От леса до порога

      Да только пересекала эту дорогу ещё одна.              Выйдя из леса, Егор оказался на перекрёстке. Признаться ли? Или продолжать жить прошлой жизнью, ничем не выдавая себя, таясь, скрытничая?              Удивляясь себе, не веря, когда ногу ставил, не веря, когда под стопой пыль дорожную почувствовал, Егор выбрал второй путь.              Одолел морок — так можно ли теперь приблизиться к тому, кто навёл его? Да и наводил ли… Много Егору привидилось в лихорадке, да разве только в болезни она его одолела? Кажется, она тогда началась уже, когда он Игоря лицом к лицу встретил. Сам Егор себя заморочил, сам с ума свёл, но хоть вывел теперь, куда надо.              Как бы то ни было, с чего Игорю подпускать его? Одного влечения Егора тут мало. А больше, кажется, ничем заслужить его любви он не в силах… Будь не так, Игорь давно бы уже подошёл к нему сам. Намекнул бы хоть словом. Даже если и впрямь кружил его — видать, только для острастки, для забавы…              Сперва Егор смиренно пытался от Игоря отдалиться. Идя вдоль леса, лишь иногда углубляться в него, и дальше опушки не следовать. Иными словами, он стал проводить с Игорем куда меньше времени, вспомнил о забытых увлечениях, перестал пропускать обряды. И время такое удачное выдалось — весна. Радуйся ей, да славь богов и предков, вот ты уже и счастлив. За город можно поехать…              Хорошее время. Всё вокруг соком наливается, и жилы твои тоже, и сосуды, и голова. Вот только бродит внутри тебя этот сок, даже если ты думаешь, что сам давно не бродишь… И стоит тебе член сжать в руке, чтобы вспаханную землю плодородной силой напитать, как перед внутренним взором снова Игорь встаёт, и улыбается мягко, и ягодицы свои разводит… Хочется обнять его жарко, толкнуть на поле, овладеть, и, будто землю, вспахать как следует его нутро и душу, восторженные стоны слушая… Какой уж тут обряд.              Нет, не оставил его Игорь. Вновь впереди замаячил, за собой зовёт. Ни в чащу не заводит, ни к себе приближаться не велит. Так и идти за ним Егору, не зная, куда и зачем, так и следовать… Что ж, почему бы в этом своё удовольствие не найти?              И до чего понравилась Егору новая игра! Боязливо приближаться к Игорю — и тут же отстраняться, будто бы совсем настигать его — и сразу сдавать назад. Магия нового ритуала окутала Егора, зачаровав возвратно-поступательным ритмом; а когда он что-то начинал воспринимать как ритуал, отринуть это ему становилось гораздо труднее.              Теперь Егор наслаждался недосказанностью и двусмысленностью так же, как недавно наслаждался необычностью. Только раньше он любовался открывшейся ему гранью, а теперь, изучив её, умело на ней балансировал.              Слишком тёплое для друга и слишком сдержанное для любовника объятье. Слишком нежное слово, сказанное будто в шутку. Расстояние, сокращённое ровно на секунду. Взгляд, ровно на секунду задержавшийся дольше положенного.              Никакого стремления навязаться, ни малейшего сожаления о невозможности получить больше. Идеальный баланс. Удовольствие, чистое, как умытый талой водой лежачий камень.              Егор стал чаще предлагать Игорю свою помощь, будь то настраивание звука или ношение его вещей, — хотя, чтобы компенсировать это, стал немного хуже откликаться на его прямые просьбы. Зато прикосновения он с одинаковым наслаждением принимал и инициировал — но следил, чтобы они были либо краткими и насыщенными, либо долгими и очень деликатными.              Однажды он при встрече поцеловал Игоря в щёку. Однажды слишком грубо дёрнул за рукав.              Правда, в первом случае он сам деланно усмехнулся несуразности этого будто бы случайного движения, а во втором тут же извинился.              Недосказанность окутала Егора паром, поднявшимся от кипящих в нём пьяных весенних соков. Всё вокруг стало двойственным, изменчивым. Даже в улыбке Игоря будто бы появилось больше лукавства, а его фамилия, словно не в силах определиться, к какой ассоциации примкнуть в голове Егора, беспрестанно била по рецепторам то шипром, то шафраном.              Пусть Егор успешно миновал один перекрёсток: в его голове разветвились сотни других.              Правда, ходить по ним было легко и приятно. И за этим занятием он без проблем следовал по дороге, которую выбрал, выйдя из леса. А то, что перед ним маячил зыбкой тенью силуэт того, кто оказался не только хозяином леса, но и хозяином дорог, его не смущало…              Теперь они часто говорили по душам до того предела, за которым уже должен был следовать поцелуй. Теперь на репетициях они так идеально дополняли друг друга, что большего единения достигли бы лишь через секс.              Раньше, когда Игорь пел, Егор становился глух ко всему, кроме него — даже к своим истинным чувствам. Теперь он позволил своей душе петь с ним в унисон.              Он истово любовался Игорем.              Ещё недавно, глядя на него, он часто поражался тому, как другие не видят его чувственности. Сейчас он удивлялся, как они не понимают, что разделяют её с ним. Одно дело находить прекрасной чью-то игру, а другое — голос. Игра — это умение, а голос — это часть человека, как лицо, как движения, как манера себя держать. Разве можно так сильно и часто восхищаться всем этим невинно, совсем не примешивая плоти…              Вот Игорь подходит к микрофону, берёт ноты, синхронизирует голос с гитарой — он делает это уверенно, не как человек, считающий себя неотразимым, а как тот, кто знает, что здесь его принимают и именно этого от него и ждут. Что это, как не своеобразный пир плотской любви, в котором участвуют все присутствующие?              И так во всём, во всём! Чего же Егору переживать, что он никогда не ответит ему взаимностью? Да ведь Егор уже любится с ним.              Когда отвечает на подмигивание. Когда беззлобно и забавно пародирует его манеры и цитирует его причудливую речь. Когда, вместо того, чтобы позвать его, легонько трогает за плечо. Когда занимает ему место, не положив туда гитару, а вытянув ногу.              Однажды Егор поспорил с Игорем — конечно, не без умысла, — что его голос заметно меняется в зависимости от того, что он пьёт перед пением. Игорь запасся чаем, сбитнем, пивом и вином, и целый вечер пел ему а капелла. Егор был абсолютно счастлив, ведь Игорь пел, когда при нём не было гитары — и он понимал, что нужен Игорю не только как музыкант. А может, Игорь знал, что Егор аккомпанирует ему самой своей сутью, и потому не нуждался в другом инструменте. За окном темнело, вечерний город, застигнутый врасплох нездешним пением, неумело подбирал к нему сэмплы, через открытую форточку тянуло молодой листвой и влажным асфальтом, и Егор почти сходил с ума. Он всё больше наливался пивом, слух начал ему изменять, и голос Игоря действительно стал меняться, вот только всё равно оставался прекрасен…       

***

             В первый свой тур Егор ехал на поезде, разделив купе с согруппниками. Игорь, как любитель российских пейзажей, занял одно из верхних мест, а Егор примостился на нижней полке по диагонали от него. Он тоже не отказался бы полюбоваться видом, да и к Игорю хотел быть поближе, поэтому сперва думал разместиться наверху. Увы, он быстро проворонил намеченное место.              С полки, находившейся прямо под Игорем, было невозможно глядеть на него, зато они могли бы часто сидеть рядом. Подумав, Егор предпочёл зрелище чувству близости: он может сесть близко к Игорю в любом транспорте, а вот спящим его больше не увидит, быть может, никогда.              Пару раз они вместе ездили в электричке, и Егору, сидевшему напротив Игоря, улыбнулось счастье видеть его с раздвинутыми ногами: одна небрежно стоит на батарее, другая покоится внизу и слегка соприкасается коленом с его собственной. Ух и кружилась тогда голова… Теперь же он мог увидеть его в ещё более сокровенном положении, и от этого по телу бегали мурашки предвкушения.              Сумерки наплывать не спешили. Ночь в это время года держалась той же тактики, что и Егор: исподволь приблизиться, ненадолго задержаться на самом пике своего торжества, и схлынуть, сойти постепенно. Только ночь, настигнув Игоря, навевала ему сны, а Егор рядом с ним сам грезил наяву… Сейчас и ночь, и Егор лишь готовились к нему подкрасться.              Игорь устроился на полке быстро и бесшумно. Егор не успел глазом моргнуть, как он пристроил все вещи и расстелил постель: хоть бы помочь с чем попросил. Самому Егору возиться со своим комплектом не хотелось. Куда там. Вот отвернулся бы он теперь — не увидел бы, как Игорь то одну, то другую ногу вытягивает, пытаясь лечь поудобнее, пробуя тело своё и лежанку. А сейчас бы отвернулся — пропустил бы, как Игорь первый взгляд в окно кидает, прикидывая, как в него удобнее смотреть.              Так как в окне пока не было ничего интересного, Игорь раскрыл лежащую на коленях книгу. Он вытряхнул из неё и положил в карман закладку-медиатор, и принялся читать. Взглянув на название, Егор улыбнулся. Ожидаемо. Сам не читал, но, говорят, книга хорошая. Игорь только начал её: интересно, он читает впервые или перечитывает? А может, это его любимая?              В голове Егора мелькнула дурацкая идея: когда все уснут, взять потихоньку книгу, найти в ней какое-нибудь описание леса, и обвести там буквы, чтобы они в признание сложились. Но нет, нельзя, нельзя…              Нехотя оторвавшись от Игоря, Егор стал разбираться с бельём и матрасом. Он радовался, что никто не обращает внимания на его поведение: всё-таки нужно больше маскировать направление взгляда. В чём-в чём, а в этом он успел достичь непревзойдённого мастерства. Лёжа на спине, Егор сделал вид, что задумчиво смотрит в потолок, и вновь украдкой скосил взгляд на Игоря.              Тот читал увлечённо и самозабвенно. Его смартфон квакнул где-то в ногах новым сообщением, но он даже не взглянул на него. И всё же Егор знал, что его собственное увлечение, увлечение Игорем, гораздо сильнее.              «Ему явно не хочется вставать. Может, он попросит меня заварить чай», — подумал Егор, приготовившись ловить взгляд тёмных, немного узких для славянина глаз. Но Игорь дарил своё внимание только книге и природе за окном, и Егор удостаивался разве что случайных рассеянных взглядов.              Погас свет. Те, что не были ему важны, уснули, поезд грохотал, и в этом грохоте Егору слышалось эхо сердцебиения проезжаемых полей и лесов. Его голову наполняли самые разные мысли. Он думал о том, что гадальщицы, едва увидев в зеркале тень, задувают свечи. О том, как боятся маги задерживаться в Туннелях Сета. О том, что и бывалых путешественников осознанных сновидений выталкивают в реальность особенно сильные эмоции, и с этим ничего нельзя сделать. О том, что путник, опрометчиво склонившийся над незнакомым озером, видит в воде чужой лик лишь секунду перед тем, как его утягивает вниз. Всё это были образы влечения людей к чему-то важному, что, едва будучи достигнуто, исчезало, повисая в воздухе дымкой вечной загадки. Это было гипнотически приятно. До встречи с Игорем Егор всегда мыслил очень конкретно: из каждой метафоры делал символ, каждый порыв превращал в ритуал. Это осталось в нём и теперь, только все его символы и ритуалы будто окутал плотный дым благовоний, который быстро наполнился неуловимыми духами, образами, живущими мгновение. Что ж, не в этом ли цель всякого ритуала?..              —…если не трудно.              — А? — встрепенулся Егор. Впервые за вечер Игорь что-то сказал ему, а он, растяпа, не расслышал.              — Водицы бы испить, — с улыбкой повторил Игорь, любящий, как и Егор, вставить в речь старинное словцо. — Там в сумке бутылка, подай, пожалуйста.              Закивав, Егор принялся нашаривать бутылку в указанной ему сумке. Он чувствовал, что Игорь ещё улыбается.              — Чего не спишь? — его голос понизился до шёпота.              — Думаю, — в тон ему ответил Егор. И, не удержавшись, добавил: — А может, то ночь за меня думает. Мы с ней заодно сегодня.              — Спасибо, — сказал Игорь, принимая из его рук бутылку. Он как-то незаметно оказался внизу и уже сидел рядом на полке.              «Неуловим, как образы в его песнях, как его побуждения, намерения… Неуловим или недостижим? Ловить я не хочу, а достигнуть не в силах».              Ночь заскучала с Егором и теперь купалась в глазах Игоря. Вот же глаза — в них вроде вода чистая, ясная, а вроде и не вода это, а вязкое болото. Они и пронзают льдом горячим, и как мягко-бахромистая ряска затягивают. Оттого, видать, и не устояла ночь. Купается во взгляде его, да и днём не всегда вылезает, и в ней всё, что он видит, отражается. Егор, сам удивляясь своей дерзости, вперился Игорю в глаза. Долго, испытующе, без вызова, но с почти вызывающим интересом. И вот уже сам поплыл…              — Посиди, не уходи, — попросил он, понимая, что, кажется, сегодня ему даровано самое длинное мгновение высшего наслаждения из всех, испытанных им с Игорем. Мгновение, равное ночи. И сладкая двусмысленность будет длиться всю ночь. Игорь не прогонит его, не рассердится, и не поймёт всего того, что в иное время понял бы, если бы Егор захотел удержать удовольствие хоть на секунду.              Не отводя взгляда, Игорь вдруг подмигнул. Только сделал это не так, как обычно — легко и игриво, а нарочито медленно, значительно, будто подтверждая Егорову мысль о том, что время растянулось теперь, что много у них его, этого времени… И потом, против обыкновения, не улыбнулся. Егор сглотнул. Помешкав, отвёл глаза.              — Люблю дороги, — сказал Игорь. Егор вновь посмотрел на него.              Взгляд Игоря был устремлён в стену, будто бы зрил сквозь неё и ещё множество таких стен на расстилавшийся впереди путь. Иногда Игорь поводил глазами, будто рассматривая что-то, зрению Егора недоступное. Сквозь выцветшие от мрака занавески чернела тайга, и Егору казалось, что она подступает всё ближе, ближе… Но не поглотить она хочет его, нет, а будто к Игорю толкает, и вот уже их бёдра прижаты тесно друг к другу, и Егор раздумывает, не накрыть ли его руку своей…              На столике, который забыли сложить, подрагивала чья-то зажигалка. В купе было тепло, но не слишком, и Егор задумался, не забирает ли Игорь тепло тел и дыхания согруппников, не питается ли каждым вдохом — таким же кратким, как мгновения чарующего экстаза рядом с ним. Захотелось отдать этого дыхания больше, впустить прямо в раскрытые губы. Пожертвовать его так много, как позволит ночь… Музыканты спали, но их близость добавляла ощущениям остроты.              «Открыто о дорогах заговорил», — с волнением заметил Егор.              — Нечистое место, — отозвался он с той же прямотой.              Сказал и сам содрогнулся — ведь он же выходом считал выбор свой, одновременно избавлением и принятием. Пристанище видел в нём. А кто же сочтёт дорогу, место нечистое, неспокойное, пристанищем? Дороги — они лишь для того, чтобы до него добраться. Вот и получается — идёт Егор, идёт, и всё пристанища не находит. За Игорем идёт, а зачем? Куда?              — Нечистое для тех, кто возможностей боится, — пожал плечами Игорь. — Для тех, кто не понял до конца, что всю суть свою мы с собой носим, и нельзя от неё ни сбежать, ни отдалиться случайно. Дороги напоминают мне, кто я. И что я всюду тот, кто я есть. Они соединяют, а не разъединяют. Соединяют «Сруб» и окружающий мир, а вернее, напоминают об этой неразрывной связи: ведь «Сруб» этим миром и был порождён.              И тут понял Егор, куда он идёт за Игорем. Видать, в сруб его направляется. Тот сруб, что ему раньше лишь иносказательно явлен был, но существует и вживе — на отшибе дачи, где Игорь детство провёл. Тот сруб, что имя группе дал. Тот, что всегда был настоящим его домом.              И оттого, что поезд едет так быстро, Егору кажется, что он сам теперь не просто идёт, а летит за Игорем, и, хоть далеко им до цели их пути, но достигнут они её теперь куда раньше… Сокращается расстояние. И пусть исчезает как можно быстрее.              — Мне кажется, у нас тоже в своём роде неразрывная связь, — выдавил тихие слова Егор.              Бедро Игоря жгло и томило. Миг высшего экстаза повис в воздухе, развернулся, рассеялся и окутал их обоих, обещая держать, не выпуская. Снова взглянув в глаза Игоря, Егор увидел, что сладкое томление недосказанности искрится в них будто звёздами — конечно, ведь в эти глаза окунулась ночь. Но потом и эти искорки-звёзды, дрогнув, слились в каждом глазу в один светлый блик. Нет больше мгновений, нет искр блаженства. Только жаркий, до плавкости тел, до лёгкого озноба жаркий огонь.              — Мы и дорогами одними идём, — сказал Игорь.              «Вот как ты всё это подать хочешь. Будто бы ты меня не водишь, а просто путь делишь со мной. Нет, не выйдет…» — отрешённо подумал Егор.              — Тогда разрешишь за руку взять? — сказал вслух.              Их руки легли одна в другую. Впервые не на миг, как в рукопожатии. Егор млел, ощущая тёплую кожу ладони Игоря, её мягкость и внутренний жар. Рука Игоря была хоть и нежнее, но немного больше — такую не спутать с женской, и Егора как сладким током ударило в сердце от острого осознания того, что он так наслаждается близостью мужчины.              Игорь улыбался. Дружелюбно. А ещё ласково и даже умильно как-то. Сам ладонь Егора погладил, незатейливую ласку даря, пока тот всё думал, взвешивал да решался.              Поговорили ещё — и Егор ответил-таки на прикосновение, проведя по ладони Игоря пальцем. Помолчали — и Егор поднёс его руку к губам, поцеловав мягко.              Немало было отмерено в ту ночь нежных прикосновений, и даже поцелуи ещё были — полудружеские, на грани трепета и стыда. А того охотнее они прикасались и целовали словами, взглядами и мыслями.              Не замолкали ни на минуту. Если не находили слов — давали говорить глазам, улыбкам, жестам. Если и те говорить уставали, то за них говорили касания. Не об этом ли пел Игорь в «Угомони зло»?              Потом, когда Игорь ушёл обратно на свою полку и лёг спать, Егор не мог сомкнуть глаз, продолжая думать о нём. Впервые за долгое время он захотел разрядки, но сунуть руку в штаны боялся — вдруг кто-то проснётся и застанет его врасплох? Меньше всего хотелось, чтобы это был сам Игорь…              Поёрзав, Егор убрал обе руки под подушку и отвернулся к стене. Губы зудели по поцелуям. Желание не уходило. Он понимал, что оно не уйдёт.              Знал ведь, с кем связался.              А тот довёл его до избы своей, заветной, тайной, да и хлопнул нежданной дверью, оставив в смятении. Егор-то думал, что сруб простой там будет, остов голый, а нашёл дом живой, с окнами, наличниками и ставнями на окнах, крышей, порогом, дверью. Таким, видно, сруб представляется тому, кто принять его готов, как лес музыкальный принял. Кто хозяина его не побоялся узнать, кто понял, что он чувствует, чем живёт, и полюбил это, и разделить согласился... Да вот только не пускает его Игорь. Душу открыл, а дверь захлопнул.              Егор подумал было мельком, что это он сам не решается идти, а вовсе не Игорь от него отгораживается. Но он тут же отмахнулся от этой мысли, как всю жизнь отмахивался от уговоров не переводить еду на требы.              Если Игорю нужен подвиг стояния — что ж, Егор готов и на это. В конце концов, смешивать различные традиции ему не впервой. Раз так надо, он будет смотреть на него издали. Не все обряды выглядят осмысленными, и не везде суть лежит на поверхности.              Правда, кажется, одного обряда тут не хватит.              Ведь на Игоря больно смотреть плывущим от любви взглядом. Ведь он, кажется, ни одного движения просто так не делает. Таким чудом от него веет и таким счастьем то чудо обдаёт, что, кажется, он сам вечно ворожит, непрерывные таинства верша, и не знает Егор столько форм выражения благодарности, даже самых причудливых, чтобы ответить на них все.              И как хорошо представлять, что Игорь целует кого-то — пусть даже не его. А потом ласкает всё жарче и жарче, а потом на колени перед ним встаёт и член берёт в рот. И если раньше такие образы вызывали у Егора уважение и ощущение прикосновения к сакральному, то теперь в нём вдобавок грохотало и жглось желание.              Ладони отчаянно потели под подушкой, но Егор давал фантазии всё большую и большую волю. Вот Игоря ублажает вся группа, вот вокруг него возникает целая община — о, сколько угодно, все, кто хотите, ведь только он, Егор, его не достоин, ведь только его одного он морочит. И злобы нет, и ревности нет — лишь ярится задорно сердце, и сердцу пах вторит.              Да и чего ревновать — вот помучился Егор, походил вокруг да около, а Игорь к нему и снизошёл. На то и даны человеку мечты, чтобы в них то, чего быть не может, исполнялось. Раскинулся Игорь перед ним бесстыдно, потянул на себя, разрешил, пустил. И пальцы в рот медоточивый пустил, и слёзы страсти — на кожу нежную. Егор драл его, тешил, любил — а тот стонал и кричал так, что каждый крик слаще всей его музыки казался, а уж она-то была наисладчайшей.              Даже лес за окном для залитых жаром глаз перестал быть чёрным — обагрился зарёй, да и полыхнул разом. Пусть горит. Не найти требы лучше.              А рукой себе помочь ещё успеется. Сколько впереди представится таких случаев — не счесть. По туалетам прятаться, с репетиций уходить, не задерживаясь… И ласкать себя, и кончать, только это теперь в жизни и остаётся…              Эх, тяжко, тяжко было стояние Егора.              За один рассветный час все сексуальные культы и обычаи воплотились для него в Игоре.