за край

— Ты не понимаешь, Джулс. Я любил его пятьдесят лет, и это, пиздец как сложно. Конечно, Джулия не понимает. Не знает, каково это — любить человека настолько, что задыхаешься. Эта любовь обвивает шею Квентина удавкой крепко и не собирается отпускать. Эта любовь впивается в его и так разрушенную душу стеклом и осколками. Джулия не знает, каково это — так любить. Любить больше, чем собственную жизнь, любить так, что ужас, поглощенный страданием заполнял всю грудную клетку, разламывая ребра в щепки. Любовь связывает элиота с квентином вместе и разрывает на части. Любовь к элиоту была дикой, настоящей и свободной. Но любовь в нему имела последствия. Квентин едва ли думал, что в его сердце найдется место чему-то еще, кроме детских зачитанных книжек, магии и Джулии. Джулии, что сидит рядом, касается своими холодными божественными пальцами — Элиот обязательно пошутил бы, что теперь Кью благословлен — и пьет так, что хмельные струи по подбородку, алкоголь уже льется по пищеводу. Квентин не понимает, когда они стали такими. Серьезными, потерянными и до боли уставшими. в з р о с л ы м и Похоже, они потеряли слишком многое. В филлори не так, как представлял себе Квентин. Не так, как он думал, когда ночами зачитывал до дыр детские книжки, когда узнал о существовании сказочной страны, что еще недавно казалась лишь выдумкой. Там в воздухе опиум, и Квентина душит, потому что все должно было быть не так. Кью думал, что в филлори наконец-то станет чем-то цельным, настоящим, думал, что магия и есть тот самый недостающий кусок пазла, который так и не удалось собрать, но самообман — сильная вещь. Квентин думает о своих друзьях. Думает, когда они стали чертовыми всеобщими героями, которые должны в очередной раз спасать мир. Только, какие они герои, когда сами уничтожают этот мир, а потом пытаются все исправить? Иногда Квентин думает, что без магии было бы лучше. Без магии обманывать себя намного проще. — Как ты думаешь, что с ними? Они в филлори год — Квентин думает, что все бессмысленно. Он хочет разломить все плитки, что есть, потому что все должно было быть не так. Квентин боится думать о друзьях. Элиот боится видеть Кью таким — побитым, как щенок, совершенно потерявшимся и запутавшимся в себе. — Не знаю. — наверное, Элиот просто не хотел думать об этом. Не сейчас, когда Квентин так близко — только руку протяни. И он протягивает, оставляя отпечатки на скулах, на губах, зарываясь в волосы Колдуотера. На губах Элиота вкус алкоголя горчит. Любить вога — сложно, поэтому кью молчит и делает вид, будто у него не подрагивают нервные окончания на кончиках пальцев, будто не дотрагивается до своих губ в попытке вернуть горьковатый вкус и приятное ощущение дыхания Элиота совсем рядом, что сейчас остается лишь дымкой, которую уже не вернуть. Квентин делает вид, что ничего не было, а Элиот позволяет ему это. Наверное, так легче. Наверное, это просто не для них. Для Элиота и Квентина — вечные квесты, разгребать то, что они натворили, пытаясь сделать лучше, спасти хоть что-то. У Элиота борьба за корону, для которой он словно был рожден, у Элиота целое королевство, что нуждается в нем и Марго. Элиоту не до того треугольника, что до сих пор вокруг него, Квентина и блеклой тени от той Элис, что раньше была. Почему-то именно сейчас Кью чувствует себя целым, собранным воедино по кусочкам. Квентин должен сопротивляться, но весь ужас в том, что ради Элиота он готов умереть. Элиот держит в трясущихся руках персик и не может. Они были счастливы в том, далеком мире. Прожили целую жизнь спокойно, вдвоем. Они вместе поняли всю красоту жизни. Квентин понял красоту жизни только для того, чтобы потом потерять. И может, Элиот того не стоил, но мир — да. Но герои ведь не умирают? Элиот так хотел бы верить в это. Он держит в руках персик, а его вкус отдает сладко-горькой пеленой на губах. Из Элиота рвется отчаяние, он ломается, как дешевый хрусталь, быстро, всмятку и не собрать. Внутри Элиота душит крик, обхватывая все пространство грудной клетки, что сжимается, давя в крошево еле бьющееся сердце. Ему остается только задыхаться, кричать громко, так, что закладывает уши, так, что голос срывает, но никто не слышит. Он кричал отчаянно, будто ничего уже не осталось. Потому что так и есть. У него нет права горевать, они не были вместе, как с Элис. Он и Элиот всего лишь прожили целую жизнь вместе, где-то там, в другой вселенной, не в этой. У него нет права убиваться алкоголем, когда уже ничего не остается, у Элис есть. У Элиота есть право забыть его, как верного друга, который смог перевернуть что-то в элиоте, и отпустить, чтобы сердце не разбивалось, не крошилось, не погибало. Элиот не может дышать, последний вздох ушел с тем, кто забрал его сердце с собой навсегда. Элиот в бреду шепчет: «шагни обратно за край, Кью, тебе еще рано сгорать». Но Кью уже не слышит. Некоторые вещи не проходят бесследно, раны не заживают. Джулс не сможет понять, каково это — любить так, что перестаешь дышать с его последний вдохом, так, что душа умирает вместе с другой душой. Джулс никогда не сможет понять, каково это — любить кого-то целых пятьдесят лет и устать от этого. Но джулия точно знает, что в подземном мире Квентин ест персики и сливы. Джулия кладет руку Элиоту на плечо — она пытается разделить его боль. Но уикер никогда не будет так же больно, как Вогу. Единственное, что Джулия понимает — Квентин будет ждать Элита, чтобы прожить еще пятьдесят лет и больше. — Ты не сможешь заменить его, Джулия. — Не смогу. Но я могу попытаться стать твоим другом.