Поле, простирающиеся чуть ли не до горизонта и лишь с двух сторон упирающиеся в естественные преграды в виде леса и холма, увешанного километрами колючей проволоки в несколько десятков рядов, перебиваемых только телами давно павших солдат, что пытались брать ее штурмом, было засыпано свежим белым снегом, создающим иллюзию идеальной плоскости и лишь на всевозможных подпорках, дзотах и орудиях оставляя плавные бугорки, искрящиеся на свету. «Пулеметная Горка», как ее называли не только при разговоре между собой, но и на картах местности, изрядно потрепала нервы большему количеству как рядовых, так и высших солдат, представая перед ними непреодолимой преградой. За ней снова поля и леса родины, река Лиелупе и с десяток поселений, что гнетутся под немецкой властью и ждут освобождения, а главное Митава, ранее столица Курляндской губернии, а ныне один из важных опорных пунктов германцев. С момента начала наступления прошли уже сутки, а враг так и не заметил, что у него почти под носом сидит латыш с штыком и выжидает, когда его спустят с цепи, чтобы отомстить за отечество. Части седьмого полка расположились в небольшой деревне, покинутой и оставленной на произвол судьбы, к югу от злополучного места и ждали приказа к атаке. Бойцы отдыхали по разному — одни разминались перед грядущим, вторые пока не видят командиры перекидывались в карты, другие находили успокоение в наблюдении за медленно падающим утренним снегом. Несколько бойцов сидели поодаль от остальных, так чтобы со всех сторон их прикрывали дома, и жгли в малом пламени бумагу, щепки, тихо разговаривая на насущные темы. По середине, опершись спиной на стену деревянного здания, сидел, сложив руки на груди, грузный с виду мужчина лет сорока-сорока пяти. Обладая необыкновенно густыми бровями, он также был и владельцем тараканьих усиков под носом, что никак не хотели разрастаться в приличную шевелюру. «Зато,» — шутил он, — «противогаз одевать удобно!» В разговоре он выступал пассивным слушателем, что мог кивнуть головой в знак согласия, но не более. Это будет не первый его бой, он стал добровольцем еще в четырнадцатом году и лишь божьей милостью до сих пор остается живым. Пустым взглядом, он смотрел на играющие языки пламени и думал о чем-то своем, напевая под нос печальную песню. «Ах, Латвия, где твои сыны?» Такой легкий вопрос, но никто не может на него ответить точно, даже он.
Не внимая меланхолии бывалого солдата, по бокам от него сидело двое более молодых людей, что и производили основной костяк словесного потока. Левый — Янис, горячий, но умеренный в своих рвениях юноша лет восемнадцати. Он явно еще не понимает, что его ждет буквально с часу на час и думает, что будет одной рукой рвать фрицев, а второй помогать товарищам взбираться на холм. Городской, молодой призыв на замену уже павшим воякам, а им легко вдолбить в голову любую ересь, лишь бы шли умирать «За царя и отечество», как говориться. На груди красуется металлический значок в форме венка, над которым возвышается орел, а сразу под ним солнце с прямыми лучами и мечом, которым они должны бить врага. Нижнее надпись отчеканена паскудно, потому и видно только «ЛСП». Его сосед, деревенский парень приехавший с хутора в город, чтобы вступить в тогда еще стрелковые батальоны, носил похожий, но более потертый знак «ЛСБ/LSB». Такие встречались чаще, но считалось, что он приносит удачу своему носителю, поэтому даже, когда ломалась иголка для закрепления, ее носили в нагрудном кармане, вместе с письмами и фотографиями родных и близких. Большинство считало, что носить ее на пальто дурной тон и она должна красоваться только на кителе, но кто может запретить ему это делать? В отличии от горожанина, тот уже побывал в нескольких боях и понимал печальный взгляд старшего наставника.
— Вот вернусь домой увешанный медалями и сразу учиться, — размышлял о своем послевоенном будущем темноволосый собеседник, сжимая в правой руке металлическую флягу с содержимым известным только ему и самому господу-богу, — а там… Просто представь — захожу в класс с орденами, молодой, поджарый и все девчата сразу мои! Парни завидуют, учитель сразу понимает кто здесь главный!
— Ты главное на пулемет первым не беги, а то к девочкам сможешь только подкатывать! — с веселой иронией ответил хуторянин, после пусто добавив, — А может и хуже…
— А что хуже то?
— Кто-то останется на поле битвы, кто-то вернётся инвалид… — печально пропел старший в ответ, не отводя взгляда от пламени, куда левый спутник подкладывал трясущимися руками новую партию щепок.
— Дядя, — не теряя оптимизма сказал горожанин, — не переживай, войне скоро конец! Я это чувствую — ведь не может наш Царь не понимать бессмысленности этой бойни! А ты, Дагнис, если так смерти боишься, то мог бы свои политические взгляды и прятать получше! Их же с самого Петрограда видно!
— Это отцовские. — ответил хуторянин, поправляя ворот пальто, так чтобы скрыть алые петлицы на шее, — Сам знаешь, формы на всех не хватает. Вот мне и пришлось взять его старую. Да и зачем мне их спарывать? Сколько я в них в бой ходил — меня даже пуля не задела! Моя родина меня бережет, при том буквально.
— Не боишься, что тебя как революционера отправят под трибунал, когда приедут господа-офицеры? — ехидно спросил товарищ и с характерным звуком выдернул пробку из фляжки, — Мы же все русские, а тут младолатыш нового разлива нарисовался! Твой отец-то должен был тебе рассказывать как их гоняли шашками почем зря!
— Зато он стоял за свою родину, в отличии от тебя и был готов защищать ее интересы.
— Я тебе хоть раз сказал, что не люблю свою родину? — с легкой обидой спросил Янис и, отпив из металлического сосуда, гордо добавил, — Мы все здесь по одной причине — мы любим Латвию и готовы за нее умереть! И я — не исключение! Пускай не рассказываю о любви к ней, подстебываю других по этой теме, но я ее сын. В конце концов просто так добровольцем бы я не стал!
— Ребята, — сиплым шепотом обратился к ним подошедший солдат, выдыхая облака густого пара. Его лицо было бледно красным от холода, на плечах легким налетом красовался свежий снег, он же облепливал основание одежды — верный признак того что тот с передовых позиций, где солдаты посменно несли пост готовясь к непредвиденной атаке врага, — хорош книжки переводить, давай в канаву, ваша очередь морозиться.
— И вот так всегда, — расстроенно констатировал городской, одевая на плечи сумку с личными вещами, — только начинаешь отмерзать — снова пора. Дружище, ты смотри чтоб огонь не погас.
— А зачем тебе сумка на посту? — спросил Дагнис, смотря на своего товарища как на нездорового, — Этож лишний вес, да и неудобно!
— Не удобно, зато практично! — констатировал тот, подняв палец вверх, — Если фриц на нас пойдет, то точно в штыковую! Спереди я получить не боюсь — у меня руки есть, а вот со спины… Мешок попробуй пробей насквозь, со всеми-то его вещами! Все логично!
— Не глупо… — про бухтел ветеран, что до сих пор даже не сдвинулся с места и в той же позе продолжал отдыхать, но уже наблюдая как деревенский юноша с озадаченным и будто прозревшим лицом одевает суму.
— Дядь, а ты что не идешь?
— «Дядя» свое уже навоевал и может сам решать когда ему заходить на пост.
— Понял, мы, если что, тебя не видели сегодня. — задорно ответил стрелок и вместе со своим другом пошел по протоптанной до него тропе в снегу, ведущей из деревни.
«Канава», как ее назвал пришедший со смены боец, таковой на самом деле не являлась. Северней деревни находился долгий плавный склон, который при обычном взгляде сложно заметить, особенно зимой, заканчивающийся резким земляным валом высотой метра два-два с половиной с одной и метр с другой стороны. В честь этой то ли естественной, то ли рукотворной преграды, что прятала передовые отряды от чужого взгляда и было выдано такое шуточное название, ибо стоишь в полный рост, а перед глазами только зернистая земля, как в окопе. Правила пребывания в ней были обязательными и знал их каждый — не курить, не петь-говорить, не бегать, не прыгать, снег не трогать. И это не шутка, в целях маскировки весь снег, что находился вне «канавы», начиная с верхушки земляного вала конечно же, было запрещено даже трогать, а то небось враг увидит изменения в рельефе и все — скрытому наступлению капут! Да никто в общем-то не лезь туда, разве что разведка и то чтобы проволоку порезать для своих. Скучное место одним словом.
От этой самой скуки и приходилось наблюдать за мелочами происходящими вокруг, одновременно занимая руки перевязкой палок, чтоб по ледяному бугру не соскальзывать. Поодаль от них, например, сидел на коленях приземистый бородатый мужчина, лет тридцати, и зажигал небольшой огрызок от свечки перед карманной иконкой, выставленной на деревянную подставку. Судя по тому, что стоящий неподалеку подпоручик на это никак не реагирует, он сумел получить добро. А как отказать человеку в такой маленькой просьбе перед, тем как отправить его на погибель? Да и не такая она опасная. В его движениях чувствовалось беспокойство, легкий страх перед грядущим сражением. Пытаясь узнать время, Дагнис, придерживая овчинную шапку, по привычке задрал голову к небу, но его взгляд уперся в бесконечную молочную пелену, не позволяющую даже найти солнце. Опустив голову обратно, он содрогнулся, но быстро попустился. Изначально не замеченный им офицер стоял на небольшом гребне, закутанные в белые простыни, остатки пожиток бывших хозяев села, плечи, голова и руки сливались со снегом, а остальная часть не выделялась на земле. Мужчина глядел в бинокль, также спрятанный в тряпье, и кажется не дышал. Разве можно не дышать столько времени? Ответ пришел сам по себе — офицер снял небольшой слой снега со внутренней, разрешенной, стороны гребня и положил его себе в рот, стряхивая остатки о бок. «Интересно, зачем держать нас в этих окопах, если скоро атака?» — задался юноша сам для себя вопросом и, встав с места, направился к командиру. Янис хотел его отдернуть, но так как кричать нельзя, увязался за ним, таща за собой несколько самодельных лестниц. Когда он подошел к смотрящему, тот как раз отсылал другого стрелка в деревню собирать своих. Приподнявшись, юноша увидел несколько фигур идущих на них без оружия — разведка возвращается, ибо немцы бы не стали заматываться в простыни с ног до головы. Один из них, с пунцовым лицом, доложил офицеру, что дорога на «горку» расчищена так как можно, а дальше нам только бог в помощь. Тот в свою очередь похвалил их и отправил за оружием, после обратился к стоящему подле него.
— Стрелок, чего-то спросить хотим — так спрашивай, доложить — так докладывай. Нечего глаза мозолить.
— Который час, господин офицер?
— Самый час геройствовать… — безэмоционально ответил он, окинув взглядом второго подопечного, и добавил, — Готовьте «красные дорожки».
Граница, при преступлении которой небыло пути обратно, постепенно набивалась людьми, становясь всё теснее, не позволяя нормально дышать. А дышать и без того было сложно — буря самых разных эмоций долбила в голову, заставляя сердце биться сильнее и чаще, от этого и горячая, боевая кровь просила все больше воздуха. Воины, борцы за свою родину разных возрастов и сословий, все тяжело дышали ртом и лишь у некоторых удавалось сдерживать эмоциональное напряжение. Умирать не хочется — дома ждет семья и девушка, а если сейчас не пойдешь в бой, то и возвращаться будет не к кому, эти ж гады всех порешают. Хуторянин сильнее сжал в руках ружье, чей ремень, туго висевший до этого на его плече, трясся как бешеный. И без того не слушающиеся руки, стали больше сходить с ума от притока крови. Боевой товарищ заметил это и протянул ему свою флягу с усмешкой сказав «Чтоб руки не тряслись!» С самого детства тот страдал от тремора, что легким потряхиванием сопровождал его по жизни, но на войне недуг, переросший в не слабые такие рывки, доходящие до непослушания пальцев, буквально усложнял жизнь не только его, но и друзей. Отпив из металлического сосуда горькой жидкости, тот почувствовал как по его груди расползается приятная теплота, греющая изнутри, тем не менее лицо юноши сморщилось от такого вкуса. Тихо прокашлявшись в рукав, он хотел вернуть вещь хозяину, но он лишь отмахнулся, мол «потом отдашь». Командир и несколько десятков его помощников по всей длине холма забрались на него и, глядя в сторону вражеских укреплений, подняли правую руку как точку внимания. Наступила давящая пауза. Отмашка, солдаты стали взбираться по холму и идти вслед за своими бесстрашными командирами, по снежному полю. В отличии от других прифронтовых мест — это не пострадало от массовых снарядов пушек и по тому не таило в себе столько каверзных мест, где можно на метр уйти под снег. Неровными рядами полк продвигался к отдаленной возвышенности, кажущейся серой от мишуры навешанной на нее. Каждый шаг мог стать летальным, в любой момент они могли заметить нас и открыть огонь, а у них есть время чтобы переставить пулеметы в обратную сторону. Время шло долго, казалось, что «пулеметная горка» идет вместе с ними, предчувствуя свою гибель и потому отступая медленной, тяжелой поступью. У многих о ней складывалось впечатление как о чем-то вроде гнезда на холме, но, когда сближение все-таки произошло, картина прояснилась. Длинная сеть окопов на продолговатой косе возвышенности утыканная постройками из дерева и камня не могла не внушать ропот если брать ее штурмом. Но нам-то легче, мы-то идем со спины, правда? Командир тихой сапой стал взбираться к врагу — на нашей стороне неожиданность. Придраться к работе ребят-диверсантов было бы грешным делом, ибо работать в такой близости от врага сложно, но можно было бы сделать проходы в «колючке» и по шире. Группы бойцов словно в каком-то балете, то сходились в колонны, то наоборот рассеивались, то возвращались на исходную. По мере подъема стали слышны разговоры, звуки костра и музыка — то ли гармонь, то ли еще что… Выглядывало одинокое дуло пулемета, значит все-таки не исключали такой вариант. Повеяло приятным запахом мяса. Вот, гады, жируют, а мы на сухарях пашем. На общей фоне товарищеской атмосферы стали выделяться более отчетливые и близкие звуки, из-за мешков показалось две каски. Останавливаться нельзя, цель так близка, да и мы готовы бить. А фрицы, как выяснилось, пить — один из них встал на некий уступ и, кичась перед своим товарищем, начал хлестать прямо из горла, все больше и больше загибаясь назад, пока наконец не упал на спину. «АХТУНГ!!!» разорвало спокойствие, началось безумие битвы — с ответными яростными криками латыши кинулись с пальбой в окопы, но уже на этом моменте они стали терять людей — ни проволока, ни пулемет никого не щадили, оставляя свет ихней нации навечно в холодных снегах «горки». Командир ворвался один из первых, начал стрелять из нагана, а когда пули закончились, то вырвал шпагу с пояса и как заправской мясник стал резать врага ударами с плеча. Дагнис все время был рядом, но воспользовался штыком по назначению лишь раз, когда ворвался в яму. Узкие траншеи не позволяли использовать оружие по предписанию обеим сторонам и потому ближний бой больше походил на сражение древних людей махающих дубинами. Горячка заставляла людей буквально рвать друг друга голыми руками, но они были к этому готовы. Под нескончаемыми хлопками, свистом пуль и матерными криками на обоих языках, хуторянин сумел найти своего товарища — тот лежал под фрицем, что душил его окровавленными руками и пытался дотянуться до него. Янис был еще пунцовей чем тот разведчик. Сделав рывок, он ухватил его за уши и после стал давить пальцами на глаза, пока из тех по его рукавам не потекла темная кровь. Немец сбавил натугу от боли и тут же получил удар собственным поясным ножом в шею. Горожанин сидел и смеялся, смотрел вокруг взглядом ребенка в цирке и слизывал кровь натекающую на губы, а бой просто продолжался. Стрелки буквально шли по телам, оставляя десятки павших, пока снова не смогли вернуться к адекватной штыковой. Хуторянин, вышедший победителем из очередного «спарринга», оказался позади своих товарищей и собирался вернуться в самое пекло, но вдруг почувствовал резкий толчок в грудь. Тело перестало его слушаться, ноги подкосились, а пальцы стали холоднеть. Дышать было очень сложно. Он опустил голову и увидел как пальто медленно темнеет. Или темнело у него в глазах, или это был сам рассудок… Ружье выпало из рук, а он свалился следом.
***
Падение во тьме никак не прекращалось, заставляя думать что теперь он вечно будет лететь в небытие, не способный даже пошевелиться. Неужели это и есть загробный мир? Неожиданно на уши стал накатывать громкий звук сердцебиение, а ноги во что-то уперлись. Сумев вдохнуть полной грудью, солдат, по ощущениям, поднялся с пола в полный рост и оказался в освещенном круге, где помимо него были два старых кресла и небольшой столик, на котором городские домохозяйки обычно выращивают фикусу или подобную ему ерунду. Ошарашенный, не понимающий где он, Дагнис был во взведенном положении, готовый взорваться в любую секунду и детонатором стало лёгкое прикосновение к плечу. С криком он резко развернулся к инициатору реакции, заведя правую руку за спину для удара, но увидев безоружную девушку, упёрся ладонями в колени и тяжело задышал, тупя взгляд в пол. Эмоциональная бомба, оставшаяся с ним после смерти, взорвалась. Прикосновение, повторившееся в этот раз в районе спины и вызвавшее стаю мурашек, бегущих к ногам, повторилось вместе с появившимся в поле зрения подолом белого платья, украшенного толи синими, толи фиолетовыми лентами.
— Тише-тише, — проговорил нежный сочувствующий женский голос, в котором ощущалось спокойствие, — дыши глубже. Ты в безопасности и тебе ничего не угрожает. Присядь, отдышись и мы поговорим. — Усадив его на положенное место, она сама села напротив него и стала молча ожидать, когда собеседник придет в себя. Он же поначалу склонился к коленям и спрятал лицо в грязных руках, став тихо бредить. Позже он раздвинул пальцы на одной из кистей и серым глазом, глядящем из полутьмы оглядел девушку. Одетая в платья, подобное которому в средние века носили знатные дамы, и странную накидку на голову, она глядела на него дружелюбным слегка уставшим взглядом с небольшой улыбкой.
— Простите меня, — вздохнув произнес он, — я не хотел ни пугать, ни угрожать вам.
— Ничего страшного — я уже привыкла к такому поведению и могу вас понять. Это естественная реакция, когда человек из пущи боя оказывается здесь. Не хочется верить в плохое, поэтому можешь не извиняться.
— Так это чистилище?
— Ну… Не совсем, но в принципе можно назвать его и так. Это пространство между мирами, куда направляются души и здесь решается их судьба.
— А кто тогда вы? — спросил хуторянин и выпрямился, открыв лицо полное непонимания, — Неужели…
— Нет, я не смерть. Я — богиня Эрис и я направляю умерших туда, куда они выберут.
— Богиня? А разве Бог не… Ну… Мужчина?
— Справедливо замечено. — ответила она и не надолго задумалась, — Понимаешь, я одна из многих богов, что здесь обитают. По хорошему он должен был принять тебя, а так как вы решили устроить войну он, как и многие другие, не справляются. Обычно я не занимаюсь этим, но сейчас я должна им помочь, иначе десятки тысяч останутся блуждать здесь.
— И куда попаду я? — с надеждой спросил солдат.
— Как я и сказала — у тебя есть выбор. Хочешь, могу отправить тебя в рай, а пожелаешь верну к жизни.
— Вы можете вернуть мне жизнь? — не веря услышанному воскликнул он, — Но как, я же…
— Спокойней. Я вижу, что ты хочешь этого, вопрос лишь один — начнешь ты жизнь заново, как это делают многие, чтобы забыть все ужасы, или продолжишь нынешнюю. А как подарок, я позволю тебе выбрать все что пожелаешь.
— Вы… Вы… Я вам благодарен за такую щедрость, но попрошу немногого. Если подпоручик узнает, что я потерял казенную винтовку — он с меня три шкуры снимет заживо. Можно, чтоб она где-то рядом лежала?
— Ты можешь получить все, что пожелаешь, но выбираешь даже не твою винтовку? — спросила она с увеличившейся улыбкой, — Подумай, может ты хочешь чего еще?
— Мне от вас многое не надо, ибо грешно богов просто так тревожить. Но если можно, можете патронов немного дать, а то без них совсем туго.
— Патронов? — удивленно спросила она все той же дружелюбной интонацией, — Так и быть, ты получишь патронов. Готов? — юноша, глядящий на нее глазами полными надежды, кивнул головой. Буря искр, сопровождаемых непередаваемым божественным звуком, вихрем закружила вокруг него и стала поднимать ввысь с кресла, все больше и больше отдаляя его от пола. Богиня же все также сидела на своем месте, смиренно сложив руки и провожая его взглядом, — Удачи тебе, Дагнис!
***
Шум ветра, несущего в себе крупные хлопья снега, резал уши лежащего в сугробе солдата, заставляя их непроизвольно двигаться. Холодная белая подстилка жгучим холодом колола во все открытые части тела. Половина его лица, пальцы рук и губы онемели до такого состояния, что ими нельзя было даже пошевелить, но возвращающееся сознание било тревогу, что если он сейчас же не встанет, то останется тут навечно. Оперившись окоченевшими руками в снег, стрелок не с первой попытки поднялся и ощутил как с его спины спадает напавший образовавшийся сугроб. Подняв черную овчинную шапку, тот неловко выгрузил ее на голову и огляделся вокруг. За бураном ни черта не видно — все словно в молоке, и лишь ружье выделяется сквозь непроглядную преграду. Сделав несколько шагов по хрустящему на морозе снегу, солдат свалился. Держась за дерево, он вернулся в исходную позицию и всё-таки сумел забрать свое оружие. Неподалеку обнаружился запорошенный вещмешок. Где пулеметная горка? Куда идти? Что говорить своим о возрождении? Прикинув куда его бессознательное тело лежало ногами, Дагнис выбрал свой путь. Опираясь на винтовку, он пошел по ветру. Из далека могло показаться, что он без головы — задранный воротник полностью скрывал его заднюю часть головы, а шерстяной шарф переднюю. Может все это ему просто померещилось и он потерял сознание от паники еще на подходе? Не может ведь такого быть — богини, подарки… Или может? Волоча ноги, он зашел в негустой прилесок, ветвей которых, тем не менее, хватало для того, чтобы хоть немного защитить от ударов метели. Облокотившись на ствол дерева, хуторянин посмотрел вниз. Одежда была абсолютно чистой от крови и даже дыр не было, вот только знак почти оторвался. Нет, все-таки привиделось. Поправив железную бляху, он заметил висящую на своем поясе флягу, что так и не отдал другу. Сняв ее, стрелок жадно припал к горлу и стал лакать остатки холодной жидкости. Немного полегчало. Вернув сосуд на место, он побрел дальше. Проходя раз за разом мимо похожих, как две капли воды, деревьев, стало казаться, что солдат все же заблудился, пока стойкий запах гари не повел его за нос. Выйдя на дорогу тот увидел метрах в тридцати силуэт здания и поднимающийся в небо с сильным уклоном столп дыма. Из последних сил он сделал рывок в сторону здания, но дойдя до окна окончательно ослаб. За стеклом находился стол, вокруг которого собралась семья с одним ребенком, сзади теплым светом полыхала печь. Родители сидели к окну спиной и потому не обратили на него внимания, а вот ребенок, периодически смотрящий на них, при виде силуэта немного припугнулся. Темноволосый бородатый мужчина, одним шагом подошел к окну и удивленными глазами осмотрел пришедшего, после выбежав на улицу и подхватив замерзающего на плечо ввел в дом. Стрелок поставил ружье в угол, сделал несколько неуверенных шагов к печи и упал перед ней без сознания.
