***
«Если нет повода выпить – создай его самостоятельно» – простая истина, которую Слава сделал девизом жизни и творчества уже очень давно. «Совмещай полезное с приятным» – тоже про бухло, но уже с более глубоким смыслом. Девиз, как вы уже поняли, жизни и творчества Замая. Две ягоды одного поля. – За искусство! – Серёжа грузно поднялся с протёртого дивана, поднимая над головами переполненный стакан чего-то тёмного и чертовски намешанного. Слава искренне не понимал, как Абба всё еще не слег от цирроза печени. «Здоровый образ жизни, Славка, – говорит, – редкие попойки за дебют не в счет. Треки обмывать нужно, заржавеют ведь.» Нужно так нужно, кто Слава такой, чтобы идти против правил созданной лично системы? Антихайп. – У тебя всё искусство, Серж, – Замай румяный, когда пьяненький, нос, слегка притупленный на кончике, краснеет, словно с мороза, и так и просит ухватиться за него, делая «сливку». Но Слава держится, один раз полез – разбитой губы хватило надолго. Жизнь уроки преподает, так имей совесть – учись. – Ну а хули нет-то, – с тех самых пор, когда Стариков перестал курить, то голос его набрал истерических и высоких нот, но по ушам режет приятно, на удивление, мягко. Не раздражает, и на том спасибо, – Трек так ещё и с клипом, так ещё и дисс, так ещё и на Фэйса! Слон искусства, стоящий на трёх китах совершенства. – Вообще-то черепаха на слонах, Серый. Развезло тебя, – пить не хотелось совершенно, но во рту сухо и терпко, словно после тёрна неспелого, потому Слава только жадно языком губы облизывал, то и дело прикладываясь к горлышку с апельсиновым соком. В последнее время такое часто – всё «нужное» под боком, все «нужные» рядом, но не то. Не хватает чего-то важного. Чего-то действительно нужного, без ебучих кавычек, без метафор и переносных смыслов. Слава неблагодарным себя чувствовал, искренней мразью – он не заслуживает этой атмосферы вокруг. Всё слишком хорошо. Все слишком хорошие, – Это из-за того, что ты спортсмен. – Я завяжу, обещаю. Нахуй этот спорт. Под тихий смех и щебетание, Слава поднялся с дивана, ухватив с собой пачку чьих-то сигарет (Антош, нечего оставлять их где попало) с мобильником, да вышел на балкон. Холодный ветер тут же обдал раскалённое тело даже сквозь застеклённую раму, провоцируя волну колючих мурашек по спине. Неприятно. Холодно. Да и в целом курить не хотелось – хотелось завязать. Саша говорит, что дым – эстетически красивое явление, но только не дым сигарет: «То, что убивает, не может нести красоту». И Слава молча кивал, выбрасывая окурок в форточку, в глубине души откровенно с девушкой не соглашаясь. Потому что смерть красива по-своему. От мыслей отвлёк рой уведомлений: по копчику без остановки шла вибрация, привлекая к себе внимание. Случилось либо что-то действительно стоящее, либо очередной вброс. Так всегда: или всё, или ничего; или пан, или пропал. А потому, недолго думая, Славка достал телефон, ныряя в прорубь хаоса и беспредела. Диалоговые окна рвались однотипностью сообщений, выбивая из равновесия: «Это пизда, чувак!!!!» «Какого хуя?» «АААААА» «НЕ НУ ЭТО ШИПП!» – Так, господа, – вернувшись к закреплённым сообщениям, Слава зашёл в диалог с Фалленом, рядом с иконкой которого уже висело пару непрочитанных. Ванечка: «ЧУВАК ТЫ НАХУЯ ЖИВЁШЬ ЕСЛИ ВСЁ ВАЖНОЕ ПРОХОДИТ МИМО ТЕБЯ??» Слава: «да чё произошло?» Ванечка: отправил вам прикрепленный материал Ванечка: «КАК ТЕБЕ» Ванечка: «????» Ванечка: «СЛАВИК» На прикреплённом скриншоте виднелись комментарии под недавно вышедшем видеороликом и один из них был криво обведён красным, предположительно, от кривой руки Вани. «Ревнует, пидор» А под ним скромное красное сердечко. Сердечко, от самого, брить его голову, Оксимирона. В тишине ночного Питера гудки раздавались надрывно и чересчур громко, пока на другом конце провода не послышалось возбуждённое Ванино «Ну и?». – Это пиздец, Ванька. – Это достойно твитта, Славка. На том и порешали. Однако ни через час, ни через три, твитта не появилось. Ну, а что он должен был написать? «Нет, не ревную» или «Да, лысый, поясни за измену»? Легче было уйти обратно в компанию, бросив телефон в кучу чужой одежды и оставить это на совесть пьяного рассудка – уж он что-то да решит, в беде не оставит.***
На часах 9:20, на дворе 2.10 какого-то года – тяжело думать о подобном в такую рань. Мирон и не думает – вылезает с кровати под аккомпанемент собственного старческого кряхтения и тихих стонов. Кажется, пора менять матрац, спина не вечная. Босые ноги приятно шлёпают по холодному кафелю; прохлада пола теребит сонное сознание, приводя его в бодрствование. Насколько это возможно в полдесятого утра две тысячи девятнадцатого года в целом. Кухня всегда казалась Мирону самым уютным местом в его жилище, хотя Ваня постоянно говорил, что квартира на морг тянет и жить в ней – себе дороже. Но Миро живёт вот уже какой год подряд и каждый чёртов вечер соглашается со словами друга на все сто процентов, обещая себе уехать далеко, на окраину мегаполиса. Но наступает утро и мысли изменчиво меняют полюса: кухня уютно необжитая, спальня – холодная до теплоты в груди, и кажется, что биполярное расстройство у квартиры, ибо как она может совмещать в себе несовместимое – неизвестно. Воистину квартира-оксюморон. Чайник всё это время монотонно шипел, подвывая, пока из спальной комнаты не раздалось гулкое уведомление – что-то интересное. Мирон уже давно отключил уведомления везде, где только можно, оставив мелодию по умолчанию только на действительно важных людях или на тех, с кем доводилось пересекаться по работе. К превеликому сожалению. Что ж, для таких дел чай подождет. Вернувшись в спальню, мужчина первым делом залез на двуспальную кровать, устеленную привычно белым постельным бельем, беря в руки смартфон. На экране блокировки лаконичное «Зачем?», прикреплённое к скриншоту. Мирон даже не сразу посмотрел контакт, заходя в диалоговое окно и замечая на картинке до боли знакомый комментарий, который тот вчера без задней мысли лайкнул под клипом Славы. Взгляд боязно перетёк на верхнюю строку телеграмма, туда, где покоится имя собеседника. «Гнойный» – Тронул дерьмо на свою голову, – теперь покоиться будет Мирон. Жидяра: «Что «зачем»? Зачем проявляю интерес к творчеству твоих фанов?» Гнойный: «Херню пишешь, мужик.» Гнойный: «И делаешь не лучше.» Гнойный: «АНТИХАЙП» Мирон только улыбнулся снисходительно, словно нерадивому ребёнку, который в очередной раз наелся песка: на вкус дерьмово, но вдруг вкус от песочницы зависит. И, бросив телефон на прикроватную тумбочку, ретировался на кухню. Славка ему нравился – врать Мирон не привык, особенно самому себе. Нравился, как что-то запредельно глупое, но до зубного скрежета интересное. У Карелина за душой – сотни образов и миров, он кипит, горит и поджигает всё вокруг себя. И огонь этот не обжигает, не приносит боли, только следы оставляет, в конце концов эгоистично бросая тлеть. Мирону взгляда хватило понять, что Слава – рослое детище, с глубокими и умными глазами – то неизведанное, чего так в жизни не хватало. И как бы он понять его не пытался – изначально сделал что-то не так, настолько, что в списке Гнойного «обсосы рурэпа» он первый. Как и первый в списках важных у Карелина. Диссоциативное расстройство личности против биполярочки – встретились два психа. Встретились и живут потихоньку, друг друга не трогая. Истинный мутуализм. Сегодня в планах у Мирона полноценный отдых. Впрочем, как и вчера. Как и позавчера. Как и неделю назад. Дела, которые те самые «по горло», рассосались сами собой, давая выдохнуть и вдохнуть полной грудью, остыть и, наконец-то, никуда не спешить, бегая, как в жопу ужаленный направо и налево – Миро такое было по душе. Особенно, когда за окном режущая кожу холодрыга, а люди, недовольно кутающиеся в пуховики, только эти синоптические догадки подтверждают. Сахар, брошенный в горячий чай наобум, кристаллами растворялся в чёрном оттенке… а что это за чай вообще? Мирон взял в руки яркую упаковку рассыпного, вчитываясь в название. Латинскими буквами эстетично удовлетворительно выводилось «Curtis». С лимоном и манго – на любителя, вкус довольно специфический, но Слава буквально глотку порвал, доказывая, что Фёдорову эта трава определенно зайдёт. Что ж, ему действительно понравилось. Как и все предыдущие, подаренные не к месту и не в тему, просто потому что «Я мимо проезжал, заскочил купить себе чай, а там скидка 1+1=3, вот и купил. Не зазнавайся, жидяра.» Мирон только молча брал в руки пакеты, пряча на самую высокую полку на кухне, а вечером с упоением заваривал очередную чашку, дегустируя. Кофе, всё же, ему нравился немного больше. В дверь позвонили кратко и без особых стараний так, словно звонком ошиблись, но Мирон точно знал, кого за ней увидит – не прогадал. – Ты сегодня рано как-то, – отступив немного в сторону, пропуская гостя, сказал Мирон. – Я ненадолго. Дела, – от Вани холодом веяло и жутким морозом, так что Мирон только носом повел за край домашней толстовки, неуютно поёжившись, – Принёс от Жени пару гостинцев. Она незаслуженно тебя опекает, ты знал? – Что там? – проходя следом за гостем (который, если правде в глаза смотреть, сожителем уже являлся на уровне психологическом – Мирон бы без Вани загнулся), тот лениво потянулся, краем глаза следя за бумажными пакетами на стеклянном кухонном столике, – Боже, только не овощи. – Ты себя видел? Сам на овощ похож, завязывай дома сидеть, выйди хоть за сигаретами пройдись. Витаминов никаких, увядаешь на глазах, – Мирон слушал вполуха, облокотившись о дверной проём плечом. В подобные моменты ярко ощущается тепло где-то на уровне грудной клетки, настолько горячее, что губы расплываются в нежной улыбке. Ваня домашний, когда бубнит по середине кухни, любимый и до ноющей боли родной. – Боги, Вань, прекращай быть такой мамочкой. – Боги, Миро, прекращай быть таким гандоном неблагодарным, – по лицу видно – беспокоится. Искренне и по-настоящему, но Мирон только плечами пожимает, продолжая глупо улыбаться, – Ладно, я пошёл. Завтра зайду. Уже выходя в коридор, Ваня, словно ото сна очнувшийся, поднял голову бодро и резво, находя взгляд Мирона своим – что-то вспомнил: – Кстати, – прыгая на одной ноге, пытаясь завязать ботинок в полёте, прощебетал, – Слыхал ты Гнойного отлайкал, так ещё и компрометирующий коммент. Тоже дисс захотел, или соскучился за твиттами в свою честь? – Кто знает, кто знает, – загадочно промурчал тот в ответ, подавая портфель гостю, и краем уха ловя едкий комментарий «эгоист лысый», – Что есть, Вань, того не отнять. До встречи. Тихое Ванино «пока» раздвоилось в эхе лестничного прохода, полноценно теряясь за гулом захлопывающийся входной двери. На кухонном столе в гордом одиночестве стоял остывший чай, окруженный заботливо расфасованными овощами да фруктами. – Витаминов, говоришь, не хватает, – задумчивая мысль оборвалась звонким хрустом заброшенных в рот чипсов.***
Остаток дня прошёл как в тумане: от утра до вечера, как оказалось, приход одного гостя и ещё пару часов пустого созерцания видеороликов на ютюбе. Мысль отупения и заржавения не только рассудка, но и в целом способности мыслить, иррационально грела душу, а потому мужчина с чистой совестью отлеживал бока поочерёдно на мягком кожаном диване в прихожей. От важных дел его оторвал звонок. «Ванька» – Алло? – Срочно, – голос на другом конце провода пестрил металлом и напряженностью, словно ещё пару слов, и связки разрежет напополам, – зайди в телеграмм. Три коротких гудка отбоя – Мирон рассматривает рой сообщений от каждого контакта, записанного в телефонной книге. В закрепленном диалоге с Ваней Рудбоем одно непрочитанное – прикрепленная ссылка. Мирон нажимает на неё боязно с оттяжкой – и замирает. В оглавлении статьи кривым шрифтом выведена лживая, фейковая фраза:«Покончил с собой известный рэпер Вячеслав Машнов. Детали происшествия на данный момент неизвестны.»
Какая глупая шутка. Неумелый хайп и откровенно чистый пиздёж. Руки холодные и дрожат, пальцы сами по себе ищут номер Славы. На том проводе монотонные гудки, а после равнодушный, ничем не интересующийся и не взволнованный голос: «Оставьте голосовое сообще…». Мирон сбрасывает. Нажимает на вызов ещё раз и от ритмики гудков хочется завыть. Но в конце его ожидает только непреклонный женский голос – с прикроватной тумбочки падает лампа. Мирон сопровождает россыпь осколков мутным взглядом, с каждым очередным понимая, что починить её больше не удастся. Жалко. Хорошая была лампа. И как ярко светила.***
Он подрывается сплошным рывком, забывая, как дышать, как смочь сделать хотя бы мизерный, маленький глоток воздуха – по спине стекает каплями липкий страх. Мирону страшно. Кончики пальцев бьёт дрожь – они замёрзли и, кажется, потеряли чувствительность. Попытка разблокировать телефон отпечатком пальца венчается провалом. Введя правильно пароль только с четвёртого раза, Мирон смотрит на время немигающим взглядом, попутно вспоминая, как дышать. 9:20. Это был сон. Острый, реалистичный, детализированный сон. Сон, от которого губы нервно поджимаются – хочется позорно заплакать. Мирон, кажется, действительно устал. Холодный пол приятно возбуждает сонное сознание, и тот лениво плетётся на кухню – она всегда казалась Мирону самым уютным местом в его жилище, хотя Ваня постоянно говорил, что квартира на морг тянет и жить в ней – себе дороже. Но Миро живёт вот уже какой год подряд и каждый чёртов вечер соглашается со словами друга на все сто процентов, обещая себе уехать далеко, на окраину мегаполиса. Но наступает утро и мысли изменчиво меняют полюса: кухня уютно необжитая, спальня – холодная до теплоты в груди, и кажется, что биполярное расстройство у квартиры, ибо как она может совмещать в себе несовместимое – неизвестно. Воистину квартира-оксюморон. Чайник всё это время монотонно шипел, подвывая, пока из спальной комнаты не раздалось гулкое уведомление – что-то интересное. Мирон уже давно отключил уведомления везде, где только можно, оставив мелодию по умолчанию только на действительно важных людях или на тех, с кем доводилось пересекаться по работе. К превеликому сожалению. Что ж, для таких дел чай подождет. Вернувшись в спальню, мужчина первым делом залез на двуспальную кровать, устеленную привычно белым постельным бельем, беря в руки смартфон. Воздух из лёгких выбивает моментально настолько, что перед глазами пелена: на экране лаконичное «Зачем?», прикреплённое к скриншоту. Мирон не смотрит имя отправителя – боится – нервно блокирует телефон и рвано свистит. На экране блокировки 9:36. Второе октября две тысячи девятнадцатого года.