Mother Love

Когда Эбигейл зашла в комнату, её чемодан уже стоял рядом с креслом. Она медленно прошагала в центр комнаты,внимательно рассматривая каждый элемент интерьера. Аластор прикрыл за собой дверь. – Может мне помочь чем-нибудь? Разложить вещи, например? Она повернулась к нему. – Это было бы чудесно. Она подошла к креслу и наклонилась, чтобы поднять чемодан, но он её опередил. – Я сделаю всё сам. А ты отдохни. – Что ты! Я вовсе не устала! Он взглянул на неё, приподняв бровь. – Мам, ты сама меня учила помогать леди. И ты не исключение. Поняв, что с сыном бесполезно спорить, Эбигейл вздохнула и спросила: – Что же мне тогда делать? Аластор положил чемодан на застеленную кровать и, не отрываясь от его раскрытия, сказал: – Не знаю. Может выпьешь чая? Или познакомишься с остальными? Эбигейл оживилась. – А может испечь имбирное печенье? И потом угостить им всех. Так и сделаю! И она вышла из комнаты, захлопнув дверь. Аластор раскрыл чемодан и огдядывал его содержимое. Оттуда пахло материнскими духами, некогда подаренные отцом на одну из их годовщин. Демон прикрыл глаза и вдохнул этот чарующий запах полной грудью. Затем принялся за разборку самих вещей. Их было много. Аластор не раз удивился вместительностью столь небольшого чемоданчика и убедился, что мама всё-таки порой использует свою магию, пусть и в таких мелочах как увеличение объёма чемоданчика. Первым делом он вытащил граммофон. Тяжёлый, пахнущий тёплом,он впитал в себя столько воспоминаний. На дне есть полустёртая подпись от бабушки. Буквы выцвели и потеряли чёткость, но всё ещё можно различить:"Молодожёнам Эбигейл и Роджеру Ноланам, чтобы в их доме всегда звучала музыка". Вдоль стенки чемодана распологались чёрные пластинки в картонных упаковках с надписями песен. В там были оперные записи, инструментальная музыка и много джаза, который расцветал в Новом Орлеане. Аластор поставил граммофон на маленький столик возле кресла. Затем аккуратно вытащил одну из пластинок с джазом. Ведь с музыкой работать веселее. Он приложил иглу к диску и включил аппарат. Комната начала наполняться задорной музыкой и воспоминаниями. Родители так красиво танцевали под эту песню. Аластор просил отца научить его тоже так красиво танцевать. Тот отвечал:"подрастёшь – научу. А пока я занят". Он был постоянно занят. Всё время работал, пока его же работа не увела его в гроб. Со временем Аластор сам научился танцевать, повторяя движения актёров или танцоров клубов Нового Орлеана. Да, у него получалось, но ему было далеко до отцовских навыков. Покачивая плечами в такт музыке, Аластор вытащил материнскую одежду. Он не собирался её разбирать. Это дело он доверит женским рукам. Поэтому он просто положил её на прикроватный столик. Затем он вытащил спицы и разноцветные клубки шерсти, недовязанные вещи. Среди них был красный свитер с белыми оленями и ёлками, скорее всего предназначенный Аластору на Рождество. Это добро отправилось в верхний ящик комода. Швейная машинка с рисунком чёрных роз не особо интересовала его. Он разок прокрутил колёсико, посмотрел за движениями вверх-вниз иглы, как делал это в детстве, и убрал в тёмный угол комнаты. Книги. Много книг. Чтобы вытащить их и разложить по полкам, Аластору пришлось призвать на помощь тени. Романы, повареные книги, исторические издания, снова романы. Из общей чёрно-коричневой массы толстых книг выделялась тонкая серенькая тетрадь. Личный дневник Эбигейл. У Аластора чесались руки схватить его, сесть на пол и прочесть то, что там написано. Но это ведь будет неуважительно к его родной матери. Поэтому он сдержал свой порыв. Фотоальбом в кожаном переплёте. Он привлёк внимание демона больше всего остального, поэтому он присел на край кровати и раскрыл его. Фотокарточек было много, поэтому некоторые были вклеены на отдельные листы шершавой бумаги, так и норовящие вылететь из альбома. На первых листах красовались детские фото Эбигейл. Везде она улыбалась. Вот она сидит с плюшевым мишкой на коленях. Вот бабушка сшила ей платье на пятнадцатилетие. Немного смазаная пожелтевшая фотография, где Эбигейл танцует с подругами в кафе "Фламинго", как гласила подпись под ним. Именно там она и встретила Роджера, вскоре ставшего её мужем. Их фотографии со свадьбы был уделён целый разворот. "Шестое мая одна тысяча девятьсот шестой год". Венок из белых лилий на голове Эбигейл смотрелся роскошнее корон всех королев мира. Лицо Роджера было гладко выбрито и сияло, как новенький пенни. Влюблённые и счастливые, именно такими и хотел их запомнить Аластор. Эбигейл со свёртком в руках и обнимающий её Роджер выглядели так, словно держат в руках победу в лотерею на тысячу долларов, но никак не сморщенного как чернослив ребёнка. Следующие страницы Аластор пролистал, стараясь не вглядываться в лицо мальчишки, смотрящего прямо на него и с улыбкой спрашивающего: – И что? Доволен во что ты превратил меня, да? Говоришь, не хотел убивать тех людей? Не ври хоть самому себе. Тебе ведь это нравится – врать! Так же сильно, как и забирать чужие жизни. Ха! Если бы ты не стыдился перед ней, я бы с тобой сейчас не говорил. Аластор закрыл глаза, не желая видеть как другой он обнимает маму. Назойливый голос так и крутился в голове, не желая покидать черепную коробку. Перед глазами опять встала та страшная картина, Радио Демон снова одиннадцатилетний напуганный ребёнок. Уже сирота. Родители мертвы, а он один. Один на всём свете. Страх. У него есть запах. Горький, сжимающий глотку и не позволяющий выдавить ни звука, не дающий сделать вдох. Этот запах заполнял комнату вперемешку с железным запахом крови. Аластор открыл глаза. Посмотрел на фотографию. Мальчуган молчал. Аластор встал и положил альбом в нижний ящик комода. Казалось, конечности налились свинцом, движения давались с трудом. Демон подошёл к граммофону, снял иглу с пластинки. Тишина резала уши. Судорожно вздохнул, наполняя лёгкие везким воздухом. Зачем он это делает? Ему это делать незачем. Он ведь мёртв. Старые привычки. Может, ему хочется вновь почувствовать себя живым? Наверное. Пение с первого этажа заставило его подпрыгнуть от неожиданности. У Эбигейл была привычка: во время готовки напевать себе под нос какие-то песни её времён. Аластор и сам не замечал, как и сам порой пел, готовя что-нибудь. Он многое перенял от неё и был благодарен ей за всё. Она была достойна всего лучшего: лучшей судьбы, лучшего мужа, лучшего сына. Аластор был удивлён, встретив её здесь, в Аду. Сколько он её помнил, она была святейшим человеком на земле. Но у каждого есть скелеты в шкафах. Он не хотел знать за что она здесь, ему хотелось оставить её святой образ, не оскверняя его знанием её грехов. Может, поэтому он и привёл её сюда? Нет, он не верил в план по искуплению грешников, но он верил в неё. Дверь раскрылась, громко хлопнул о стену коридора. Ниффти с улыбкой до ушей громко прогвозгласила: – Всё готово! Идёмте пить чай! Аластор обвёл взглядом испачканную в муке маленькую демонессу. Он щёлкнул пальцами, и вещи, оставшиеся до сих пор в чемодане, выпорхнули оттуда волшебным образом, разлетаясь на отведённые им места. Радио Демон вышел за дверь и присел на корточки,чтобы быть на одном уровне с маленькой горничной. Он протянул ладонь и положил ей на тёплую щёку. "Мягкая и нежная как у ребёнка. – пролетело в мыслях, – хотя она и есть ребёнок." Большим пальцем он утёр муку с щёчки и провёл другой рукой по растрёпанным розовым волосам. С момента, как он заключил с ней сделку, он будто стал ей отцом. И ответственность это маленькое создание, казалось грело его сожжёную душу. Может Эбигейл чувствует то же самое рядом с ним? Он встал, принюхался к сладкому запаху имбирного печенья. Ниффти схватила его за руку и потащила к лестнице. От запаха выпечки так и текли слюнки. Невозможно было удержаться от искушения съесть пару-тройку штук. Интересно, а искушение выпечкой считается за грех? Если да, то Эбигейл самая грешная душа во всём отеле.