***
В корзинку для пикника по приказу Роберта сунули две потрепанные соломенные шляпы. Одну из них он тут же выуживает и водружает на голову, а потом блаженно растягивается на деревянной скамье, закинув за борт удочку. Солнышко пригревает что надо, а свежий бриз приятно холодит кожу; он делает большой глоток вина из меха — у него там красное арборское, самое лучшее, — и мычит от удовольствия. — Вот это жизнь по мне, Цареубийца, — признается он, преисполнившись редкостного благодушия.— Славная закуска, славное вино, славная лодка и славная погодка — что еще нужно для счастья, а? Его шурин принужденно улыбается и с напускной любезностью склоняет голову в знак согласия, хотя, судя по всему, отнюдь не разделяет его чувств. Вот и отлично. — Знаешь, отец частенько водил нас со Станнисом покататься по заливу, когда мы были мальчишками. А мать вечно заставляла надевать эти шляпы, чтобы не обгореть на солнце, — вспоминая давно минувшие беззаботные деньки, он испускает растроганный вздох. — Тебе-то небось лорд Тайвин даже ни разу не устроил вылазку на море? Как ни крути, а есть все-таки и светлая сторона в том, что у него под боком неотступно околачиваются королевские гвардейцы: где еще найдешь таких благодарных, безропотных, а главное — безответных слушателей, которые при всем желании не могут отвертеться от возложенных на них обязанностей? Он может нести всякую чушь, сквернословить и изводить их насмешками сколько душе угодно, а они и попенять ему не смеют — только и остается что учтиво кланяться да натягивать улыбку. Изводить Джейме Ланнистера Роберту особенно нравилось, хотя он понимал, что играет с огнем: человек, убивший одного короля, вряд ли станет испытывать сильные душевные терзания перед тем, как прикончить другого. — Дядя Герион, бывало, брал нас в плавание, — отвечает Ланнистер. От яркого солнца он жмурится и тоже напяливает соломенную шляпу; но даже в этом нелепом головном уборе похож на сияющее золотом божество, сошедшее с небес. Чтоб ему провалиться. — А еще мы иногда удирали из дома и носились по Ланниспорту, как беспризорники. Дети рыбаков учили нас плавать и катали на своих лодчонках. С легким потрясением Роберт осознает, что под «мы» и «нас» Ланнистер имеет в виду себя и сестру, а не младшего брата Тириона. Он пытается вообразить Серсею, которая босиком гоняет по заплеванным закоулкам Ланниспорта, и представшая перед его мысленным взором картина, мягко говоря… обескураживает.***
Облачко наползает за облачком, и наконец — откуда что взялось? — прежде ясное небо беспросветно затягивают черные тучи. Поднимается ветер, волны вскипают высокими бурунами, а затем дыбятся настоящими валами, тяжелыми и грозными. Тут и самому Роберту приходится признать, что неплохо бы вернуться на берег. Вот только уже слишком поздно — все вокруг погружается в зловещий мрак, озаряемый лишь синеватыми молниями; прямо над ухом грохочет леденящий душу гром, и его рокот эхом раскатывается над водой. А потом обрушивается шторм. Шквалистый ветер и чудовищные волны бросают их утлое суденышко туда-сюда, словно детскую игрушку, но Роберту все нипочем: он стоит, выпрямившись во весь рост и запрокинув голову к небу, и хохочет прямо в лицо богам бури, и грозит им мятежом и неповиновением. — Давайте же, лупите что есть мочи! — ревет он, перекрывая раскаты грома. — Седьмое пекло, это все, на что вы способны? Боги исполняют его пожелание сполна и даже с избытком. Мглу перед глазами разрывает ослепительная вспышка молнии, и тут же раздается такой оглушительный раскат грома, что, кажется, пробирает до костей. Затем небесные хляби разверзаются, и оттуда стеной низвергается бушующий водопад. Оказывается, Цареубийца и впрямь неплохо умеет управляться с лодками. Насквозь пропитавшиеся водой канаты выскальзывают у него из рук, но он упрямо тянет их изо всех сил и даже умудряется каким-то чудом поставить крохотные паруса, от которых, впрочем, толку все равно немного; Роберт тем временем старается удерживать лодку на плаву и править подальше от зазубренных рифов и скал. На Ланнистере ни одной сухой нитки нет, а от привычной насмешливой ухмылки не осталось и следа, однако взгляд спокойный и сосредоточенный. И как только ему удается сохранять хладнокровие при столь удручающих обстоятельствах? Роберт даже с удивлением обнаруживает в себе искорку симпатии к этому человеку. Однако их тяжкие совместные усилия идут насмарку, и особенно свирепый вал с жутким грохотом швыряет лодку на острые скалы. Днище судна с треском раскалывается, и в ощетинившийся щепками пролом устремляется поток воды. Волны захлестывают их со всех сторон, а дождь поддает сверху; в последнем отчаянном порыве они пытаются оттолкнуться от скалы, но тщетно. Тогда они наспех хватают уцелевшие пожитки, до каких удается дотянуться, и ныряют — чуть в стороне от утеса вода бушует не так яро. По крайней мере, теперь их не унесет течением в открытое море и… Но тут Роберт получает сильнейший удар по голове, и мир в очередной раз опрокидывается во тьму.***
Он приходит в себя медленно и мучительно, почему-то под грохот строевого барабана — и не сразу осознает, что это его собственный череп пульсирует острой болью: она настырно долбит в виски, заглушая все мысли. — А, очнулся наконец, — раздается чей-то голос, и ему приходится открыть глаза. — О боги, моя голова, — стонет Роберт, с трудом принимая сидячее положение и болезненно морщась при каждом движении. На нем, похоже, места живого нет, словно он во второй раз прошел горнило битвы при Трезубце. — Что случилось? — Мы разбились о скалы, — оповещает его все тот же голос, совершенно бесцеремонно и без намека даже на фальшивую почтительность. — Ты треснулся головой, и я выволок тебя на берег. Лицо Джейме Ланнистера разукрашено пестрой россыпью синяков, а щеку наискось пересекает разбойничья царапина. Из одежды на нем остались только сапоги, потерявшая всякий вид рубашка да штаны, покрытые коркой соли, а из оружия — длинный тонкий кинжал. В живописных лохмотьях, без привычных белоснежных доспехов и золотого меча он в кои-то веки выглядит как простой смертный — Роберт, по крайней мере, никогда его таким прежде не видел. Впрочем, надо полагать, он и сам мало похож на короля в нынешнем плачевном состоянии. — Куда это нас занесло? — спрашивает Роберт и, пошатываясь, поднимается на ноги. Они находятся на узкой полосе скалистого пляжа; шторм стих, и выплеснувшие ярость волны теперь мягко накатывают на берег, ластятся к нему с кротким урчанием. Солнце уже давно село, оставив на небе лишь розоватый закатный отсвет, — должно быть, сейчас вечер того же дня, когда они пустились в плавание. — А боги его знают, — отвечает Ланнистер. — Сдается мне, на противоположный берег залива. — Надо думать, вернуться на лодке не выйдет? — задумчиво спрашивает он, хотя и сам прекрасно видит ни на что не годную груду обломков, бесславно упокоившихся на ближайших скалах: в припадке лютого беснования волны расколошматили их суденышко в мелкие щепки. — Нет, зато мне удалось прихватить с этой развалины кое-какое барахло. Они собирают весь скарб, спасенный Ланнистеренышем, и долго стоят неподвижно, безмолвно глядя на маленькую жалкую кучку у своих ног: мех с вином; корзинку с хлебом, мясом и сыром, завернутыми в промасленную кожу; чудом уцелевшее огниво; несколько сетей и лесок; наконец, венчает все это богатство не что иное, как две потрепанные соломенные шляпы.***
На ночлег устраиваются здесь же, на берегу. Ланнистер собирает плавник для костра, и Роберту после долгого сражения с кремнем и кресалом наконец удается высечь искру. Последний отблеск зари на западе угасает, и ночь окончательно вступает в свои права: становится довольно-таки свежо, и прохладный ветерок неприятно леденит спину, пробираясь под влажную одежду. Они жмутся поближе к огню, стуча зубами, ковыряются в промасленных свертках с провизией и передают друг другу мех с вином. После пекло знает какого глотка — он не считал — Роберт с удивлением понимает, что в общем-то ничего не имеет против столь неожиданного приключения и даже готов какое-то время потерпеть небольшие лишения. Он уже совсем согрелся, устроившись возле уютно потрескивающего костра; над головой ярко сверкают звезды, а мерный рокот невидимого прибоя умиротворяет и завораживает слух. Он словно возвращается в дни своей молодости, когда был свободен, как ветер: странствовал по белу свету, ночевал под открытым небом, и дела ему не было до Железного трона и докучного ярма королевских повинностей, до оскуделой казны и грызни вассальных лордов. Он снова представляет себя беззаботным малым, что влюбился когда-то в юную северную дикарку, и — пекло, может же он хоть ненадолго, здесь и сейчас, забыть о том, что в действительности не так уж молод, прикован к треклятому трону и женат на вздорной заносчивой львице? Если ему чего и не хватает в это мгновение, так это старины Неда… Но Нед за тридевять земель отсюда, засел на своем мерзлом Севере, а единственная компания, которая у него имеется, — это Цареубийца. — Бьюсь об заклад, лорд Тайвин тебя и на охоту ни разу не брал, — вслух размышляет Роберт, вспоминая недавний разговор. — По-моему, он вообще не очень-то похож на заботливого папашу. В глазах Ланнистера отражается пламя, и они совершенно по-кошачьи вспыхивают зеленым светом. — Дядя Герион однажды вытащил нас поохотиться, — он снова отвечает усмешкой, однако на сей раз в ней сквозит неподдельное веселье. — Серсея сразу возненавидела это занятие. (Снова это «нас», соображает Роберт. Но он уже изрядно навеселе, и мысль тут же ускользает и расплывается в захмелевшем сознании.) Так они и коротают время — потягивают вино и лениво болтают об охоте и лошадях, о гончих и ястребах… Обо всех этих радостях жизни Роберт привык трепаться с Недом, ну или на худой конец с парой-тройкой приятелей-собутыльников, но уж никак не с Джейме Ланнистером — боги, да ему и в голову такое прийти не могло. Иногда Роберт, увлекшись, заводит речь о шлюхах, и Ланнистер на это лишь молча улыбается; порой Джейме сам рассказывает что-нибудь о себе и Серсее, не иначе как о «нас», и Роберт думает: ну еще бы — они же близнецы, а близнецов водой не разольешь.***
Утром пускаются в путь, стараясь держаться берега. Они надеются набрести на нахоженную тропу, которая приведет их в какую-нибудь деревню или город, а уж там-то они сумеют найти помощь. Солнце поднялось еще совсем невысоко, но уже слепит глаза и припекает будь здоров. Не проходит и часа, как Роберт начинает пыхтеть, словно кузнечные мехи, а со свекольно-багрового лица ручьями струится пот. — Боги, — стонет он, упершись ладонями в колени и свесив голову, — о боги, до чего же я растолстел. Постарел и разжирел, как кабан. Даже Ланнистер, похоже, порядком вымотался: сапоги-то у него для верховой езды предназначены, а не для подобных марш-бросков. Как и большинство знатных рыцарей, он привык защищать правое дело, восседая на спине лошади, а не шатаясь по бренной земле на своих двоих, словно простолюдин какой-нибудь. Они устраивают короткий привал, чтобы перевести дух и хотя бы приблизительно определить, в какую сторону двигаться; напрягши мозги, Роберт наконец приходит к выводу, что до Штормового Предела примерно два дня пути верхом. Остается сущий пустяк — раздобыть где-нибудь лошадей. Спустившись в долину и забравшись в дремучий лес, они сталкиваются с разбойниками. Поначалу их настораживает стая птиц, с громким криком снявшаяся с места где-то в чаще. Значит, кто-то их спугнул. Ланнистер вскидывает глаза и, прищурившись, беспокойно вертит головой. Затем они снова слышат переполошенное хлопанье крыльев, теперь уже совсем рядом, и, наконец, тихое позвякивание конской сбруи и цокот копыт. Они быстро обмениваются взглядами. Ланнистер хватает Роберта за руку и тащит его прочь с дороги, толкает подальше за деревья, а сам с глухим лязгом вытаскивает из ножен кинжал. Показываются пятеро громил самого подозрительного вида верхом на сонных лошадях. Они затянуты в разномастные кольчуги, ржавые и сидящие не по размеру. Зато все при оружии: явно не для красоты таскают остро заточенные мечи и тесаки. Роберт даже подмечает у одного из бандитов боевой молот, вроде того, каким он сам в молодости добыл себе славу и завоевал трон. Он поднимает голову и вопросительно смотрит на Ланнистера, вооруженного только кинжалом. Клятвопреступник или нет, но Джейме Ланнистер — рыцарь Королевской Гвардии, один из лучших бойцов Семи Королевств. Роберту уже наскучило приключение и хочется поскорее вернуться в Штормовой Предел. Он еле волочит ноги от усталости. Ему во что бы то ни стало нужно заполучить этих лошадей. Ланнистер оглядывается на него, блестя зелеными глазами, и улыбается с неумолимой, смертоносной решимостью.***
С разбойниками они расправляются до смешного просто. Головорезы даже толком не успевают понять, что произошло. Пока эти ротозеи считают мух, шурин Роберта — до отвращения блистательный даже в изодранной рубашке и задубевших от соли штанах, вооруженный лишь кинжалом и своей убийственной улыбкой — вихрем налетает на них и вспарывает глотку ближайшему всаднику. Завладев его мечом, Ланнистер принимается за остальных — тут-то Роберт и обрушивается из-за кустов с устрашающим рычанием, стаскивает с седла бандита с молотом и вырывает у него из рук оружие. Боги, точь-в-точь как в старые добрые времена. С громогласным хохотом он врезается в гущу сражения и крутится волчком, потрясая похищенным молотом и сшибая разбойников с ног ударами чудовищной силы. Ланнистер приканчивает еще двоих грабителей с нечеловеческой скоростью — за его движениями даже взглядом не угнаться. Роберт разбивает молотом броню своего противника и с победным воплем наносит ему сокрушительный удар под дых, ломая ребра в кашу. Последний уцелевший бедолага кое-как поднимается с земли и с выражением дикого ужаса таращится на парочку бесноватых, которые в считанные мгновения перебили всех его товарищей; он хватает руки в ноги и пускается наутек, но уже через несколько прыжков падает замертво, настигнутый мечом Ланнистера. — Ха! — восклицает Роберт, от души хлопая Ланнистера по спине. — Будь я проклят, да ты молодчина! Ланнистер склоняет голову, учтиво принимая похвалу. Его улыбка режет не хуже ножа — или меча, с которого он вытирает кровь: — Благодарю, ваша милость. Лошадей они забирают себе.***
Через два дня они добираются до Штормового Предела. Вино и еду они оприходовали в первый же вечер, поэтому всю оставшуюся дорогу вынуждены довольствоваться водой из ручьев и той скудной поживой, что удается добыть своими силами. Роберт ухитряется поймать упитанного кролика, а Ланнистер ловко сдирает с него шкурку. Они запекают мясо на костре и уплетают его горячим — перебрасывают огнедышащие куски из руки в руку и дуют на обожженные пальцы, по которым стекает жир. На второй день они выходят к деревне. Вконец потрепанные, в выцветшем замызганном рванье, они здорово смахивают на бродяг с большой дороги, но никак не на знатных особ, первых лиц государства. И все-таки их узнают. Точнее, узнают одного из них: разумеется, не своего законного короля, а Ланнистера — даже после кораблекрушения и мытарств долгого пути он выглядит словно живое воплощение Воина. Сельчане делятся с ними едой и питьем и предлагают показать короткую дорогу к Штормовому Пределу; Роберт принимает их помощь с нескрываемой радостью и облегчением. Когда наконец впереди показывается замок, Роберт дает самому себе нерушимую клятву, что больше и шагу не ступит за его пределы. У него ноют все суставы до последней косточки, а глаза слипаются от усталости; его тошнит от неотвязного общества Цареубийцы — с этим парнем в глуши не пропадешь, да и драться он умеет словно демон из седьмого пекла, но все равно он, как ни крути, Ланнистер и уже одним этим обстоятельством бесит Роберта не на шутку. Когда ворота распахиваются и оттуда семенит Джон Аррен, выражая восторг от возвращения блудного монарха, Роберт стискивает старика в сокрушительных объятиях. Серсея тоже выходит его поприветствовать — она встречает мужа прохладной сдержанной улыбкой и протягивает ему руку. Потом поворачивается к брату и церемонно благодарит его за то, что он благополучно вернул ее венценосного супруга под отчий кров в целости и сохранности. Она награждает Ланнистера сестринским поцелуем в щеку, и вновь между ними как будто проскальзывает нечто неуловимое, скрытое от посторонних глаз. Но Роберту уже ни до чего нет дела: наконец-то он дома. Он громко требует много, очень много еды, вина и горячую ванну — именно в таком порядке. А потом пусть ему приготовят постель и не смеют будить в ближайшие пару дней, не то он за себя не ручается.