всё же, — спустя какое-то время проговорил хозяин квартиры, смотря на притихшего Раскольникова.       — Думаю, пойду. Дела, — отрезал тот, норовя уже встать, но Дмитрий буквально усадил его обратно, цыкая.       — У тебя не может быть дел, Родя. Хотя бы мне не ври, — сказал мужчина так, что это даже как-то покоробило Родиона.       — Нет, мне правда надо идти, — с видимым раздражением ответил он, вырвавшись и встав.       Но Разумихин явно не хотел такого исхода: он буквально потянул на себя друга. Не ожидавший такого, ослабевший Раскольников упал назад, оказываясь подле друга, в глазах коего сверкнул странный огонёк. Давно уже его сердце пропускало удары при виде белокурых кудрей или хоть холодного и отстранённого, но взгляда серых очей Родиона. Все эти чувства он мог выплескивать только во время горячки, озабоченно бегая вокруг постели больного.       Мужчина оказался прямо на коленях сидящего друга; если бы он не оперся локтями, то, наверное, ударился бы головой о подлокотник. Не на шутку смутившийся гость пытался слезть и убраться поскорее, как бы вежливо отодвигая Дмитрия, но тот стоял на своём.       Разумихин был намного сильнее его, а потому легко ввернул положение в свою сторону: он, практически уложив упрямившегося друга, взвалился на него, давя своим весом. С уст хозяина квартиры слетает полушёпотом некое «тс», но Родион всё равно ёрзает, норовя отпихнуть его.       Спустя около минуты их непрерывной, односторонней «борьбы» Раскольникову удалось скинуть с себя Дмитрия, но не надолго. Разумихин упал рядом с ним, и его тёплые руки тут же оплели кольцом истощённое тело гостя. Тот же отвернулся, понимая, что слезть, а тем более уйти сегодня от любвеобильного дружка у него вряд ли получится. Мужчина всё равно лезет к нему — отогревает бьющееся за ледяной коркой сердце, довольно целует куда-то в затылок и кудри.       Чужие ладони смыкаются на талии, а его вечная щетина колет кожу на шее; Родиону всё это отвратно, но только внешне. Внутри же разгорались совсем другие чувства. Мужчина таял, как воск горящей свечи. Заметив на лице друга более-менее удовлетворённую гримасу, Дмитрий аккуратно развернул его к себе, целуя в висок.       Раскольников закрывает, как маленький ребёнок, лицо ладошками, а Разумихину всё равно: он настырен и любопытен даже здесь. Гость окончательно сдаётся и уже не так показывает фальшивое недовольство. И всё же, поцелуи-просьбы со стороны мужчины начали надоедать ему, насколько приятно это ни было.       Дмитрий ловит неровный вздох с обветренных губ Родиона; так медленно целует по-французски, будто пробует запретный плод наслаждения. Руки Разумихина тянутся вниз, оглаживают пах, лезут под штаны; бледные губы зацелованы; Раскольникову понятен и в то же время как-то противен его мотив. Пуговицы рубашки поддаются проворным пальцам; любопытному взору предстала чужая грудь, девственные плечи и выпирающие костяшки. Нездоровая худоба стала прекраснее любого искусства, а разрешение хоть на пару секунд опять увидеть его таким — дороже последнего ржавого гроша в кармане.       Мужчина привстаёт, сгибает руки в локтях и вновь нависает над притихшим другом; касается губами его лица, шеи и груди, на что Родион лишь сбивчиво дышит, безжалостно кусая губы. Разумихин неторопливо, удовлетворяя партнёра, смещался ниже, пока в какой-то момент не стянул с него штаны с нижнем бельём одновременно, оставляя гостя в одной рубахе, и то, как бы неряшливо накинутой на предплечья, едва прикрывавшей что-либо.       Первые два пальца как-то болезненно для Раскольникова проникают внутрь, он лишь чуть вздрагивает, будто всхлипнув одновременно; над его ухом прозвучало: «тише», а позже такое же сиплое «пожалуйста». Касания в той части казались мужчине неимоверно холодными, Дмитрий медленно двигался, боязливо, будто не желая спугнуть уже обжившуюся на месте птицу.       Разумихин аккуратно проскальзывал внутрь, ловя каждую эмоцию на лице Родиона, которому, как и ему, всё было впервой. Даже досаждающие сначала манипуляции снизу теперь сменились приятным возбуждением и тянущими ощущениями. Мужчина ещё раз наклоняется, подается вперёд и заботливо убирает со лба русую прядь волос гостя, а затем немного по-отцовски целует в горячий лоб, спускаясь к устам; казалось, у Раскольникова даже температура поднялась, как в лихорадке. Он всегда был худым, можно даже сказать, слабым, во всяком случае, по отношению к своему другу: чуть выпирающие рёбра и тазовые косточки буквально заставляли Дмитрия сходить с ума, желать вновь и вновь прикоснуться к этому личному стандарту красоты.       Мужчина как-то робко, аккуратно проводит ладонью по его рёбрам, мысленно считая каждую косточку: одна, две, четыре; по двенадцать с каждой стороны. Разумихин пододвигается ближе, медленно раздвигая в сторону ноги Родиона; через несколько секунд из уст гостя вырвался сдержанный полустон, а член Дмитрия занял место пальцев.       Раскольников комкал немного колючую шаль, но и хозяин особо не ускорялся, давая возможность привыкнуть, лаская между ног и в тоже время сжимая непривычно горячую ладонь друга. Гость каждый раз то ли довольно, то ли умоляя прекратить «пытку» стонал, и то, негромко — Разумихин через раз закрывал его рот своей рукой; никому не нужны лишние сплетни и слухи.       Однако желание брало вверх, и через какое-то время придавленный Родион как в лихорадке извивался под ним от каждого толчка; даже чувство отвращения и все свои попытки казаться безучастным не помогли. Дмитрий буквально вжимал, вталкивал его в диван, пусть происходящее было для обоих впервые.       Горящие щёки придавали живости вечно бледному лицу Раскольникова, да и лицо Разумихина было краснее любого спелого яблока с кухни по соседству. В тёмных глазах Дмитрия самые настоящие огоньки, ведь именно сегодня воплотилось желаемое, казалось, месяцами; снившееся в таких сладких снах, а теперь всё это он видел в живую, воочию. Стоны вперемешку с чем-то по типу всхлипываний ласкали слух, мужчина начал боязливо, простыми движениями вверх-вниз оглаживать чужой орган, помогая видимому напряжению Раскольникова сойти на нет.       Такое странное, запретное, безумное случалось с ними впервые; сколько бы Разумихин не старался, полустоны его друга всё равно были слышны. Лишь бы обойтись без косых взглядов после. Тишину, но совсем не в привычном нам понятии прервало что-то неразборчивое из уст Родиона. Казалось, от резкого переизбытка чувств он уже был на пике, впрочем, как и его друг.       Почувствовав резкую судорогу по всему телу, хозяин маленькой квартирки вышел из разгоряченного тела Раскольникова, наконец оставляя в покое удовлетворённого гостя. Мужчина вновь прошёлся по его коже колючей щетиной, чуть оцарапал, но с такой заботой в каждом действии и взгляде, что на подобные мелочи уже не хотелось обращать внимания. Дмитрий достал тёплую шаль и укутал в неё размякшего гостя, на что тот решительно потянулся за поцелуем. Будто до сих пор немного стесняясь, он схватился одной рукой за небритый подбородок, а на лице Разумихина лишь мелькнула удовлетворённая усмешка.       Но его поцелуй был другим: осторожным, застенчивым и словно немного детским, и это лишь заставляло Дмитрия трепетать сильнее. От худых, бедно обтянутых светлой кожей пальцев Родиона исходило только тепло; теперь же его руки оплетали не очень-то и тощее тело друга. Отныне Разумихин мог позволить себе большее не только сегодня, но и, скорее всего, всегда; гость будто просто устал противиться его ласкам, всё это явно успокаивало порядком встревоженную душу.       Сквозь полупрозрачную, тёплую шаль видны очерки плечей и ключиц, русые, немного неопрятно вьющиеся волосы лезли в глаза, но заботливый Дмитрий то и дело смахивал их с лица друга. Взгляд серых глаз — то хрупкое, исцарапанное местами зеркало его странной души тянуло магнитом, даже несмотря на неизменное правило минусов и плюсов. Он не всегда любил этот порою печальный, измученный взор. Было даже время, когда всё это казалось ему юродивым; что же изменилось с тех пор?       Казалось чужое кровопролитие связало их красным узелком судьбы-проказницы.