***
— Я дома, — сказал Егор Игорю, бережно поглаживая его спину. Узкая кровать гостиничного номера в другое время была бы тесна Егору и одному, но рядом с Игорем он не ощущал никакой тесноты. Слишком долго они были порознь. Игорь улыбнулся. — Больше не боишься меня? — Если и буду бояться, мне есть, где схорониться. И там я всегда буду ждать, пока ты, скинув страшное обличье, не вернёшься. — В лесу жить — лешим слыть, — с игривым смирением вздохнул Игорь. — Только не забывай о своём настоящем жилище. Помолчали. Егор нежно обвёл пальцем глаза Игоря: с ресницами не столько длинными, сколько густыми, они выглядели как подведённые. Кожа на высоких и казавшихся твёрдыми скулах была очень мягкой. Взгляд Игоря не опалял солнцем и не затягивал тьмой: он был дружелюбным, ласковым, любовным… Егор провёл пальцами по его ключице и слегка откинул одеяло, чтобы погладить живое, человеческое плечо. — Нет, — сказал он. — Я тебя не боюсь.Часть 4
26 февраля 2020 г. в 13:05
Теперь он сблизиться с Игорем не пытался.
Отыграли концерт, потом другой. Егор нервничал, и оттого ему всё время хотелось встать к Игорю поближе, почаще смотреть на него.
Он не позволял себе даже этого.
А ведь Игорь, как назло, пел так сладко, что его голос хотелось пить, как пьяный мёд, и все песни объявлял так затейливо, что хоть записывай. Иногда в его голосе слышалась улыбка, и тогда очень хотелось поймать её, но этого было нельзя, и Егор снова и снова нервно поправлял ремень гитары.
Вид шумящей толпы сначала захватил Егора: подумать только, — он смотрит на неё сверху вниз, он стоит рядом со своим кумиром, а не трётся среди чужих плеч и локтей, отвоёвывая место у сцены! Но постепенно его взгляд, обращённый к толпе, становился всё более хмурым: ему хотелось бы видеть перед собой не её, а Игоря. Слишком уж привык Егор на него глядеть.
Да, новый обет немало мешал сознавать единение с тем, кто ещё недавно был так недоступен, и радоваться этому. Но всё же впечатлений более чем хватало, и ночами Егор задыхался от жгущих нутро воспоминаний, лаская себя порывисто и сбивчиво — будто давая своим пальцам волю после сосредоточенных и размеренных движений по струнам.
Между концертами Игорь тоже не позволял забыть о себе ни на минуту: Егор постоянно видел в его отношении ко всем мужчинам какую-то особую заботливость, мягкость. Конечно, он замечал её и раньше, но тогда, когда Егор видел в Игоре угрозу, она казалась более сакральной, загадочной. Она будто бы не касалась его. А теперь она сводила его с ума.
Отыграли третий концерт, потом четвёртый. И продолжалось бы так невесть сколько, если бы одним солнечным утром Игорь не положил руку Егору на плечо и не улыбнулся бы так, что в этой улыбке воплотились, казалось, все те, что были Егором так глупо упущены.
— Не стой на пороге. Примета плохая, — сказал Игорь, глядя ему в глаза прямым взглядом. Прямым, как любая, даже самая извилистая дорога на последних шагах пути.
Они были в гостиничном номере. Солнце, вечная отрада всего живого, играло в зрачках Игоря, сменив топкую ночь. Стоя спиной к окну, Егор лопатками чувствовал его лучи, вместе с приглашением Игоря несущие его беспокойному разуму такую неожиданную ясность. Егор завороженно опустил взгляд на руку Игоря и, сглотнув, снова посмотрел ему в глаза. А затем его поцеловал.
Мягкие губы приоткрылись, пустили. А руки, обняв за напряжённую шею, ещё и притянули настойчиво. И тут же потеряли твёрдость, приобмякли: Игорь вверялся, отдавался другим рукам… Он, уверенный хозяин положения, хозяин сруба своего — сам временно гостем становился, уступчивым, робким.
Егор сделал больше, чем прошёл порог. И это взбудоражило его сильнее всего.
Он обнял Игоря за плечи, потом за пояс, потом начал судорожно гладить по груди: его руки по инерции всё ещё блуждали, но вскоре движения стали уверенными, решительными.
Язык Игоря не дразнил, он двигался во рту Егора мягко, будто притираясь, и зубы не пытались игриво укусить. Ни играм, ни заигрываниям уже не оставалось места.
И последние игры, самые сокровенные, самые серьёзные, которыми Егор жил всю сознательную жизнь, тоже пришла пора изживать. Это он понял — насколько только мог понять, прижимаясь пахом к паху Игоря.
В радостной агонии в его мозгу вспыхнули излюбленные, воплотившиеся в Игоре обряды.
Тела не кровоточили, но так стремились навстречу друг другу, и такой горячей была кровь, стучащая в них, что, казалось, смешалась и без разрезов. Самым быстрым и пылким братанием было это единение, давшись без боли: вся она уже была изведана раньше.
Ладони заскользили по членам, по подвижной, отзывчивой плоти, и вскоре оросились семенем. Как отрадно было Егору принести эту жертву, и как отрадно было получить моментальное доказательство, что она понравилась!
Когда перед глазами Егора развеялся обжёгший рассудок туман, Игорь уже стоял перед ним на коленях и ласкал член приоткрытыми губами. Они были сухими от возбуждения, но семя, которое собирал ими Игорь, давало им влагу, и так хотелось увлажнить их ещё и своей кровью: забирай всё ценное, всё сокровенное, по-отдельности или вместе.
Если их братанию нужен ритуальный напиток, то лучше не найти. Сготовленный на огне их похоти, дымящийся паром их тел, он утолял жажду, чтобы распалить её вновь.
Егор глядел, как Игорь вбирает его член в рот, берёт его за щеку, ласкает чувствительное место около головки… Член Егора был так напряжён, а вожделение было таким диким, что хотелось полоснуть по своей плоти ножом и выпустить распиравшую её кровь, оросив Игорю лицо. Замелькали перед внутренним взором картины, столь любимые Егором недавно: вот Игорь надрезает кожу на татуировке, давая кровь, а Егор изливается ему на разрез, и потом они оба припадают к нему губами… Вот Игорь кончает Егору на бедро, и тот ведёт изогнутым лезвием прямо по каплям семени, кровь проступает через них, с ними смешивается…
Но теперь подобным жертвам больше нет места. Снова течёт лишь семя, влага жизни, и Егор вдруг ярко сознаёт, что много в нём этой жизни, что много бескрайней уверенности, воли, сил.
Когда он берёт Игоря сзади, оба одновременно стонут: снова похожие, почти тождественные. Какое забытое чувство.
Егор самозабвенно двигается, ему кажется, что стоны Игоря оглушают его, и что именно поэтому ему вновь видится жаждущая его семени земля. Он изольётся в Игоря, Игорь изольётся на землю, и каким совершенным будет оплодотворение от оплодотворённого! Но нет, Игорь внутри так мягок, нежен и восприимчив, что не нужно ничего и никого другого, лишь бы двигаться в нём, целовать прогнутую спину, сжимать бёдра… Ничего нет совершеннее. И ничего нет лучше.
Егор не разбирает уже, целует он или кусает, стонет или шепчет, а Игорь даже не стонет — он кричит, и не целует — отдаётся губами.
В один момент он сталкивается с Егором взглядом, в его зрачках, таких чёрных, вновь мелькает белое-белое солнце, и оба кончают снова.
Одновременно. Тождественно. Вдвоём.