1672 год

Вечером в Лувре давали бал. Что для Лизелотты* означало долгую и нудную подготовку к нему. Она сидела, зажмурив глаза, а её муж со знанием дела пудрил ей лицо. - Боюсь, я не стану краше, хоть всю пудру на меня изведите, - пробормотала Мадам. - Ерунда, - отозвался Месье. – Уже стали. Он отступил на шаг и оглядел Лизелотту, как художник оглядывает картину, размышляя, следует ли добавить ещё какие штрихи. Ах, ну, конечно: губам и щекам нужно немного краски. Месье стал наносить на щёки жены румяна. - А теперь, Мадам, настал черёд выбрать платье, - весело сказал он. Лизелотта отчаянно заморгала. Пудра осыпалась с век, вызывая в глазах неприятные ощущения. Когда вернулась чёткость зрения, Лизелотта уставилась на своё отражение в зеркале. Нет, она никогда не привыкнет к тому, как ярко красятся французские дамы. На её круглой физиономии эти красные пятна смотрятся донельзя нелепо. А если Месье выберет ей наряд того же цвета, Лизелотта превратится в карикатуру на себя. - Только не красное, - взмолилась она. – Не хочу привлекать слишком много внимания. Вы же знаете, над моим ростом и сложением все смеются. Стоило Лизелотте прибыть ко французскому двору, как она сделалась объектом насмешек. В глаза ей никто ничего не говорил, всё-таки она - жена Месье, но за спиной какие только шутки не ходили. Общество забавляла не только разница в росте и весе Месье и Мадам, но и разница их характеров. Их брачный союз даже назвали союзом кабана и стрекозы. - Непременно красного! – возразил Месье, который любил всё яркое и броское. – Вы и должны привлекать внимание. Вы как-никак герцогиня Орлеанская. Если Генриетта Английская, его первая жена, стремилась быть в центре внимания, то Лизелотта тяготилась этой необходимостью. Она не любила и не умела наводить красоту, к нарядам и драгоценностям была равнодушна. Месье только закатывал глаза и вздыхал, однако в душе был доволен. Генриетта попила у него немало крови, желая затмить его. Лизелотта же не хотела, да и была не в состоянии составить мужу конкуренцию. Она широка в плечах, высока. На целую голову выше Месье. Она не умеет жеманничать и вообще находит, что такое поведение – несусветная глупость. Её отличают прямота и резкость суждений, что многих от неё отпугивает. Она ещё очень молода, но уже довольно саркастична. Месье смеётся над её шутками, все остальные поджимают губы, когда их слышат. - Что ж, - сказала Лизелотта, - я терплю всё это, чтобы угодить вам. - Так и должно быть, - кивнул Месье. Шевалье де Лоррен и маркиз д’Эффиа молча наблюдали за милой семейной сценой. Они старались не оставлять принца наедине с женой. Шевалье вторая Мадам страшно не нравилась. Здоровенная, словно гренадёр – захочет, прихлопнет Месье одной левой. Слишком простая в своих предпочтениях, грубая, манеры оставляют желать лучшего. Она… Да перечислять её недостатки можно бесконечно! Однако главным её недостатком было то, что вторая Мадам нравилась Месье. Не как женщина, разумеется, а как нечто занятное. Но какая разница? Шевалье уже понял и смирился с тем, что любые привязанности Месье вызывают у него душевную боль. Да-да, Месье любит его бесконечно, однако… Однако у шевалье нет никаких прав на Месье. Их любовь, проверенная временем и испытаниями, за глаза обществом осуждается. Даже этот гренадёр в юбках смотрит на шевалье с презрением, а на Месье с жалостью. И как только смеет? - Ваше высочество, разве не жестоко заставлять Мадам носить цвета, которые ей совершенно не идут? – спросил Эффиа любезно. - Всё не настолько ужасно, Антуан, - пробормотал Месье, наблюдая, как фрейлина убирает волосы Лизелотты в затейливую причёску. - Разумеется, нет, - легко согласился маркиз. – Но вы бы никогда не надели то, что подчёркивает ваши недостатки. - Что вы предлагаете? – спросил Месье, обернувшись к нему. - Мадам был бы к лицу неброский цвет, - улыбнулся Эффиа одними губами. – Скажем, пыльно-серый. - Пыльно-серый! – воскликнул Месье. – Что за скука! - Если пыльно-серый вам не угодил, то как насчёт бледно-зелёного? - Господин д'Эффиа пытается сказать, я до того уродлива, что меня лучше скрывать, чем выставлять на всеобщее обозрение, - без обиняков заявила Лизелотта. Эффиа не стал возражать, только пожал плечами. - А вы что молчите, Филипп? – спросил Месье у шевалье, тщетно надеясь получить поддержку. Шевалье откровенно зевнул. - Я молчу, ваше высочество, потому что лучше Мадам не скажу, - ответил он в той же любезной манере, что и маркиз. При дворе всегда говорили гадости подчёркнуто любезным тоном. Эффиа подавил улыбку. Он испытывал к Лизелотте всё нарастающую антипатию. Месье принудили к браку с ней. Король поставил брату условие: или он женится, или шевалье никогда не вернётся. Месье, конечно, женился. Закрыл глаза на скудное приданное, а теперь пытается не замечать, что его жена несуразна. Её не спасает даже очарование молодости, потому что его и в помине нет. Впрочем, Эффиа был бы против какой угодно Мадам. Вдовство – лучшее состояние для Месье. Жаль, оно продлилось столь недолго и было омрачено отсутствием шевалье*. - Вы оба несносны! – взорвался Месье. Потом обернулся к жене и сказал спокойнее: - Я вас оставлю, Мадам. Теперь мне нужно заняться своим туалетом. Быстрым шагом он покинул апартаменты Лизелотты. Миньоны последовали за ним. - За что вы третируете бедняжку? – спросил Месье. Блестящие чёрные глаза на бледном лице гипнотизировали. - За то, что она – ваша жена, - спокойно ответил шевалье, выдерживая его взгляд. - Мадам с презрением смотрит на нас, - добавил Эффиа. – Но если она презирает нас, то и вас тоже. Месье закусил губу. Он всегда так делал, когда его обуревали противоречивые эмоции. - Есть ли принцесса, достойная меня? – насмешливо поинтересовался он. – И главное – моего двора? - Это неважно, - сказал шевалье резче, чем хотел. – Вы принадлежите мне. Разве не так? Месье покраснел. Для шевалье это был не ответ. - Я хочу знать, - он схватил принца за локоть и притянул к себе, - вы бы сказали мне "да", живи мы в мире, в котором двое мужчин могут сочетаться браком? - Филипп! – воскликнул Месье, смущённый донельзя. Теперь покраснели даже его уши. А какие-нибудь другие уши вполне могли подслушивать разговор. Месье не хотел, чтобы дерзкие – почти безумные - речи шевалье дошли до короля. - Отвечайте! – рассердился шевалье. - Ах, конечно, сказал бы! – сдался Месье. – Но я ваш без остатка здесь и сейчас! - Увы, - шевалье продолжал держать его, - я делю вас с Францией, королём, Мадам и вашими детьми. И ещё чёрт знает кем. - Но я тоже делю вас с этими многочисленными женщинами! – стал защищаться Месье. Шевалье это только насмешило. - С тем же успехом вы можете ревновать к прошлогоднему снегу. Важна только верность сердца. Какая разница, с кем было тело? В моём сердце только вы, в вашем – слишком многолюдно. Эффиа знал, когда следует уйти, а потому бесшумно отступил к дверям и скрылся за ними. Месье и шевалье остались наедине. - Филипп, Филипп, - горячо зашептал Месье. – Какие у вас могут быть сомнения в моей любви? Она с каждым днём только крепнет. Но я не могу быть холоден и груб со всеми, кроме вас. Это противоречит моей натуре. Но вы – смысл моей жизни. Когда вас нет рядом, я страдаю. Шевалье не ответил, только продолжал мрачно вглядываться в его лицо. Месье вдруг понял, что ссылка ударила по шевалье больнее, чем он думал. За показной самоуверенностью скрывается страх, что Месье разлюбил его. Эта мысль наполнила сердце принца нежностью. Он любил шевалье гораздо сильнее, чем тот мог вообразить. И шевалье любил его. Месье это знал. Шевалье никому, кроме Месье, не показывал свои уязвимые места, и уже это было проявлением его любви. Шевалье разжал пальцы, но Месье не спешил уходить. Он прильнул к шевалье, обнял его со всей возможной силой. Шевалье обнял его в ответ, уткнувшись носом в кудрявую макушку. Их объятие было до того крепким, что казалось, они хотят врасти друг в друга, чтобы впредь разлучить их стало невозможно. - Милый, надо одеваться, - пробормотал Месье спустя какое-то время. - Проклятый бал, - отозвался шевалье. - Какого цвета будет ваш костюм? - Красного... с золотым шитьём. - Тогда я надену ленты в тон, - сказал шевалье. Так в старину поступали рыцари: носили цвета возлюбленной дамы, желая продемонстрировать ей и всему свету свою любовь.