1
Небо над головой цвета свинца, а из-за дрожащего показателя давление скачет, заставляя голову раскалываться от боли. Сделанная наспех сигара горчит, частички табака иногда вываливаются из бумажки на язык, и он жуёт их, даже не дёрнув мускулом из-за вкуса. Таке пробудился от трёхчасового сна пятнадцать минут назад, и сейчас сидит возле барака прямо на земле, потому что не может устоять на ногах из-за усталости и голода. И это непростая усталость, которая пропадёт, если хорошо поспать (а для этого нужно быть где-нибудь в столице, где взрывы и серии выстрелов слышны лишь на окраине). Он просто без сил, голодный, израненный, выдохшийся. Прошедший недавно ливень пропитывает почву до самых тёмных бескислородных глубин. На поверхности много грязи. Надоедливая пыль смыта. Свежий и влажный воздух, лёгкий ветер продувает спину. Таке ощущает слой грязи на коже — он не принимал душ очень и очень давно. Так и заболеть да подохнуть недолго. Чёрные, тянущиеся в серые тучи, секвойи напрягают своей мощью и величием, заставляют чувствовать тревогу. Словно вот-вот из-за этих толстых стволов выйдут вражеские чудовища. Их глаза будут гореть в тени и убивать, и убивать, и убивать их всех. Рядовых, что младше Таке лет на семь, рядовых, которые старее лет на пятнадцать; ротного, глупо улыбающегося и отдающего ему последний кусок хлеба, который и “куском” назвать сложно; тихого-тихого пса с простреленным ухом, без задней лапы, и приносящий откуда-то черепах и лягушек, иногда даже птиц. Всех их. Перестреляют, как куропаток в поле. Таке дёргается. Не от неприятного ощущения и не от мыслей — подобные посещают его каждый день. Выстрел. Второй, третий. Целая серия, и всё ближе к бараку! Он через силу встаёт на ноги, покачивается и хлопает в ладоши, гремит расставленными возле матрасов, на которых спят сослуживцы, медными мисками и кружками, и они разлепляют глаза, хватают всё, чем богаты: пистолеты, автоматы, винтовки, последние гранатки — и рассыпаются по округе, в кусты, низины и за голые холмишки. Из-за бесчисленных бомбардировок поле, когда-то зелёное, пёстрое, красивое, превращается в грязную, тёмную пустыню, изуродованную глубокими ямами, в которых скапливается дождевая вода. Таке в такую и прыгает, оказываясь по колено в тёмно-серой жиже, кривясь от холода. Он прижимается к сырой земле, пачкает щёку грязью и тяжело дышит, пытаясь успокоить сердце — боится за товарищей. До сих пор в глазах картинка стоит, как они прыгают зайцами кто куда, предупреждая друг друга. Слышит щелчок затвора прямо возле себя, резко поворачивает голову и видит ротного, заряжающего автомат. — Сраные гули, — плюёт себе под нос и горько хмыкает, кривит тонкими губами. Ито Курамото. Белобрысый, молодой, симпатичный, с узкими глазами и насмешливым выражением. Ответственный. Серьёзный. Винит себя за любые проблемы, которые возникают в роте. За полгода потерял половину роты, и некоторые — дети. Кинулись под Сову с гранатами на груди. Ито всегда добр с Таке. Доверяет больше всех, можно сказать, обязанности с ним делит — старший, значит, мудрее. Один кусок хлеба на двоих. Таке не простит себе, если не защитит его. Никогда. — Смотри, — продолжает ротный, уже смотря в лицо, — что у тебя? Тоже автомат, замечательно, — кидает патроны, которые Таке тщательно подбирает. — Стреляешь аккуратно, желательно, прямо в цель. Будем перебегать, гули кидаются взрывчаткой, — слышат взрыв совсем-совсем рядом, и Ито морщится. Он достаёт рацию, Таке наблюдает, вынимает свою следом. Что-то настраивает, постукивает ногтем по краю, цокает. Ито спрашивает, как слышно, “приём, приём” и “отставить”. Действия и фразы у него отточенные, профессиональные, мешающиеся с “блять”, “мразь” и “дерьмо”. Таке облизывает губы, осторожно выглядывает из ямы и ложится грудью на землю; целится в серую и маленькую фигуру вдалеке. Какой-то сержант, что ли, так не разглядишь. Видно только, что тёмные, иссиня-чёрные волосы отпущены практически до плеч. И стоит так открыто, будто всё ему нипочём. — Кролик? — подползает Ито, одним глазком всматривается в силуэт, стоящий на мушке. — Видимо, — бесцветно отзывается Таке, заводя курок. — Заебись, — хохочет тот, и пуля проносится в воздухе. Они ныряют обратно в яму. Вслушиваются во все звуки, которые их окружают, мокнут в воде, жмутся к друг другу, чтоб не было так холодно. Таке на рефлексе прячет Ито за собой, будто ему угрожает смертельная опасность. Заглушает судорожное дыхание. Чужих шагов не слышно. Какие-то крики. Бесчисленное “nani?”. Снова выстрелы, теперь направлены в их сторону. “Интересно, попал, или нет”, — думает Таке, напрягаясь и расслабляясь, когда Ито пытается успокоить, похлопывая по спине. “Всё окей”, — только и читается в этих касаниях. Когда пули перестают летать, они садятся возле друг друга, и Ито связывается со всеми, проводя перекличку. Всего их тридцать должно быть. Таке считает в уме. Закрывает глаза. Крошит землю в кулаках. Ито кладёт голову ему на плечо, и он смотрит на него. Хмурый, печальный, наполненный болью. — Треть не отзывается. — Может, обронили рации, — делает бессмысленные предположения, но Ито жестом останавливает — долой чёртову надежду. Таке кивает, и внутри, глубоко в груди, что-то потихоньку сжирает плоть и душевные фибры. — Что будем делать? — Да понятия не имею, — Ито раздражён и раздавлен. Достаёт табак из внутреннего кармана куртки, за ним бумагу, неровно разрывает на две части. Скрутив трубку, пихает в неё тёмную траву, поджигает и протягивает Таке. Он не отказывается, закуривает за компанию. Рядом падает взрывчатка и разрывает землю. Куски почвы летят на них и в лужу. Свободной рукой смахивают комья и продолжают курить. Ито смеётся с попыток врага достать их. — Кретины. Таке вспоминает, сколько за эти полгода раз их так выносят. Сотый? От барака, наверное, ничего уже не осталось. Придётся переезжать куда-то, желательно оставаясь на границе территорий своих и чужих. С нуля всё. Снова. Чёрт. Просто чёрт. Ито тормошит его, выпрыгивает из ямы. Таке за ним. За спиной пролетает граната — бум! — яма становится больше, а они — чуть ли не мокрым местом. Ито делает серию выстрелов по всей округе, и слышно, как падают чужие тела, приглушённые стоны, а то и вскрики. Он изо всех сил пытается сохранять холодность, но отвращение и злость всё же вырываются не только пулями из дула — из горла тоже. Они бегут вдоль леса, останавливаются в зелёных и колючих зарослях, ловят товарищей и передают сообщения по рации, чтоб все собирались вместе. Спустившись в один ров, считают патроны и друг друга. Девять человек. Девять из тридцати. Какой дерьмовый день. Гули становятся всё агрессивнее и безжалостнее. Нападают чаще и внезапней, загоняют в угол, убивают, не разбирая. Таке непонятно, когда жертва стала скалить зубы и отпугивать хищника. Ему вообще непонятно, зачем нужна эта война. Но просто выполнять приказы проще, чем пытаться разобраться хоть в чём-то — особо сообразительным он себя не считает. Ито решает: они идут в лес. Таке приходится поравняться с пугающими секвойями. Вблизи они кажутся ещё более ужасающими. Длинные ветви, похожие на руки, вот-вот опустятся к нему, схватят и разорвут. А может, просто отвалятся и прижмут к родимой земле. Таке старается об этом особенно не думать; бежит без оглядки, за Ито и другими сослуживцами. Всё уставшие, измотанные, слабые. Они все заведомо проиграли. Гуль стреляет без раздумий — плевать, в кого попадёт. И малец, бежавший рядом с Таке, падает навзничь, ни звука не издав. Он не знает, к чему это отнести. К везению? К разочарованию? Думать некогда. Чувствует лишь, как горят болью ноги, как ломит тело. Как к земле тянет. Ему остаётся лишь хвататься за образ Ито и выживших, которых становится всё меньше. Он видит только троих. Пробегает меж рядом стоящих деревьев, и теперь — один-единственный Ито. Один Курамото, его плечи, быстрые механические движения, направленные только вперёд. Он как пуля. Такой же быстрый, с чётко заданным направлением. Вот только летящий в спину свинец быстрее и проходит через него с торжествующим хлопком. Пуля знает свою цель до конца, а он умирает бесцельно, не имея смысла. Ито останавливается тут же, но плавно наступая на мягкую землю. Руки падают по сторонам от туловища, и голова чуть склонена. Таке пробегает полметра возле него и останавливается, оглядываясь. Ротный улыбается. Печально, ласково, больше потеряно. Что сейчас случилось? Не может поверить. Он только поднимает голову, хочет что-то сказать. Не успевает. Вторая пуля прямо в голову, не вылетая. Таке, вроде бы, слышит тихое “прости”. Тело — больше не человек — падает в оглушительной тишине, образовавшейся на секунды. Таке не знает, что дальше делать. Он будто в вакууме. Ни дышит, ни слышит, ни чувствует. Будто опустошает его всё, разбирает на части, разбивает на куски. Как металлолом или труп, которого сжигают в общем костре, завернув в грязную белую простыню. Думает, что правда было бы хорошо, гори он вместе со всеми ими в этом костре. Пусть тело заглатывает горячее пламя, обгладывает кости, которые почернеют и смешаются с чужими. И никто никогда не узнает, где чьи, и кость ли это вообще, а не тлеющий уголёк. Таке думает об этом, погружаясь в какую-то сладкую и тёплую пустоту. Она разливается в голове, как ванильное молоко. Лицо Ито кажется таким ярким, почти солнечным. Оно успокаивает, и серое небо, жестокое небо, по которому летают вражеские птицы-убийцы, забывается, растворяясь в жёлтом свете. Его лицо не отливает смертью и холодом. Таке думает, что это опухшее сознание; обманывает и подкидывает ему такие образы, лишь бы не сойти с ума. Таке прикрывает глаза от боли в затылке — ударили прикладом. Он только сейчас ощущает, насколько его тело ватное. Падает, и удар практически не чувствуется. Сквозь надоедливую пелену слышны разные-преразные голоса. Смерть? Унижение? Что от него теперь требуется? Неважно. Последнее, что он чувствует — тяжесть, а за ней лёгкость, и кто-то поднимает его на руки.2
Ощущения и звуки возвращаются к нему постепенно. Все клетки тела вклиниваются в реальность по очереди, донося до практически пробудившегося сознания информацию. Там, где Таке лежит — а он лежит — очень мягко и чисто. Сам он чистый, свежий, не чувствует слой грязи, который был на коже до этого. Одежда лёгкая, явно не его. Ступни голые. По звукам пусто. Лишь шуршание ткани при слабых движениях. Он разлепляет веки. Лампа над головой слепит. Часто моргает, пытаясь привыкнуть. Поднимает ладони — чистые, пахнущие спиртом — и закрывает ими лицо. — Проснулся? Незнакомый голос режет слух и тишину помещения. Сначала Таке убирает руки с лица, а потом пытается подняться. Его останавливают чужие руки. Он смотрит на них: тонкие, белые, с побитыми костяшками; чуть выше запястья виден краешек чистой рубашки и зелёная куртка, составляющая военную форму. Таке потеряно поднимает глаза, чтоб взглянуть на человека, который осторожными движениями усаживает его, прижав спиной к поднятой мягкой подушке. Единственное, что быстро может понять Таке, смотря на него — он моложе и красивее. Худое бледное лицо, аккуратный подбородок, тонкие покусанные губы, милый нос. Глаза удивительно выразительные, чёрные и устало-печальные. Словно этот человек потерял всё, что только мог потерять. Как он сам (хах). Волосы тоже чёрные, густые, (аккуратно) подстриженные в каре. Парень заправляет их прядь за ухо, поправляет фуражку на голове и садится на стул, стоящий рядом с постелью. Улыбнувшись, он достаёт из кармана брюк пачку сигарет. Вся его одежда постиранная и облегает худощавое тело. Таке опускает глаза вниз и смотрит на чёрные ботинки с блестящими носками, а потом поднимает взгляд на погоны. Майор. Парень достаёт две сигареты сразу, одну ставит меж губ, вторую даёт Таке. Принимает, задумчиво сжав её меж пальцев. — Где я? — единственное, что он может сейчас произнести. Голос хриплый спросонья, слабый, словно у умирающего. Таке откашливается и чувствует, как колет под ребром. — Осторожнее, пожалуйста, — просит майор и закидывает ногу на ногу. Достав Зиппо¹, тот поджигает кончик сигареты, наклоняется к сигарете Таке и то же самое делает с ней. Он терпеливо вдыхает и выдыхает дым, держа её губами. Затянувшись и откинувшись на спинку стула, майор выдыхает, продолжая: — Тебе немного отбили бок, но это ничего, через пару дней пройдёт, — кивает сам себе, будто бы сверившись с мыслями, — очень повезло. Если бы Мадо-доно пришла позже, тебя бы застрелили. Таке не знает, кто такая Мадо-доно, но прекрасно понимает сказанное. Майор говорит быстро и легко, будто бы раненый солдат должен принять к сведению, что он чуть не погиб. Как данность. Обычное дело, типа зубы почистить или кофе попить. Таке так и делает, согласно кивая. — В штабе главного второго отделения. Ты проспал четырнадцать часов, — майор задумчиво вглядывается в лицо, а потом, когда покатал слова на языке вместе с горечью сигареты (марка Хоуп, как иронично), спрашивает: — Как зовут? — Таке. Хирако Таке, — отвечает он и, удерживая сигарету большим и указательным пальцем, выдыхает серую струю, разливающаяся в воздухе кривыми линиями. Майор двигает стеклянную пепельницу, стоящую на ветхом круглом столе, и Таке сбрасывает пепел. — Старшина, шестьдесят седьмая рота под командованием прапорщика Ито Курамото. Была. — Уи Коори, майор главного второго отделения, — отвечает парень и снимает фуражку, кладёт её на колено, — рад знакомству, Хирако-сан. — И я, — Таке кивает. — Говоришь, “была”? — Коори мрачнеет и опускает голову, и чёлка спадает на глаза. — Сколько вас было? — Изначально — шестьдесят, — Таке сглатывает скопившуюся во рту слюну и тушит недокуренную сигарету о дно пепельницы — был готов к таким расспросам, давящим прямо на больное. — В этот день было тридцать. — Ясно, — бесцветно отзывается Коори, быстро докуривает сигарету и, не потушив, кидает её в пепельницу. От кончика поднимается тонкая струя. — И сколько вы просуществовали? — Полгода. Тот прикусывает губу. Расставив ноги пошире, Коори ставит локти на колени, а губами касается вместе сложенных ладоней. Посидев так минуту, он выпрямляется и трёт лоб пальцами, разглаживая морщины. — У вас была какая-то цель? — Сначала командование приказало оставаться на границе и защищать её, — Таке припоминает разговор Ито с начальством, после которого он, почему-то, долго сокрушался, — а потом просто перестало связываться с нами и не отвечать ни на какие сообщения. В итоге мы четыре месяца просто оборонялись, как могли. — Не знаешь, кто именно отдавал приказы? — спрашивает Коори, внимательно слушая и потирая подбородок пальцами. — Нет, Ито-сан держал это втайне. А может, и сам не знал, — Таке пожимает плечами, — здесь я бесполезен. Коори согласно кивает, или таким образом показывает, что принимает информацию. — Отряд гулей, что напал на вас, полностью уничтожен, — произносит тот и добавляет: — Кто-то из вашей роты смог подстрелить Чёрного Кролика, Аято Киришиму. — Да, это был я, — Таке горько хмыкает — хоть что-то он смог сделать. — Он мёртв, — как в подтверждение факта чеканит Коори; хмыкает и кладёт голову на кулак, а локоть — на стол. — Я бы повысил тебя до сержанта. — Он же тоже был... — Таке не договаривает, как Коори кивает. Собственно, это уже и не важно. Важно другое. — Что с телами моих сослуживцев? — Кремировали. — А пепел? — Развеяли. Таке облегчённо вздыхает, прикрывает глаза. Ему лишь жаль, что теперь этого не сделает он. Не посмотрит, как их души подхватит ветер, крупицу за крупицей, и унесёт далеко-далеко, посеет в чёрную землю. Не посмотрит в лица их всех. — Спасибо, — Таке судорожно выдыхает и вытирает глаза. — Не стоит, Хирако-сан, — Коори мотает головой и вдыхает побольше воздуха, смотря в одну точку. То ли Таке в лицо, то ли через него — непонятно. Но он не против. Кажется, что Коори полностью расслабляется, и лицо его теперь явно уставшее. Какая-то тень задумчивости ложится под глаза и на оттенок кожи, длинные ресницы нависают так, что тот смотрит сквозь них, и уголки губ опускаются вниз. Напоминает героя печальной картины, но Таке не знает, какой. Он тоже молчит и смотрит в чужую грудь, а потом и вовсе закрывает глаза. Думает, что делать дальше. И надо ли вообще что-то делать. Скорее всего, его определят в какую-то другую роту, снова отправят куда-нибудь на границу, и будет он что-то там делать. Вся эта война, военное положение сводится к этим определениям: кто-то, из-за чего-то, когда-то, куда-то, зачем-то, почему-то. Никакой точности и определенности никто и никогда не гарантирует. И все дела. Поначалу Таке это даже раздражало. А потом начал привыкать, мириться, просто выживать. Системой, какой бы она ни была, никогда никто не будет доволен, да и смысл переживать? Он же всё равно ни черта не изменит. Смиренность — то, что спасало и продолжает спасать его все эти полгода. Просто выполняй то, что требуют. Это ведь несложно, так ведь? Потоки их мыслей, которые не пересекались, а может и да, но они этого не почувствовали, прерывает открывающаяся дверь в лазарет. Оба поднимают головы и взгляды. Таке видит молодую девушку, тоненькую и низенькую, но с серьёзным, не видевшим сна лицом. — О, вы наконец-таки очнулись, — говорит, видимо, медсестра, проходит вглубь помещения и прикрывает рот ладошкой, широко зевая. Подойдя к койке Таке, она осматривает его, а потом берёт за руку. — Как себя чувствуете... имя?.. — Хирако Таке, — он кивает в знак приветствия, — хорошо, наконец-таки выспался. — Вот оно что, — девушка досадливо смеётся, — я вам по-чёрному завидую. Кими Нишино. Главврач здесь, — Кими напоказ поправляет белый халат. — С Уи-доно, я думаю, вы уже познакомились, — она кидает хитрый взгляд на Коори и лучезарно улыбается. — Надеюсь, он не доставил вам проблем. Тот цокает, отворачиваясь и закатывая глаза. Видимо, такое происходит не впервые, думает Таке и решает ответить: — Нет, Уи-доно наоборот ввёл меня в курс дела, за что я ему благодарен, — сказав всё это на одном дыхании, Таке мотает головой и наблюдает за тем, как Кими достаёт различные приборы, чтоб измерить давление, температуру и всё прочее. — Тогда я проведу ваш последний осмотр, и вы сможете свободно передвигаться по штабу, — закрепив на руке Таке прибор, Кими поднимает голову и пронзительно смотрит на Коори, — а вас, майор, я попрошу удалиться на это время за дверь, дабы не смущать моего пациента. Майор хмурится, и Таке снова вступает в диалог: — Извините, что встреваю, но майор никоим образом меня не смущает, — Кими переводит на него удивлённый взгляд, а потом фыркает. — Ясно, — врачея отдаёт своё внимание небольшому экранчику, где высветились явно удовлетворяющие её цифры, — значит, майор посвятил вас не во все детали. — Я и не обязан посвящать старшину Хирако в какие бы то ни было “детали”, — Таке чувствует в возмущённом голосе Коори и язвительные нотки. — И, Кими-сан, со всем уважением я прошу вас выполнять ваши прямые обязанности. С остальным я в состоянии разобраться сам. — Hai-hai, — Кими снимает с чужой руки прибор и качает головой, продолжая улыбаться, но уже как-то досадливо. Не любит, когда ставят на место. Коори успокаивается и снова оборачивается на стол, с интересом наблюдая за процессом медицинского осмотра. Таке на него практически не смотрит, лишь чувствует всю его внимательность, и от этого как-то неловко. Ладно, сам на это подписывается. Он расстёгивает сорочку, пахнущую порошком, и вздрагивает, когда груди касается холодный фонендоскоп. В лазарете снова очень тихо, и, стараясь не мешать, Кими и Коори полностью замирают, не дыша. Вслушиваются в дыхание Таке, во вдохи и выдохи, считывают ритм, в котором бьётся сердце. Когда Кими снимает фонендоскоп, вынимая из ушей, она и майор одновременно вдыхают воздух. — Состояние просто великолепное, — Кими радостно хлопает в ладоши и поднимается на ноги. — Поздравляю со вступлением в наши ряды! Комнату вам уже выделили, по этому поводу даже не переживайте... — Комнату? — переспрашивает Таке, и Кими издаёт утвердительное “угу”. — Самая тихая из всех, потому что рядом с комнатами майоров, — она поднимает к потолку указательный палец, — кроме тебя в ней живут ещё трое. Скромные ребята, я думаю, вы поладите. — То есть... — Таке пытается подобрать слова, пока пуговицы еле как поддаются пальцам и лезут в петли. — Я остаюсь здесь? — Да, — отвечает Коори, и он резко поворачивает к нему голову. — Отправлять тебя куда-либо далеко бессмысленно. Сейчас. Пока адаптируешься в новой среде, я всё покажу и объясню, а потом решим, что с тобой делать. Ты решишь. У Таке от последней фразы встаёт ком в горле. Решать что-то самому? А так можно было? Хотя, думается, ничего путёвого он бы всё равно не решил. Молча кивает и встаёт с постели. Пол холодный, желание вылезать из-под одеяла пропадает, но дела есть дела. Кими вручает ему стопку новой одежды. “Твоя форма никуда не годилась. Только, разве что, на тряпки”, — честно проговаривает она с улыбкой, и Таке улыбается ей в ответ. Она права: то, что он носил до этого — херня полнейшая, по крайней мере, не в тех условиях, в которых ему приходилось самосохраняться. Она уходит за тем, чтоб принести новую партию каких-то нехватающих препаратов, растворяясь за дверью, а Таке неспешно начинает переодеваться. Подняв руки, он чувствует покалывание в боку, и ему хочется тяжело вздохнуть. Врачея предупредила, что будут такие заморочки, и что нужно двигаться аккуратнее, не стесняться просить помощи. Он напрягает живот и меняет сорочку на другую, натягивает куртку, которая идеально сидит на нём, встаёт и надевает брюки, непривычно облегающие. Сев обратно, Таке наклоняется к обуви и тут же чувствует боль. Шипит и выпрямляется, опирается руками на постель и засовывает ноги в ботинки. Как их закреплять без вселенских мук — непонятно. — Помочь? — спрашивает Коори, и Таке оборачивается на него, раздумывая и сжимая губы. Майор не дожидается ответа, подходит и опускается на колено, ставит ноги Таке ровно и берёт за шнурки. У Коори движения заученные наизусть. Видно, что он также каждый день завязывает свои ботинки, быстро, и чтоб было приятно глазу. И надёжно. Завязав шнурок на два узла, сверху завязывает бант, на нём — ещё один. В последний раз потянув петельки в разные стороны, Коори поправляет края штанин. — Вот, — подводит итог он и проводит ладонью по ноге до колена, приглаживает ткань. — Спасибо, — Коори поднимает глаза и сразу же прячет их, сжимает губы и встаёт на ноги. — Идём? — осторожно спрашивает. Таке отвечает сухим “да” и встаёт тоже, потягивается и сверлит взглядом дверь, ведущую в неизвестность. — Там не страшно, — с улыбкой успокаивает майор. — Хочу в это верить, — усмехается Таке и проходит за порог, когда дверь любезно открывают. Их встречает пустой коридор. Светлый, совершенно пустой коридор. Ни мухи не пролетает. Стены бетонные, наспех покрашенные в грязно-белый, так, что видно все мазки то ли широкой кисточкой, то ли валиком. Таке долго рассматривает их и что-то в этом находит. Коори ведёт его направо, и он послушно следует за ним, смотря в затылок. Таке подмечает, что под копной волос всё наполовину сбрито. — Голодный? — задаёт тот вопрос на ходу. Достаёт сигарету снова, закуривает и закашливается, неудачно вдохнув. — Да, — отвечает Таке, а потом добавляет: — Очень. — Мы идём в столовую, — поясняет Коори, и в животе у него скручивает от одного этого слова “столовая”. Как же, господи, жрать хочется, Уи-доно, хочет сказать Таке, но умалчивает подробности. — Сейчас там большинство солдат ужинает, поясню, кто где. Кстати, приемов пищи у нас два: плотный завтрак и ужин. В обед, возможно, дадут сухой паёк, и там как-нибудь сам. — Хорошо, — отвечает Таке, задумавшись. — Много. — Тоже так считаю, — Коори смотрит на него через плечо, — ты, верно, очень давно не ел, поэтому сегодня немного. А то ещё поплохеет. Таке понимающе кивает и останавливается перед приоткрытыми дверями. Смотрит в их стеклянные окошки и видит несколько сидящих солдат и солдаток за широкими дубовыми столами, на длинных лавках. Двери эти скрипучие, просто пиздец, он даже морщится от их визга. Коори заходит первым, в приветственном жесте снимает фуражку и кланяется. Некоторые особо преданные солдаты вскакивают с мест и встают по стойке смирно, вытянувшись струнками. — Отставить, — приказным тоном и чётко произносит Коори и проходит за стол, за которым уже сидит несколько молодых девушек и парень, примерно одного возраста с ним. И по внешности похож: тоже каре, только чёлка длиннее, а лицо более хитрое и невинное одновременно. Молодой человек, сложив руки перед лицом, сначала смотрит на Таке, жадно осматривая тёмными глазами, а после — на Коори, уже привычно и с улыбкой. — Вечер добрый, — его голос мягкий, но отталкивающий, и Таке теряется в чувствах. Он видит, что молодой человек тоже с погонами майора, поэтому сесть за один с ним стол не осмеливается. — Ага, — отвечает Коори с мимолётной, но заметной раздражительностью. Опустившись за стол, тот хлопает на место рядом с собой. — Садитесь, Хирако-сан. Таке тут же садится, и только сейчас в нос ударяет запах горячей еды. Мясо, картофель, персик... Он смотрит в тарелку одной из девушек. И правда, на ней пюре, отбивная, а рядом стоит стакан с соком. — Хирако-сан? — спрашивает майор и мило улыбается, наклоняя голову к плечу. Напрягает всем своим видом. Таке кивает. — Хирако Таке, — уточняет он, но молодому человеку уже неинтересно: переключается с него на Коори, двигая к нему порцию еды. — Твоё, — Коори смотрит в тарелку, после чего пальцами двигает её к нему. Таке вопросительно смотрит сначала на сочную отбивную, а потом снова на него. — Ешь, — тот лишь кивает и взмахивает ладонью, указывая по очереди на присутствующих. — Фурута Нимура, тоже майор главного второго отделения, — обращается к девушке с розоватыми волосами, улыбающейся точно так же, как и Фурута (они случаем не родственники?), — Ихей Хаиру, лейтенантка, — рядом с ней сидят Зелёная и Синяя девушки; первая вытянутая, а вторая пухленькая, — Муцуки Тоору и Йонебаяши Сайко, младшие лейтенантки. Они составили Отряд Ихей, — объясняет Коори, пока Таке уплетает предложенную еду, стараясь делать это аккуратно. Пожевав, он обращается к ним троим: — Очень приятно. Старшина. — У нас давно не было видно новых людей, — тянет Хаиру, прижавшись щекой к тыльной стороне сложенной с другой ладони. — Уи-доно, откуда Хирако-сан? — Спасли на границе, — сухо отвечает Коори и отпивает немного сока из изначально своего стакана. Предлагает сок Таке, и он выпивает половину. Хаиру выглядит мило и симпатично, даже невинно, что странно для военного времени, а тем более для армии. Вся она чистая, ухоженная, со здоровой кожей и мягкими волосами. Не скажешь, что она способна убить человека, но как-то же до своего звания она дослужилась. Тоору более зажатая, чем она. Молчит, оглядывает всех так, будто ей совсем некомфортно, то и дело поправляет чёрную повязку на глазу. Или же его просто нет — спрашивать Таке не собирается. Она красиво смуглая, чёрные глаза блестят, а пальцы у неё тоненькие, словно созданные для небольшого холодного оружия. Сейчас вот крутит в руках метательный нож с красивой рукоятью. Практически на её коленях сидит Сайко. У неё максимум рост в метр с половиной, плюс пара-тройка сантиметров. Волосы в цвет летнего неба неаккуратно обрезаны по лопатки, собраны в пару миловидных хвостика. Куколка с погонами. Как она сражается? Нимура здесь самый, наверное, харизматичный. И эта харизма буквально из него хлещет. Блистательная улыбка, прищуренный взгляд, лёгкие движения тонкими запястьями и худое тело, как у Коори. Только он кажется более твёрдым и крепким, в отличие от Нимуры. Более-менее со всеми познакомившись, Таке доедает и вытирает губы тканевой салфеткой, запивает остатками сока и чувствует облегчение. Даже не верится, что он нормально поел. И полгода не прошло, действительно. Коори докуривает сигарету и тушит её о край тарелки, оставляет на ней окурок. Потом берёт в руки, встаёт и относит на отдельный стол, откуда тарелку забирают и моют. Он возвращается, садится к столу спиной и кладёт на него локти, закидывает ногу на ногу и убирает волосы назад широким движением ладони. — Где Мадо? — спрашивает наконец, и Нимура пожимает плечами. — Она же всю эту неделю дежурит. На очередной вывозке, наверное, — Коори заметно напрягается. — Ясно. — Тебя что-то беспокоит? — задаёт вопрос Нимура и поправляет ворот своей куртки, а потом оглаживает шею. — Нет, поебать, — мотает головой, — а Арима... — На собрании, — тот рычит нервное “опять”, — обсуждают последний инцидент и всё такое, — Нимура кидает беглый взгляд на Таке, — я не пошёл. Чего там не слышал... — Вау, ты способен проанализировать ситуацию и прийти к выводу, что всё это дохера бесполезно? — Коори смотрит на Нимуру через плечо. Последний лишь расплывается в улыбке. — Мало в том, что мусолить одно и то же пятнадцатый час, полезного. — Ну, и что же там тогда делает Арима? Нимура просто пожимает плечами. — Не ебу. Коори, удовлетворённый ответом, замолкает и уходит в себя. Посидев так несколько минут, в неловкой тишине, дёргается и поднимается, направляясь к выходу. Таке за ним. — Мы пошли дальше проводить экскурс, — говорит он на прощание и взмахивает ладонью. — Bye, — тянет Хаиру и машет своей большой для девушки ладошкой. Как только они скрываются за дверями, Коори цокает и начинает что-то бурчать себе под нос, а потом, когда объект раздражения иссяк, обращается к Таке, тихо идущему рядом: — Наелся? — Вполне. Тот улыбается и облегчённо вздыхает. — Тогда хорошо. Таке отмечает (в очередной раз), что очень он для майора заботливый. Обычно высоким чинам нет особого дела до низов и “среднячка”. У них же там всякие проекты, обсуждения, теории заговора, планирование очередной мировой или чего-то ещё. Таке не в курсе, да и не очень сильно хочет быть. Коори же какой-то простой. Более приземлённый и чуткий, действительно ответственный и, может, даже где-то светлый, несмотря на холодность и серьёзность. Практически как Ито. Таке осекается в своих собственных мыслях и зачем-то прикусывает язык. Больно, зато отрезвляет. Ничего, пару дней эта тема у него поболит, а потом пройдёт. Как отбитый бок. Коори останавливается у какого-то прохода в стену без каких-либо дверей и калиток и поясняет: — Наша ванная. Таке заглядывает в неё и даже удивляется. Не то чтобы он ожидал чего-то более... более. И всё же... — Смущает? — Коори хмыкает, проводя пальцами по крану одной из ванн. — Нет, просто... — Таке наблюдает одновременно за ним и за обстановкой. — Как? То, что у ванной нет дверей, поражает в первую очередь. Количество ванн — три у двух из трёх стен, то есть, шесть — во вторую. Остаётся вопрос: как люди-то моются? — На самом деле, ничего особенно страшного и необычного, — Коори пожимает плечами и указывает ладонью на кран, трубу и отверстие, куда спускается использованная вода. — Затыкаем пробкой слив, наливаем горячую воду, которую греем в котле, и моемся. Потом открываем слив, и вода стекает во-от сюда, — Коори указывает под ванну, где небольшая канавка. — А насчёт открытого вида... все привыкли, да и никто не смотрит. Девушки моются отдельно от парней и в другое время, поэтому ничего страшного нет. А ещё мы разделяемся по рангам: генералитет и старшие офицеры — как я — идут первыми; с девушками мы по ходу разбираемся; после нас — младшие офицеры и все остальные, прапорщики, сержанты, солдаты... Я иногда могу задержаться и подойти по времени к вам, так что можем пересечься, — хмыкает. — Но больше предпочитаю идти ночью, когда никого нет. Сиди и парься, сколько влезет. — Я должен взять это на заметку? — спрашивает Таке, на что Коори качает головой. — Вряд ли, у нас комендантский час. После него свободно могут передвигаться только старшие офицеры и дежурные, — пожимает плечами и выходит из ванной, беря Таке под руку. — Если хочешь, могу устроить на дежурство. — Мне всё равно, где служить, и как, — Таке выводится в коридор и идёт возле Коори, который засовывает руки в карманы брюк, задумавшись. — Наверное, это хорошо, — говорит тот и ведёт обратно по коридору. Они снова проходят столовую, лазарет. Противоположное крыло. На пути им встречаются разные двери с потёртыми табличками и номерами, и Коори короткими фразами поясняет, кто, где и что. Таке не особенно запоминает, но где можно найти сигареты и какую-нибудь мелкую вкусность теперь в курсе. На повороте они сталкиваются с высоким, крупным мужчиной. Коори утыкается на долю секунды ему в грудь, а потом отстраняется на шаг, поднимая голову. — Привет, — очередное странно улыбающееся лицо. Встретившийся даже немного выше Таке, что говорить о Коори — маленький человечек. Из-за этой разницы, наверное, чувствуешь себя некомфортно. — Какие люди, — отвечает Коори и хмыкает. — Хирако-сан, знакомьтесь. Ута, — отступает в сторону и указывает ладонью на названного, — Ута — Хирако Таке. Капитан — Старейшина. А ещё он наш талантливый инженер, — запинается, но всё же продолжает: — Самый талантливый инженер Южной Японии. — Не льсти мне, Коори-кун, — Ута смущённо улыбается, но картинно, словно в театральной постановке. — Добро пожаловать, Таке-кун. Я знаю, что с тобой произошло. Думаю, задержишься у нас надолго, — он потирает пальцами подбородок и тянет себя за серебряное колечко в губе. У Уты абсолютно чёрные глаза с красным пятном в центре, множество пирсинга, татуировок и странное имя. Он и Коори говорят о какой-то технике и экспериментах, как Нимура что-то тестировал, и что “это” слишком опасно. Сходятся на том, что Ута старается изо всех сил, и Коори даже его хвалит. — Можешь называть меня просто Ута-сан, — обращается Ута к Таке, — Ута-доно, сенсей... Сложно, да и я не люблю эти формальности, — улыбается и показывает на себя. — Разве я похож на уважаемого человека? Когда он уходит, Таке с ожиданием смотрит на Коори — должен же он что-то сказать по этому поводу. — Клоун, — фыркает и вскидывает голову — то ли чтоб казаться выше, то ли от давней обиды, — не обращай внимания, если он будет как-то странно вести себя. Инженеры, наверное, все такие, а предрасположенность к такому дерьму не пропьёшь. — Он странный, — говорит Таке, и Коори активно кивает. — Именно, странный, — вторит тот и поворачивает ещё раз. Что ж за лабиринт такой? — У него нет фамилии? — спрашивает он, и Коори немного выпадает из реальности. На его лице так и читается: “Это единственное, что тебя смутило? Серьёзно?” — Безликий, — наигранно-мечтательно произносит Коори, а потом тихо смеётся, — вообще, это его, как он говорит, “сценический псевдоним”. А фамилии у него и правда не имеется. Ни в одном документе, я проверял. Да и близких тоже никаких. Полный одиночка. — Звучит грустно, — Коори пожимает плечами, и они в молчании идут дальше. Наконец они доходят до очередных дверей, преграждающих путь. Коори толкает их двумя руками, и они уже не скрипят, как в столовой. По обеим стенам расположены одинаковые двери, отличающиеся нацарапанными на них номерами, начинающимися с номера пять. — Наше общежитие, — кратко поясняет Коори и ведёт дальше, до следующих дверей, виднеющихся вдали. В первом блоке “общежития” комнат оказывается больше всего. “Солдаты, сержанты и прапорщики”, — объясняет Таке сам себе и вслушивается в шум за дверями. Кто-то о чём-то шушукается, кто-то проигрывает в карты и пьёт. Тут сосредоточено самое веселье. Когда они проходят через двери, весь шум остаётся далеко за спиной и будто закрывается на замок. В блоке “Младшие офицеры” словно никто и не живёт. Лишь прислушавшись, можно услышать, как кем-нибудь читается книга вслух или рассказывается интересная история из далёкого прошлого. Когда они доходят до последних дверей, в блок “Генералитет и старшие офицеры”, Коори останавливается и открывает дверь в одну из комнат — шестьдесят четвёртую. На них сразу же отвлекаются от всех своих дел трое из жильцов. — Твоя комната, — говорит Коори и стучит по двери в следующий блок. — А я буду там, — Таке кивает, и тот смиряет всех тяжёлым взглядом. — Поладите как-нибудь. Таке напрягает это “как-нибудь”, но не возражает, лишь провожает за двери взглядом. Смирившись с таким положением дел, он переступает порог комнаты и закрывает за собой, осматривает присутствующих. — Хирако Таке, — первым делом представляется он. Начинает казаться, что он впервые так часто произносит своё собственное имя. Комната обустроена приятно и комфортно. Витает уют и некое понимание, тепло, гостеприимство. Возле дальней стены стоит небольшой стол, куда навалены разные книги, перекус и тетради. На стульях развешена и положена немногочисленная одежда. Стоит четыре кровати, две из которых придвинуты друг к другу. На этих кроватях лежат пару молодых людей лет двадцати пяти. Один, не отвлекаясь, читает старую, с потёртой обложкой книгу и поглаживает второго по волосам, лежащего у того на животе и крутя в руке чёрный балисонг. Крутящий “бабочку” улыбается острыми акульими зубами, наблюдая за взмахами рукояти. Он подстрижен под нолик, как и полагается в армии. Но одет он небрежно: края рубашки лезут из-под брюк, один ботинок на ноге, другой — в углу комнаты. Второй же, читающий, выглядит намного аккуратнее и серьёзнее. Куртка осторожно висит на спинке стула, рубашка не выбивается из-под туго затянутого ремня. На ногах нет обуви и даже носков. Лицо хмурое. Две родинки под глазом. Чёрные, даже смольные волосы подстрижены в модной причёске, с по-особому выбритым затылком и висками. Короче, типичная молодёжь. Хотя и не сказать, что Таке уж настолько стар... На отдельной кровати сидит третий жилец. Он-то одного возраста с Таке, крупнее и грубее, с острыми и квадратными чертами лица и сигаретой в зубах. Будет у кого стрелять, как везёт. Мужчина подаёт голос первым. — Фура Таиши, — и выпускает полупрозрачный клуб дыма. — Ширазу Гинши, — откликается парень, играющий с ножом-бабочкой, и тормошит товарища. Он опускает книгу и, оценивающе осмотрев Таке, возвращается к тексту. — Урие Куки. — Рад знакомству, — кивает Таке и проходит к свободной кровати, садится на её край и слегка потерянно осматривается. — Не парься, — Таиши тянется к столу, берёт наливное яблоко и кидает его в него. Словив, крутит в ладони и нюхает — сладкое. — Быстро привыкнешь к распорядку и людям. Мы не кусаемся. — Это ещё под вопросом, — смеётся Ширазу, кивая на Урие, на что тот ударяет по лбу корешком книги. — Да за что?! — Много пиздишь, — тявкает Урие и шелестит страницами. — Псина сутулая, — цокает Ширазу и кидает балисонг куда-то в стену, где лезвие застревает в подвешенной на гвоздь досточке. На ней делают зазубрины и считают дни. Урие никак на это не реагирует, лишь одаривает Ширазу презрительным взглядом. Но с живота не прогоняет, и он ластится, ложась на плечо и смотря в книгу. — Фигня какая-то, — таков вердикт. У Урие трясутся руки от раздражения. — Ещё слово, и я тебя придушу. Таке наблюдает дружеские разборки, а потом поворачивается к Таиши. Тот хмыкает и закатывает глаза, смотря на клоунаду, что устроили соседи, и обращается к нему: — Как себя чувствуешь? — Потерянно, — отвечает Таке, немного подумав, — Отрешённо, отдельно от всего. — М-да, — бормочет Таиши и чешет щетину. — Я думаю, это нормально для тебя сейчас. Я тоже многих потерял... Жену, семью. Таке с сочувствием вглядывается в чужое лицо, а потом опускает взгляд на свои руки, развивая мысль: — Надеюсь, через пару дней я перестану видеть в практически незнакомых мне людях своих близких. — Всё настолько херово? Надо же, — Таиши качает головой. — И кто тебе напомнил... близкого? — Уи-доно, — Таке отводит взгляд. — Отчасти. Таиши хмыкает. — Ну, Коори действительно сопереживающий и умеет успокаивать. — Особенно мужчин, — вклинивается Ширазу, садясь на кровати по-турецки. Урие краем глаза наблюдает за ним, но ничего не говорит. Таке озадаченно смотрит то на Таиши, то на паренька. Первый отмахивается ладонью. — Он не знает. — Да? — Ширазу не менее удивлён, чем Таке. — Я думал, все в курсе. — Заткнись, — рычит Урие, садится на кровати тоже и захлопывает книгу. — Так что я не знаю? — спрашивает Таке, надеясь услышать хоть какие-то объяснения. Урие злобно и одновременно ошарашенно пробивает его взглядом, а потом возвращается на подушку, агрессивно ища нужную страницу в книге. Ширазу лишь пожимает плечами. — Что Уи-доно гомосексуал, — он улыбается так, что выглядывает только один клычок. — А, — Таке перерабатывает информацию и кусает яблоко, — это не редкость и абсолютно нормально. — Да, ты прав, но, — Ширазу делает паузу, кладя довольную морду на кулак, — он может затащить в постель любого, если захочет. А если ты не заметил от него знаки внимания, то либо Уи-доно решил действовать более осторожно, либо ты просто тупой в этих делах, — он отводит вторую руку, как бы демонстрируя: вот так, Хирако Таке, здесь бывает. Таке ещё несколько секунд анализирует информацию, стараясь прожевать яблоко, после чего задумчиво проговаривает: — Наверное, и то, и другое, — Ширазу кивает и пожимает плечами, авось, всё возможно. — Или я слишком неинтересен, чтоб хотеть затащить меня в постель. — Я тебя умоляю, — смеётся Ширазу и падает на подушки, обнимая Урие за талию. Тот шипит, но ничего не предпринимает. Улыбнувшись уголками губ, Таке кладёт откусанное яблоко на край стола и ложится на кровать. Мягко. Смотря в потолок, он думает о том, что всё могло бы быть намного хуже. И что он тюфяк.