Помни, что ни чужой войны, ни дурной молвы, Ни злой немочи, ненасытной, будто волчица — Ничего страшнее тюрьмы твоей головы Никогда с тобой не случится. Вера Полозкова
— Он сто раз это заслужил! — Корнелия уже кричала, стиснув кулаки. Калеб положил руку ей на плечо, желая успокоить, но стражница земли не обратила на это внимания. — Корни… — Элион поправила подол сиреневого платья. Руки тряслись, в глазах застыло затравленное выражение. — Это ведь… Это… Он потеряет себя. Лучшие подруги спорили долго: Корнелия считала несусветной глупостью сочувствовать дважды свергнутому узурпатору, Элион, наполненная до краёв гуманизмом, сдаваться не желала. — Ну не знаю, — Тарани развела руками. — В Совете, верно, знают, что делают. — Он опасен, — Ирма была спокойна, как мёртвый мамонт. — Думаете, злыдень пожалел бы нас, окажись мы на его месте? — Ирма права, — Хай Лин потрепала стражницу воды по волосам. — Может быть, и жестоко, но Фобос своими делами заслужил участь и похуже. Вилл молчала, задумчиво вертя в руках кристалл. Блеск сердца Кондракара казался ей издевательским: нежно-розовый шар ни дать ни взять понимал что-то, решительно недоступное хозяйке.***
Он сто раз заслужил и позор, и гнев своего господина, и унизительный облик «облезлой ящерки», как выразилась вечно весёлая Хай Лин. Он проиграл. Или нет. Нырнув за мусорный бак, некогда блистательный полководец принца Фобоса исчез в вонючей дряни. Пусть. Он перетерпит. Лишь бы появился шанс помочь господину. Заслужить прощение. Эта мысль грела его маленькое (проклятье!) змеиное сердце. Но всё, что ему пока оставалось — вспоминать.***
Лес утопал в блеске новорожденного солнца, разговаривал птичьими голосами, ласкал порывами весеннего ветерка. На поляну робко вышла косуля, огляделась по сторонам и принялась щипать юную, нежную травку. Седрик гордился своим хвостом: жёлто-зелёным, толстым, почти таким же, какой был у отца. Отца Седрик, естественно, не помнил, но за то короткое время, что юный наг провёл под опекой матери, хватило, чтобы узнать об отце всё. Кончик хвоста жадно метался по земле — Седрик был ещё очень юн, у него плохо получалось контролировать эмоции. Косуля насторожилась, подняла голову… И рванула с места так, что поднялась пыль. Проклятье! Тьфу ты! Чёрт! Седрик с досады хлестнул хвостом куст черёмухи, полетели пахучие лепестки. Не первая его неудача за неделю. Говорила же ему мать… Что же… Седрик с трудом и болью перевоплотился, став высоким и крепким парнем лет четырнадцати. Куда более мягкое человеческое тело коснулись прохладные пальцы ветра, взметнули длинные золотые волосы… Контраст неизменно радовал юного нага. Порой Фобос, желая развлечься, приказывал Седрику менять облик в своём присутствии. Жаловаться на боль было бессмысленно — принц презирал любую слабость. Седрик с огорчением посмотрел на растрепавшуюся черёмуху: Свет Меридиана, её величество Вейра Эсканор до умопомрачения любила цветы; её сын тоже. Относясь к растениям трепетно, королевские особы едва ли одобрили такое отношение. Наг закрыл глаза и уткнулся носом в маленькие белые цветочки. Пальцы принца часто покрывала пыльца. Руки принца пахли розами, тюльпанами, сиренью, гладиолусами — люди не способны отличить один аромат от другого и вообще заметить эти ароматы, когда кто-то прикасался к цветам уже давно. Седрик не человек. Седрик благословлял свою чувствительность. Седрик свою чувствительность проклинал.***
Очень больно и хочется пить. Он не ранен, нет, просто дико устал. Снова проигрыш?! После стольких блестящих побед? Он почти вырвал окончательную победу, как вдруг… Что за? Фобос, заскрипев зубами от боли, сел на узкую тюремную койку. Проводил ладонями перед лицом — показалось, что пальцев двадцать. Двоится, проклятие… Кажется, ему всё-таки двинули по голове. Потому что искры из глаз тоже посыпались. Почему он мало что помнит? Очнулся принц за знакомыми до тошноты энергетическими решётками. Мантия оказалась помятой и разорванной, шапочка делась незнамо куда, волосы спутались, да так, что принц разъединял пряди, шипя от боли. Может, его без всякой магии попинали да поваляли по земле?.. Сестра тоже там была. Фобоса захлестнула волна уже привычной ненависти: ловить осуждающие, но тоскливые взгляды было до того противно, что Фобос жалел, что остатки хорошего воспитания мешали схватить девчонку за волосы и познакомить её личико с какой-нибудь колонной. Женщин не бьют, даже при матриархате. Воюют с ними, осыпают магией, метают заклинания — но лица синяками не разукрашивают. А руки чешутся. Руки, которые дрожат от слабости. Тут Фобос почувствовал, как желудок сделал сальто. В глазах резко потемнело… Принц не пожелал пачкать рвотой койку — отбежал в угол. Кажется, рвало его кровью — горячая жидкость текла по подбородку. Фобос уткнулся ладонями в холодный каменный пол, понимая, что умирает. — Мальчик мой… — Не смей ко мне так обращаться! Тебе всегда было на меня плевать! — Родной мой, ну что за глупости… Я люблю тебя! Всегда любила! Широкая юбка мела пол, корсет стягивал и без того идеальную талию, две золотистые косы спускались чуть ли не до колен. А в голубых глазах — бесконечное сострадание и столь же бесконечная любовь. — Не ври мне, не ври, не ври! Он упал на колени, стал бить кулаком об пол… Маленькая ладонь легла ему на затылок, погладила. Смерть милосерднее забытья — смерть навсегда.***
— А не перестарались ли вы? Оракул выглядел неважно: под глазами тени, взгляд потухший. Ян Лин — сухонькая, слабая старушка, но деятельная. И внезапная, как чёртик из табакерки. В белых кондракарских стенах она почувствовала себя своей. Снова — стражницей-то она была давно. — Мне тоже не нравится. Ни единому существу я не желаю мучений. Фобос взбалмошен, высокомерен, тщеславен, самоуверен, но он действительно силён. Чтобы переломить его магию и его упрямство нужны поистине титанические усилия.