Фантомная боль

Лезвие серебряного кинжала разрезает яблоко пополам. Косточки падают в траву, лезвие срезает ломтик яблока — почти прозрачный, тоньше лепестка. Ломтик ложится на тарелку, лезвие срезает следующий. Потом еще один, ломтики укладываются на тарелке кругом, образуют подобие цветка, и Геральт не может оторвать взгляд от этого зрелища. Детлафф смотрит прямо перед собой, нарезает яблоко не глядя, будто занимается этой ерундой всю жизнь. — Отработанное движение? — спрашивает Геральт. — Я так успокаиваюсь, — говорит вампир, — когда нервничаю, могу целую корзину яблок нарезать. — Ты для этого носишь с собой кинжал? — И для этого тоже. — И как, успокаивает? — Не особо. Могло бы успокаивать и получше. — Ты нервничаешь? — А ты бы оставался спокойным, зная, что жить тебе осталось максимум полчаса? В голосе Детлаффа нет тревоги, он не запинается, рука не вздрагивает. Будто о чем-то обыденном рассуждает, и Геральт, если бы не знал о том, как он относится ко лжи, подумал бы, что он врет. — Ты думаешь, я убью тебя? — спрашивает Геральт. — Это должно случиться рано или поздно, — Детлафф отрезает еще кусочек яблока и кладет на тарелку. — Очень надеюсь, ведьмак, что ты не побрезгуешь и окажешь мне такую любезность. Я все тебе расскажу, а потом оставь меня регенерировать где-нибудь в тихом месте. Можешь на конюшню отволочь, можешь на сеновале бросить, можешь в саду закопать — мне все равно, как тебе удобно. — Прекрати нести чушь. — Прости, Геральт, это нервное. Все так же глядя куда-то мимо, он отрезает еще ломтик яблока. Потом второй, третий, они падают на тарелку один за другим — хоть собирай их и украшай какое-нибудь праздничное блюдо. Геральт подает ему еще одно яблоко, Детлафф благодарит коротким кивком. Пустые бокалы из-под вина валяются в траве, наполнить бы их снова, чтоб было не так тягостно, но для этого придется идти в винный погреб, а Геральту не хочется отрывать взгляда от Детлаффа. Потому что он снова исчезнет, пока Геральт будет ходить за вином, точно исчезнет, он уверен. И неважно наваждение ли пропадет, или Детлафф сам обернется туманом и улетит, растворится в вечернем небе, испугавшись надуманного возмездия. А надуманного ли? Я обещал убить его, говорит себе Геральт, я хотел убить его, я не врал… А он говорил, что я врун и садист, истекая кровью у меня на кровати. Тишина плотным пологом укрывает имение, лишь олива шелестит листвой на ветру. — Я тебе уже много раз говорил, что ненавижу врунов, потому и сам врать не буду, — начинает Детлафф. — Ты, ведьмак, не злись, но я был от счастья на седьмом небе, когда узнал, что княгиня упекла тебя в тюрьму и собирается отправить на виселицу. Камень свалился с души, как вы, люди, говорите, я ведь на всю жизнь запомнил, что ты обещал при следующей встрече меня убить. Ты вроде не из тех, кто разбрасывается пустыми словами. — Ты что, боишься меня? — удивляется Геральт. — Ты же высший, мать твою, вампир! — А ты прославленный, мать твою, ведьмак, Геральт из гребаной Ривии, — не остается Детлафф в долгу. — Я прекрасно знаю, что все те, кто недооценивал тебя, давно уже кормят червей. Мне не хотелось к ним присоединиться. — Ты сказал «окажешь мне любезность»… Так все-таки хотелось бы или нет? У вампира вздрагивает рука, и следующий ломтик яблока выходит толстым и неровным. — Сейчас я понимаю, что этого не избежать, — вздыхает он, — но тогда мне хотелось только счастливой и беззаботной жизни. Без всех этих предательств, обманов, угроз, ударов в спину, без криков: «Чудовищная бестия!» и прочей ерунды… — Не представляю тебя счастливым и беззаботным, — признается Геральт. — Да уж, я себя тоже, — усмехается Детлафф. — Но мечтать не вредно. Он косится на пустые бокалы из-под вина, потом на Геральта, потом снова на бокалы, делает глубокий вдох и отрезает еще один тоненький ломтик яблока. Геральт вслушивается в далекий-далекий шум реки. — Моя спокойная и беззаботная жизнь продлилась где-то месяц и кончилась в тот вечер, когда я решил зайти к Регису поговорить. Хотел с ним помириться после встречи в Тесхам Мутна, мы ведь тогда не друзьями расстались, — продолжает Детлафф. — Я и этот месяц беззаботным бы не назвал, я много думал, скитался по каким-то пустошам, пил… слишком много пил. Регис говорит, ты тоже не просыхал после темницы? — Это слабо сказано. Только я пил вино, а не кусал за шеи девиц! — Я тоже. Мне о крови даже думать не хотелось. — Не верю. — Ну и не верь, мне плевать. — И что, Регис рассказал, что меня выпустили? — Да, и что ты очень зол на меня и жалеешь, что тогда, в Тесхам Мутна, меня отпустил. Что если мы еще встретимся, ты припомнишь мне и заточение, и погром, и немилость княгини… И чтобы я даже не надеялся уйти с этой встречи живым. — Я такое говорил? — поражается Геральт. — Это же сколько я тогда выпил… — Ты еще скажи, что это неправда. Геральту на это нечего возразить. Он не отвечает, снова смотрит на пустую бутылку из-под вина. Желание выпить еще становится почти невыносимым, но он сдерживается и не идет за добавкой в погреб. Неизвестно еще, что хуже: откровенничать с Детлаффом или напиваться с ним, но на откровения он хотя бы уже настроился. Геральт вспоминает, как грешил на алкоголь, когда думал, отчего у него начались галлюцинации, и от этого мысль выпивать с тем, чей образ являлся ему, кажется совсем безумной. С Сансретура приходит прохладный ветер, шевелит Детлаффу волосы и расстегнутый воротник, и Геральт ловит себя на том, что не может оторвать глаз от этого зрелища. — Думаю, Регис всего лишь хотел предупредить меня, чтобы я не попадался тебе на глаза, — продолжает вампир. — Потому что наша встреча может закончиться для меня… плохо, в общем, может закончиться. Не как встреча Региса с тем чародеем в замке Стигга, конечно, но почти столь же болезненно и трагично. — Это если бы я смог тебя победить, — замечает Геральт. — Но я в этом все еще не уверен. С Регисом вдвоем мы бы справились, а в одиночку… — И в одиночку ты бы справился. Геральт, я поклялся Регису, что никогда, ни при каких обстоятельствах и пальцем тебя не трону. Если ты на меня нападешь, я не стану сопротивляться. — Ты сумасшедший. — Тогда ты тоже. — Я тебя отпустил не потому, что испугался! — Ясное дело, ты же хренов гуманист, раненую дичь не добиваешь. — Детлафф, иди ты к черту! — Рад бы, да куда мне идти?.. — Куда хочешь, сюда я тебя точно не звал! — Да ты каждую ночь меня призываешь, уже две недели подряд! — Я не сражаюсь с собственными галлюцинациями! — Так, может, следовало бы начать? Несколько секунд они смотрят друг на друга, удерживают взгляд глаза в глаза, а после Детлафф отворачивается и снова принимается нарезать яблоко аккуратными ломтиками. Один за другим, маленькие и тонкие, они падают на тарелку как осыпающиеся лепестки цветов. Геральт, глядя на Детлаффа, не понимает, что чувствует, и что должен. — А у тебя не очень с самоконтролем, да? — усмехается Детлафф. — Надо же, а я-то думал, это только моя проблема. — С тобой разговаривать никакого самоконтроля не хватит, — вздыхает Геральт. — Извини, что вспылил. — Ерунда, со всеми бывает. — Детлафф, — тихо говорит Геральт, — ты сказал: «призываешь меня каждую ночь»? Вампир откладывает кинжал и недорезанное яблоко на тарелку, делает глубокий вдох и ненадолго прикрывает глаза. Геральт замечает, что у него чуть-чуть подрагивают ресницы. — Я должен тебе кое в чем признаться, — говорит Детлафф. — Слушай внимательно, ведьмак, потому что больше ты никогда от меня этого не услышишь. То, что высшего вампира может навсегда убить только его сородич, вовсе не означает того, что нам нипочем никакие враги, кроме нас самих. Тот факт, что осиновым колом меня не убить, не означает того, что мне будет наплевать, если его забьют мне в сердце. То же самое с отрубанием конечностей, ударами мечом, вливанием мне в глотку черной крови — это не смертельно, Геральт, но это мучительно. Это страшно, невыносимо и… больно. Очень больно. Иногда настолько, что тебе становится плевать на бессмертие, и хочется уже провалиться в вечное небытие, только чтобы это прекратилось, — Детлафф вздыхает и переводит дух. — И как мне не прискорбно это осознавать, но я похож на человека куда больше, чем мне бы того хотелось, и я точно также до безумия боюсь боли и смерти. А ты, пожалуй, единственный, кто может дать мне сполна и того, и другого. — Если тебя это хоть немного успокоит, — осторожно начинает Геральт, — мне не доставляет удовольствия причинять кому-то боль. Тебе или… — Но того факта, что ты мечтаешь меня убить, это не отменяет, — говорит Детлафф. — Да, ведьмак, я боюсь тебя. Знал бы ты, как мне умирать не хотелось… Он тянется было к кинжалу снова, кидает взгляд на недорезанную половинку яблока, но отворачивается — без толку, все равно не помогает. Геральт не торопит его, только жалеет, что не сходил за вином. Надо было все-таки сходить, может, тогда разговаривать было бы легче. — Честное слово, не ожидал от тебя, — все-таки говорит он. — Спасибо, что признался. — Тяжело было, — вздыхает Детлафф. — Но тебя не должно волновать это, Геральт, я просто хотел, чтобы ты лучше понимал меня. В тот вечер, мы с Регисом, после того, как помирились, подумали выпить по стаканчику-другому мандрагоры, а вышло так, что надрались, как в молодости. Я едва дошел до кровати, не помню, как переоделся и лег, помню только, что уже не отличал сон от реальности. Я даже не понимал, где я, и мне в какой-то момент показалось, что я не у Региса, а в какой-то таверне. Мне было плохо, у меня все расплывалось перед глазами все, я смотрел в кружку и думал, зачем я столько выпил, мне же нечем платить... Воспоминания проносятся в голове у Геральта одно за другим, ослепляют, как яркие вспышки молний. Это было две недели назад, сказал вампир, я был в таверне, я слишком много выпил, я, кажется, переоделся ко сну — эта белая рубашка сошла бы за спальный наряд, за саван — завернись и засни вечным сном, бестия, мне жаль… Нет, мне не жаль, ты убийца и дебошир, тебе туда и дорога. — В Куролиске, — говорит Геральт. — Ты был в корчме «Куролиск», сидел на скамье возле камина. — Я не знаю, что это за корчма, — пожимает плечами Детлафф. — Знаю, что такая есть, вроде она неподалеку отсюда, но я там никогда не был. Я не понимаю, о какой скамье и каком камине ты говоришь, только помню, как поднял голову и увидел тебя. Ты стоял напротив, между нами было шагов десять. Ты тянулся рукой к рукоятке клинка, а я пошевелиться не мог, только смотрел тебе в глаза. Столько злобы и ненависти было в них… Посмотрись как-нибудь в зеркало Геральт, уверяю, ты сам испугаешься. Детлафф судорожно вздыхает, будто пытается скрыть стон от боли. Геральт удерживается оттого, чтобы сесть рядом с ним, положить ему руку на плечо: говори, все хорошо, я выслушаю. Может, хоть пойму, как так случилось, что ты мерещился мне, вдруг это и вправду было не по твоей воле? Геральт не решается спросить, а бывает ли так вообще, чтобы галлюцинации возникали по чьей-то воле? Чьей-то, кроме твоего обезумевшего сознания, что раз за разом подсовывает тебе образ того, кого ты ненавидишь сильнее всех, кого мечтаешь убить, да только не можешь даже дотронуться. Ненавидишь сильнее всех. Ненавидишь, но тебе было жалко, когда он истек кровью у тебя на глазах. Ненавидишь, но хочешь опустить ему веки, пожелать обрести, наконец, покой, провалившись в вечный блаженный сон — ненавидишь, конечно, прекрати уже врать самому себе. Небо темнеет, закат из золотого становится красным, будто в небе кто-то разлил вино. — Я очнулся оттого, что Регис тряс меня за плечо. Сказал, что испугался за меня — я что-то говорил во сне и стонал, будто мне было больно. — Детлафф снова делает глубокий вдох и прижимает ладонь к груди. — Мне и вправду было больно, мне не мерещилось. Я не стал говорить об этом Регису, сказал, что просто видел плохой сон. Думал, что скоро все забудется, но ты продолжал мне сниться, Геральт. Каждую ночь я видел, как ты подходишь ко мне, достаешь кинжал из-за пояса, заносишь руку для удара, а я ничего не могу сделать, сил нет пошевелиться. — Каждую ночь?.. — поражается Геральт. — Иногда было еще хуже, — усмехается вампир. — Как-то раз я заснул еще до заката, и мне во сне вдруг стало настолько невыносимо, что я встал и принялся искать у Региса лекарство от боли. Настойку, эликсир, травяной сбор — хоть что-нибудь! Все полки перерыл, ничего не мог найти, а ты стоял у меня за спиной, смеялся и говорил, что мне ничего не поможет. Я тогда сказал, что раз мне ничего не поможет, то добил бы меня уже, ты ведь обещал, и ты подошел, покрепче перехватил рукоятку меча… — Это неправда, — встревает Геральт. — Нет, мы были в лавке травницы, я пытался отгородиться от тебя, а ты говорил, что я врун, потому что я до сих пор тебя не убил. — Правда в том, Геральт, что я проснулся на рассвете, а потом еще два часа пролежал на траве возле входа в склеп, глядя в небо, — говорит Детлафф. — Болело не в сердце, чуть пониже, под ребрами. Я лежал и думал, почему ты не попал в сердце. Ты же ведьмак, ты бы не промахнулся, неужели это для того, чтобы я мучился, но не умирал? Геральт решает его не переубеждать. Слишком много слов, слишком много нелепых доводов, в которые Детлафф не поверит. Геральт смотрит на его руки, смотрит на кроваво-красный закат вдали и старается не думать о том, что Детлафф расскажет ему дальше. Что-то подсказывает ему, что дальше будет хуже, хотя, казалось бы, куда уже. Детлафф тем временем продолжает говорить, и Геральт не может понять, чего ему больше хочется: выслушать все или в ужасе заткнуть уши. — Один сон мне больше всего запомнился. Он был не самым болезненным, но самым страшным. Обычно, когда говорят о страшном, представляется что-то темное и мрачное. Но я уснул солнечным днем, и во сне увидел над собой голубое небо, — Детлафф смотрит вверх, будто хочет удостовериться, что уже вечер, и его кошмар не повторяется. — Я лежал в высокой траве и не мог подняться — боль сковала все тело. Попытался приподнять голову и это все, что я смог: сквозь меня прорастали цветы. Ядовитые плотоядные росянки. Такие жуткие, что я, помнится, пожалел, что это не маки, розы или ирисы. Все же лучше, когда сквозь тебя прорастает что-то хорошее. Кто-нибудь мог бы подойти ко мне, полюбоваться цветами, порадоваться им — я был бы до безумия счастлив. Кто-то и вправду подходил, приближался ко мне, я услышал шаги… — О нет, — шепчет Геральт, — та архиспора недалеко от Бельгаарда… — …и увидел тебя. Ты ходил вокруг меня, держа в руке арбалет, смотрел как-то одновременно жалостливо и презрительно, говорил мне что-то… — Детлафф, хватит! — умоляет Геральт. — Я и сам тот заказ вспоминаю с ужасом. — А что там было? — Архиспора убила паренька — работника с винодельни. Он был весь оплетен корнями, ему кислота разъела лицо, а ты, посмотрев на него, сказал, что он самый счастливый человек на свете. — Я бы и сейчас сказал то же самое, — вздыхает вампир. — Я ему даже в какой-то мере завидую. Они переглядываются, словно проверяя, поняли ли друг друга. Секунду или две, а потом Детлафф откидывается спиной на ствол дерева, закрывает глаза и произносит шепотом что-то. Геральт не разбирает слов, но вглядевшись в его лицо, видит такую невыносимую боль, что понимает — он прощается с жизнью. Геральт молчит и смотрит на догорающий закат. В тишине различает еле слышный шум Сансретура вдали, щебет птиц и тяжелое чужое дыхание. Геральт хочет отвернуться, закрыть глаза, подождать пока оно само прекратится. Дыхание не прекращается, к нему добавляется осторожный ритм. Детлафф постукивает пальцами по ремню, пародируя какой-то мелодии, и в тот момент Геральт ее узнает — это мелодия той музыкальной шкатулки, которую они с Регисом нашли, обшаривая пристанище Детлаффа в портовом районе. Регис тогда сказал, что ему эта музыка напоминает о доме. О чем эта музыка напоминает Детлаффу, Геральт не решается спросить, но, предполагает, что тоже о чем-то родном. О чем-то, что помогает успокоиться и смириться с неизбежным. Серебряный кинжал все еще лежит на тарелке с нарезанным яблоком, и капли сока поблескивают на его лезвии, отражают алый закатный свет. *** Геральт понимает: это полное безумие. Геральт убеждает себя: это не может быть правдой. Геральт бы никогда не поверил в то, что сейчас происходит с ним — он бы согласился на любые объяснения, вплоть до признания в своем сумасшествии. Он бы даже поверил сейчас, что Детлаффа перед ним нет, что это снова галлюцинация, привидевшаяся ему в алкогольном дурмане. Лучше бы галлюцинация, думает он, хорошо, я согласен, потому что в реальности этого просто не может быть. Детлафф (настоящий) поднимается на ноги, прислоняется спиной к стволу оливы. Отдает в руки Геральту (не-безумному) в руки кинжал, ненадолго прикрывает глаза, пытаясь справиться с тревогой. Геральт смотрит как он, глядя в пустоту перед собой, расстегивает пуговицы на рубашке — я готов, Геральт, режь, не жалей. На мгновение Детлафф кажется Геральту не вампиром, а несчастным человеком, которому некуда больше убегать. Геральт с ужасом понимает, что ему тоже бежать больше некуда. Можно убежать от правды, которую ты сказал своему врагу — она вернется его образом перед тобой, назовет тебя вруном и садистом. Можно убежать от своего врага — он вернется кошмарным сном и фантомной болью. — Ты не рассказал мне про прошлую ночь, — напирает Геральт. — Ты говорил, что спал, когда я пришел стучать в двери склепа, что тебе снилось? — Ничего, — отвечает Детлафф. — Ничего мне не снилось. — Кто из нас еще врун, несносная ты бестия? Если каждый раз, когда у меня случались видения, ты спал, и тебе снилось что-то ужасное про меня, значит, так было и в ту ночь? — Ничего в ту ночь не было, забудь об этом. — Детлафф, ты чего-то недоговариваешь. — Ты тоже чего-то недоговорил Регису, когда пришел просить его о помощи! — срывается вампир. — Регис мне все рассказал, думаешь, ты один такой умный и умеешь сопоставлять события?! — Регис принялся работать над тем эликсиром, чтобы спать и не видеть снов. Он готовил его для тебя? Почему он срочно принялся его готовить?! — Геральт, ты знаешь, что я хочу. Я уже достаточно пооткровенничал, давай покончим с этим… — Детлафф, что там случилось? Кошмары, фантомные боли? В том сне я сказал тебе что-то страшное?.. Он не отвечает, и Геральт подходит к нему и прижимает к дереву. Рукоятка кинжала упирается Детлаффу в плечо, но он не реагирует, не сопротивляется, отворачивается только, смотрит куда-то вниз. Часто и хрипло дышит, словно у него перед глазами проносятся те образы из кошмарного сна, и он всеми силами пытается их отогнать, но ничего не выходит. Потому что кинжал уже у Геральта в руках, и эти образы скоро из снов превратятся в реальность. — Ты сам-то что видел в тот раз? — шепчет он. — Я видел, как ты лежал на кровати рядом со мной. Ты был ранен кинжалом в живот, истекал кровью. Я спросил, кто это сделал с тобой, и ты ответил… — Что никто, кроме тебя этого сделать не мог. — заканчивает Детлафф за него. — Больше некому, Геральт, больше никто не осмелится. У Геральта вздрагивает рука, и он едва не роняет кинжал на землю. Детлафф стоит, опустив голову, ветер играет с его волосами и полами расстегнутой рубашки. Геральт проводит ему кончиками пальцев выступающим ребрам, напряженным мышцам на животе, вспоминает, куда пришелся тот удар, от которого Детлафф (ненастоящий), умирал в позапрошлую ночь. Его сердце остановилось тогда, а сейчас бьется как сумасшедшее — чтобы услышать, не надо даже прикладывать ему руку к груди. — Почему мы не можем просто это закончить? — спрашивает Геральт. — Все эти галлюцинации, сны, фантомные боли — что это за бред, почему нельзя просто… — Вот мне Регис то же самое говорил, — перебивает вампир. — Так и сказал вчера, после того, как ты уехал домой: почему вы просто не можете помириться? Встретьтесь уже, выпейте, поговорите, разберитесь во всем, но так не бывает, Геральт. Мы слишком сильно друг друга ненавидим, чтобы просто обо всем забыть. — Я тебя вовсе не ненавижу. — Перестань уже врать, ведьмак, надоел. — Детлафф, послушай… — Я тебя уже достаточно слушал, — поднимает вампир глаза, — и помню все, что ты успел мне наговорить. Я тоже хочу, чтобы весь этот бред наконец-то закончился, поэтому ты сейчас покрепче возьмешь кинжал, и сделаешь то, чего я больше всего боюсь. Ты исполнишь то, что пообещал сделать еще в Тесхам Мутна, я перестану бояться неизбежного, просплю, регенерируя, несколько лет… И обещаю — больше никогда не попадусь тебе на глаза. Ни во плоти, ни галлюцинацией. — Ты так хочешь умереть? — Умирать никто не хочет. — Детлафф, скажи только… — Ничего я больше не хочу тебе говорить! — Признавайся, что все-таки ты видел в ту ночь?! Геральт прижимает ему руку к животу, чуть пониже ребер, вспомнив, куда пришелся удар кинжалом в том последнем видении. Детлафф вздрагивает, пытается отстраниться, но некуда, и он обреченно вздыхает, смиряясь с судьбой. Его руки свисают вдоль тела, как обрывки петель. — Я не хотел, но раз уж ты просишь… Мне приснилось, что я лежу на смертном одре. Из последних сил держусь, чтоб не помереть, больно так, словно меня осиновым колом пробили. Ни шевельнуться, ни слова сказать не могу, а так много хочется высказать! Кругом темнота, вокруг цветы, горящие свечи… Ты стоишь рядом, смеешься негромко и тянешь руку, чтобы закрыть мне глаза. — Зараза… — выдыхает Геральт. — А мне очень страшно, потому что я понимаю — стоит тебе это сделать, и я… — он запинается и переводит дух, — в общем, я не выдержу еще одного такого сна, Геральт. Больше не могу. Давай, делай то, что должен, ставь точку в этом фарсе, ну, как там у вас, ведьмаков, заведено. Геральт перехватывает кинжал поудобнее, свободной рукой проводит Детлаффу по щеке, приподнимает ему голову за подбородок. Вампир стоит, закрыв глаза, дышит глубоко и медленно, немного хрипло, будто ему все еще больно. Будто хочет сказать: прекрати уже это, Геральт, я больше не выдержу, делай свое дело, только в этот раз ты уж постарайся, не промахнись. Геральт смотрит в его лицо, прокручивает в голове последнее видение и неожиданно понимает все. Все становится ясно, как чистое небо, как он раньше-то не сообразил? Детлафф говорил: «я не столь жесток как ты и остальные люди». Я убивал одним ударом когтей, имел он в виду, а ты, ведьмак, мучаешь меня каждую ночь. Детлафф говорил: «ты не убиваешь разумных чудовищ, Геральт, ты наносишь им несовместимые с жизнью ранения, а потом с чистой совестью уходишь домой и ложишься спать». Я устал и не могу больше терпеть это, хотел он сказать, а ты не можешь довести дело до конца, будто тебе нравится смотреть, как я умираю. Детлафф говорил: «почему мне так больно, если меня нет?». Потому что ненависть и страх порождают боль и безумие, понимает Геральт. Какие же мы с тобой идиоты, поражается он, хотели навсегда расстаться, чтобы не доводить дело до кровопролития, а в результате еще больше измучили друг друга и сами себя. Я хотел тебя убить, я обещал тебя убить, но я уже видел тебя мертвым, ты уже достаточно намучился, давай просто все это прекратим, кто тебе сказал, что это невозможно?! — Геральт, — шепчет Детлафф, — ну чего ты ждешь?.. Нечего тут ждать больше, понимает Геральт. Подходит еще ближе, слушает, как Детлафф тяжело дышит, прицеливается кинжалом ему в сердце, крепче сжимает в ладони рукоять. В этот раз уж не промахнусь, говорит он себе, все сделаю как надо, и нам обоим больше не будет больно, все как ты просил, треклятая бестия, получай… Геральт подается вперед и целует его. Детлафф вздрагивает, как от удара, хватает Геральта за полы куртки, чтобы удержаться на ногах. Напряженный, как натянутая струна, он даже не отвечает на поцелуй, его губы твердые и холодные, как у мертвого. Готовился к смерти, понимает Геральт, думал, вот она, сейчас, еще секунда, а вместо этого… Геральт поднимает руку с кинжалом, замахивается, бьет… и у Детлаффа подкашиваются колени, когда лезвие вонзается не ему в сердце, а в ствол дерева, где-то сбоку, за головой. Геральт еле успевает отпустить кинжал и перехватить вампира второй рукой, чтобы он не рухнул на землю. — Это неправда, — шепчет Детлафф ему в губы, — я сошел с ума, так не может быть, ты не настоящий… — Тогда ты тоже, — отвечает Геральт, — гребаная ты галлюцинация… И целует снова, не давая больше ничего сказать. К черту эту ненависть, думает Геральт, пока держит его в объятиях, к черту угрозы, обещания, вранье самим себе: ты просил закончить это все, и если ты о кошмарах и — то я согласен. К черту недомолвки и страхи, думает Геральт, к черту прошлое, жизни от него нет. Он срывает Детлаффу рубашку с плеч, проводит ладонями по разгоряченной коже, целует глубже и сильнее, и Детлафф не выдерживает — с отчаянным стоном прижимается к нему, обвивает руками шею. Запускает пальцы ему в волосы на затылке, прикусывает клыками губы, творит что-то безумное языком у него во рту, и Геральт понимает, что еще немного — и остановиться им обоим уже будет трудно. Он пытается отстраниться, но Детлафф хватается за него, как утопающий за веревку. Геральт не отталкивает его. Тому, кто только что готов был умереть, позволено любое безумие. — Отпусти, — просит Геральт, с трудом оторвавшись от него, — если мы сейчас не остановимся… — Если ты остановишься, я Боклер сожгу. Детлафф говорит хриплым шепотом, будто ему не хватает воздуха. У него дрожь в руках, глаза потемнели, сердце колотится так, что разорваться готово. Он не успокоится, понимает Геральт, слишком долго боялся и ждал, слишком много терпел страх и боль, чтобы сейчас повернуть назад. В омут — так с головой, а в смерть или в страсть — это уже неважно. — Никогда не доводишь дело до конца, ведьмак, — произносит Детлафф, и его каждое слово отзывается у Геральта жаром в животе, — снова будешь мучить? — Ты меня больше вруном и садистом не назовешь, — злится Геральт, стягивая куртку. Детлафф пытается сказать что-то еще, но Геральт зажимает поцелуем ему рот — ты уже достаточно пооткровенничал, вампир, а теперь давай все-таки покончим с ненавистью. *** «Я же хотел убить его» — поражается Геральт, опускаясь на траву под деревом. «Я думал, наша встреча окончится боем и смертью» — вспоминает он, откидываясь спиной на ствол. Кора царапает обнаженную спину, выступающий корень врезается под поясницу — надо было дойти до спальни, но куда тут идти? Тут в происходящее бы поверить: никаких больше галлюцинаций, вот она — реальность, принимай, ведьмак, не сойди с ума. Детлафф седлает его колени, с тихим вздохом опускается на него, сжимает в себе так сильно, что еще немного — и потемнеет в глазах. Геральт подается навстречу, начинает двигаться, берет его нетерпеливо и судорожно — он того и гляди исчезнет, растворится туманом в сумерках. Детлафф шипит сквозь сжатые клыки, у него запрокинута голова, прикрыты глаза, волосы растрепались. Удлинившиеся когти скребут по стволу оливы: Геральт вовремя успел перехватить его руки, секунда замешательства — и когти заскребли бы Геральту по груди, оставляя глубокие болезненные раны. Хватит им обоим болезненных ран. На душе ли, на сердце — хватит, им бы те, что есть залечить, чтоб не возвращались кошмарами и фантомной болью. — Ты безумец, — шепчет Геральт, глядя на него, — ты чертова бестия, что ты творишь? Детлафф не отвечает — его хватает только на хриплые стоны и какие-то неразборчивые слова. Геральт притягивает его к себе, обнимает, утыкаясь лбом ему в плечо — вампир дрожит в его руках, весь горячий, будто в лихорадке. — Тебе больно? — спрашивает Геральт. — Мне остановиться? — Не смей, — умоляет Детлафф, — я тебе глотку разорву, если остановишься… Геральт только сильнее прижимается к нему, целует в шею и в плечи, гладит по спине, пытаясь хоть немного успокоить. Шепчет ему на ухо: «тише, тише», — а сам ускоряется, уже еле контролируя себя, с каждым движением входит как можно глубже. Ты просил убить тебя, думает он, ты являлся ко мне видением, каждый раз говорил, как тебе плохо из-за меня, как ты каждую ночь мучаешься от боли. Хватит, Детлафф, думает он, слушая его несдержанные стоны, обещаю, больше этого не будет. И, похоже, он говорит это вслух — Детлафф вцепляется ему в плечи, сжимает его в себе и в тот же момент срывается, выгибается, как от судороги. Геральт едва удерживает его в объятиях и кончает следом уже через несколько сильных толчков. Перед глазами темнеет, все мысли вылетают из головы, остается только удовольствие, сбитое дыхание и приятная слабость. Детлаффа колотит легкая дрожь. Взмокший и обессиленный, он не отстраняется, не говорит ничего, только гладит Геральта по плечу кончиками пальцев. Закат догорел, сумерки опускаются на поместье. Легкий ветер холодит разгоряченную кожу. Листья оливы шелестят над головой. — Я не промахнулся? — спрашивает Геральт. — Точно в сердце, как ты и просил? — Наповал, ведьмак, — выдыхает Детлафф, — с одного удара. *** За второй бутылкой вина Геральт идет уже в темноте. В погребе белого Кот-де-Блессюр нет, Геральт решает проверить в буфете на кухне, но едва заходит, видит над погасшим очагом котелок с травяным отваром. Тот самый чай, что он покупал, видимо, Марлена заварила. Половину выпила сама, остальное Геральту оставила. Чай еще горячий, как раз хватит на две кружки, и Геральт решает, что сегодня это даже лучше, чем вино. Чай с мелиссой всегда лучше, чем вино — чаем не напьешься до галлюцинаций. Геральт усмехается своим мыслям, берет две кружки и идет в сад, заодно прихватив шерстяной плед с кресла в гостиной. Детлафф ждет его, все еще сидя под деревом. У него блестят глаза, волосы растрепались, одна прядь прилипла ко лбу. Вцепившись пальцами в колени, Детлафф смотрит то ли на тарелку с нарезанными яблоками, то ли просто перед собой. Бледная кожа и белая рубашка контрастируют с темнотой, будто бы светятся немного, и если бы не сегодняшний разговор, Геральт бы снова подумал, что у него видения. Серебряный кинжал все еще воткнут в ствол оливы и, похоже, Детлафф не торопится его убирать. Геральт устраивается рядом, протягивает ему кружку с чаем и набрасывает плед ему на спину. Детлафф держит кружку двумя руками, греет об нее ладони, будто успел замерзнуть на прохладном ветру. — Ты же вроде за вином ходил? — спрашивает он. — А еще я вроде убить тебя собирался. Детлафф усмехается и подносит кружку к губам. Они сидят молча, пока не становится совсем темно, а чая в кружках остается на донышке. Геральт подцепляет ломтики яблока с тарелки. Тонкие и невесомые, они ощущаются во рту всего секунду. Детлафф сидит рядом, все еще напряженный, кутается в плед и молчит, пока не делает последний глоток из кружки. — А если все вернется? — спрашивает он. — Я лягу спать и снова увижу, как ты… А у тебя снова начнутся галлюцинации, ты опять меня возненавидишь… Почему ты так уверен, что этого больше не будет? — Все еще боишься, что я убью тебя? Я же дал понять, что не буду этого делать. — Зачастую мы не властны над своими страхами, — отвечает Детлафф. — К тому же, кто тебя знает, ведьмак? Вдруг ты передумаешь? Геральт садится к нему поближе, обнимает за плечи одной рукой. Детлафф отставляет чашку в сторону, сильнее кутается в плед и кидает взгляд на фужеры для вина, так и лежащие в траве без дела. — Я тебе так толком и не рассказал, что мне привиделось в ту ночь, перед поездкой к Регису, — начинает Геральт. — Ты лежал рядом со мной, истекал кровью, говорил, что я не попал кинжалом тебе в сердце, снова промахнулся. А я не захотел говорить с тобой, отвернулся и просто стал слушать твое дыхание и ждать, когда ты исчезнешь. — И что? — спрашивает Детлафф. — Я исчез? — В том-то и дело, что нет, — сознается Геральт. — У тебя остановилось дыхание, но ты не исчез. Лежал мертвым рядом со мной, смотрел в пустоту остекленевшими глазами, а я потянулся чтобы опустить тебе веки. Детлафф вздрагивает и не отвечает. Геральт берет паузу, прислушивается к шуму ветра и тихому треску цикад. — Я не убиваю разумных чудовищ. — продолжает он. — Да, я был ужасно зол на тебя тогда, в Тесхам Мутна, и если бы ты решил на меня напасть, от тебя бы места живого не осталось. Но просто так из-за глупых обещаний обрывать твою жизнь мне не хочется. Ты не дикая бестия, вроде фледера или эккимы. А ты подумал, что я непременно убью тебя, мне только нужен повод, но я уже видел тебя мертвым, и, наверное, не смогу забыть этого. Ты просил убить тебя, и я могу это сделать… но не тебе решать, каково мне будет потом с этим жить. Геральт заканчивает говорить, и вдруг чувствует, что на душе разом становится легче. Детлафф долго не отвечает, думает над его словами, и Геральт не торопит его. Не стоит торопить тех, кто еще меньше часа назад был уверен, что не доживет до вечера. — Можно я не буду ничего говорить? — спрашивает вампир. Геральт смеется и сует ему в рот ломтик яблока. Чай заканчивается и Геральт, сделав последний глоток, оставляет кружку в сторону. Детлафф устраивается головой у него на плече — после всего, что между ними случилось, можно не стесняться. Геральт обнимает его сильнее, и, поколебавшись секунду, дотрагивается до его лица и опускает ему веки. Прислушивается к его дыханию — спокойному и ровному, как у того, кто спит и не видит снов. Имение погружается в темноту, первые звезды зажигаются на небе. Очень тихо, только в траве стрекочут цикады, и Сансретур шумит далеко-далеко.