Натурщик

      — Вы предлагаете мне позировать для вас?       Пол сидел в кресле, закинув ногу на ногу. Он пришёл вернуть одолженные деньги, но сделал это чересчур официально — принёс в аккуратном конверте. Джон даже не стал пересчитывать. Пол глупо хлопал ресницами, озадаченно выпятив нижнюю губу, и носок его туфли забавно болтался из стороны в сторону, как маятник. Он вопросительно вперился в него глазами, и Джон почувствовал, как желудок скручивается от невинного выражения лица. Эта наигранность его странным образом возбуждала.       — Без одежды, я правильно понимаю?       Джон очень боялся, что впереди сидящий вот-вот рассмеётся. Он кивнул, загипнотизированно глядя на ёрзающую ногу гостя.       — Всё ради искусства.       — И голых задниц? — Пол ухмыльнулся. Невинность его лица пропала, и он изобразил задумчивость, хотя казалось, что решение он для себя давно принял.       — Да, ради искусства, голых задниц и богатых содомитов.       Пол закатил глаза, мол, какая мерзость, но диалог продолжил.       — И надолго это?       — Максимум пару часов в день.       Джон заметил перемену в лице МакКартни: усмешка слетела с губ, и он крепко задумался о чём-то весьма мрачном, отчего пропала всякая безмятежность. Словно в его голове всплыла истинная причина, по которой ему надо было соглашаться на подобное. Затем Пол поднял свои глаза снова наверх, и его взгляд перестал быть тяжёлым.       — Хорошо. Просто скажите, куда повесить пальто, — сказал так легко и обыденно, будто сейчас не сидел с минуту, задумчиво уставившись вниз.       Джон не верил, что это действительно происходит, и это не разыгравшаяся фантазия подсылает ему образы раздевающегося соседа, но это было реальностью. Пока Пол не торопясь снимал с себя одежду, а Джон вспоминал, каково это было много лет назад, когда он штопал пошленькие картинки ради собственного выживания, параллельно рисуя то, во что действительно вкладывал душу. Раньше подобная работа не особо доставляла ему удовольствие, в силу зудящего стыда на фоне, но сейчас он вроде как повзрослел, ему больше не девятнадцать, и ему совсем плевать на деньги. Эта идея его раззадорила, словно заставила очухаться после долгого сна. Он не должен терять это ощущение, похожее на снизошедшее вдохновение.       Джон начал передвигать мебель и выстраивать хорошее освещение, а затем повернулся, и Пол стоял в одном нижнем белье. Он не выглядел сильно смущенным или стыдящимся, Господи, ему было нечего стыдиться, он выглядел слишком хорошо для этого, — со своими длинными ногами и широким разворотом плеч. Не атлетичный, но стройный, с перекатами мышц в некоторых местах и проглядывающими сквозь белую кожу костями в других. Рисовать его будет одно удовольствие, — правда, Джон не думал, что это будет так волнительно, но он нашёл в себе мужество сказать Полу лечь на небольшой диван и раздеться догола. Пол оглянулся на мебель, и, чуть колеблясь, стянул с себя трусы, зашагав в середину комнаты уже без них. Джон почувствовал что-то сродни кипению в желудке, когда впереди замаячили круглые ягодицы, но затем они расселись по местам.       — И что мне делать, босс? — с мягкой насмешкой в голосе спросил Пол.       Он лежал полностью голый на просиженном диване Джона, почти не скованный смущением, или хорошо в этом притворяясь. Леннон почему-то вспомнил, как они лежали со Стюартом в обнимку здесь, укрывшись пледом с дыркой от сигареты, и иногда даже занимались сексом, когда кровати было мало. Странные мысли. Как будто Пол как-то соотносился с этим.       — Ложитесь на бок. Одна рука пусть свисает с дивана, а другая будет на бедре.       Джон попытался прийти в себя, отрезветь, стать жёстким, холодным, отстранённым, как будто его не волновало тело, лежащее перед ним в нескольких метрах. Пол повиновался. Изгибы его тела были похожи на мягкие склоны холмов, — провал в районе талии, который переходил в бёдра, и он чуть согнул свои ноги, которые полностью не умещались в пределах матраса. Он свесил руку, на которой лежал, и в этой позе не было ничего такого, но его кисть почти магически изящно смотрелась в воздухе, и он посмотрел в глаза художнику так покорно и мягко, что у того под лопатками разлилось тепло. Он принялся намечать контуры и набрасывать линии, и уже почти закончил делать набросок, когда лежащий подал голос:       — Давно вы здесь живёте?       — Я плачу не для разговоров, — сказал, как отрезал, художник, не отрываясь от процесса.       Джон, поглощённый работой, был более раздражителен, чем обычно, но Пол почему-то проигнорировал фразу, граничащую с грубостью. Должно быть, сидеть неподвижно было слишком скучно.       — Я недавно поселился. Снимаю с другом, ну вы знаете, внизу.       — О, а вы у нас болтушка?       — Нет, просто вы козёл.       Джон хрипло рассмеялся, словно ждал, когда расколется вежливость МакКартни. Тот поёрзал, возвращаясь к своей светской беседе с невозмутимым лицом, при этом абсолютно нагой.       — Он играет со мной. Может, видели, длинный такой и худой, Джордж.       — Вы играете?       — Да, в группе с ним.       — И как называется?       — «Moondogs». С нами ещё мой брат играл, но он свою группу образовал.       Джон понятливо хмыкнул. Он старался сосредоточиться на выпирающих тазовых костяшках, острых коленках, тонких лодыжках. Пол всё это время лежал неподвижно, и Джон, наконец, опустил карандаш, придирчиво оценив получившееся. Нет, он не должен полностью отстраняться от происходящего. Это будет ложью, — если он лишит себя эмоций и чувств, то они не впитаются в мазки, в штрихи, убьют картину. Он не должен бороться с кипением внутри себя, но и не должен подчиняться обаянию МакКартни, не должен впадать в его власть, а у Пола была власть держать взгляд на себе, — возможно, не совсем осознанно, но он пытался завладеть Джоном в этом смысле. Леннон решил: он должен сопротивляться этой власти, но не душить в себе чувства, не успокаивать себя.       — Я докончил набросок. Можете отдохнуть. Перерыв пятнадцать минут.       Пол повёл плечом, лениво перевернулся на спину, потянулся совершенно по-кошачьи. Нет, он точно играется с Джоном. Нельзя быть таким беззащитно нагим и наглым одновременно. Но, должно быть, это лучше всякой скованности. Хуже было бы, если бы Пол строил из себя школьницу на первом свидании. Совершенно неестественно, наигранно. А в его движениях есть легкость, плавность, грация, несвойственная мужчинам, — быть может, это в нём и кажется Джону женственным. Хотя, возможно, мягкие черты лица тоже вписывались в эту категорию, но у Пола была щетина на подбородке и совершенно не женское тело. Оно не было мягким, где-то плавно изгибалось, но были чёткие углы костяшек, кадыка, плоской груди и волосы, идущие от пупка и сгущающиеся между ног. Как и у любого мужчины.       — Тут прохладно, — тихо пожаловался Пол.       Вновь одеваться и раздеваться было бы долго, и Джон молча принёс из спальни тяжёлое одеяло.       — Мне скучно. Включите музыку, пожалуйста, — вновь попросил Пол, вкрадчиво и вежливо одновременно.       Джон, немного подумав, взял что-то классическое из бывшей коллекции Стю. Конечно, она сейчас не принадлежала Джону, она навсегда останется собственностью Стюарта, вот только Стюарта нет, и пластинки, маленькая квартира и воспоминания длиной в почти десять лет — всё, что осталось у Джона.       — Мне нравится, — чуть помолчав, отозвался Пол. — Что это?       — Бах.       И сказал тихо-тихо, скорее для себя, забавно прикусив палец:       — Надо запомнить.       Они молча слушали музыку какое-то время.       — Вы всё? Отдохнули?       Пол потянулся ещё раз, размявшись, и кивнул. Пятнадцати минут, конечно, не прошло, но он ничего не сказал. Вновь оказался на боку, и одеяло соскользнуло с него, рухнув комком вниз. Он снова мягко взглянул на Джона, а тот, спохватившись, стал дорисовывать ещё и одеяло. Так выйдет гораздо лучше. Не только лежащее на диване тело, но и скинутое одеяло. Как будто приглашение.       — Отлично, отлично, — довольно бубнил под нос Джон.       Он решил быстренько закрасить одеяло, прежде чем перейти к самому портрету. Пол закрыл глаза, видимо, слушал музыку, а затем тонарм остановился, когда игла дошла до конца. Джон пошёл ставить другую сторону, а МакКартни уже поднял веки, взмахнув густыми ресницами, и выглядел полусонно. А затем слабо улыбнулся, словно спящий человек, видящий что-то хорошее в объятьях Морфея, и Джон поспешно срисовал эту маленькую улыбку. Он смешал краски, чтобы вышел тон кожи, и сменил кисточку.       — Я сейчас буду наносить краски. Не шевелитесь, — коротко приказал Джон.       Джон осторожно, но с твёрдой уверенностью плавно водил кистью по холсту, не торопясь, шаг за шагом. Музыка вновь затихла — пластинка закончилась, но Джон не обратил на это внимания. Он нанёс первый слой и ждал, пока краска засохнет, и Пол только тогда пошевелился, напоминая Джону, что он живой, а не стеклянный.       — Устали?       — Курить хочу.       — Можете отдохнуть.       — Есть сигарета?       Джон выудил из штанов пачку и принёс пепельницу, а Пол вновь накинул на себя одеяло, прикрыв половину тела. Джон позволил разглядеть его уже совсем вблизи, следил за МакКартни сверху вниз, пока тот затягивался: ресницы лежали на щеках чёрным пятном из-за резкого света. На носу, ближе к переносице, располагались бледно-коричневые пятнышки. Их было сложно заметить с первого взгляда, наверняка камера их не запечатлела бы. Джон поморщился, — он не любил фотографии. Картины передавали видение момента, а объектив с тошнотворной точностью запечатлел секунду, убивая её, делая статичной, бездвижной, словно умерщвляя время, закупоривая её частицу себе на плёнку. У Пола были аккуратные, еле заметные веснушки, они не лежали россыпью на щеках, а уживались в пределах переносицы, всего-то пара штук. В МакКартни всё было аккуратно: изгиб брови, словно выщипанный по шаблону, тонкий ровный нос, небольшой аккуратный рот, в меру пухлые губы, нежно-розовые, не пёстрые и не бледные. И пепел он стряхивал аккуратно, точно в пепельницу, не промахиваясь.       Джон резко вытащил из кармана купюру, с хлопком положил её на подлокотник дивана и спокойно проговорил:       — На сегодня достаточно. Спасибо.       И ушёл мыть кисти. Пол неторопливо оделся, сложил упавшее одеяло и тихо удалился, кинув что-то на прощание. Джон записал неряшливым почерком в дневнике, но ему было плевать на разборчивость текста, — всё равно это никто не должен был читать. «17 октября. Нашёл натурщика. Слушали пластинку Стю. Ему понравилось. Его зовут Пол, он живёт на первом этаже во второй квартире. Видимо, у него туго с деньгами, раз он соглашается проводить по несколько часов в день в компании со мной, да ещё и голый. Но выглядит он великолепно, и без одежды даже лучше. (Но я ему этого не говорю и не собираюсь, а он наверняка так и ждёт этого. Знаю я типаж таких людей. Они курят французские сигареты, не ходят в церковь, но считают, что верят в Бога, и любой диалог переворачивают в светскую беседу, слабо смыслят в политике и строят из себя благодетель. Ему бы сниматься в фильмах с романтической тематикой: балы, костюмы и пышные платья, разговоры обо всём и ни о чём, девятнадцатый век)».

***

      Пол пришёл в обещанное время, он пропах осенним воздухом и сырыми листьями и принёс этот запах в квартиру Джона: пыльную, светлую, где было сухо, спёрто и сложно дышать.       — Мы управимся до шести? — спросил он, деловито поглядывая на свои недорогие часы. Они показывали четыре часа дня. — Мы выступаем сегодня в семь.       Джон глянул на него оценивающе строго, но затем пожал плечами.       — Так и быть, отпущу пораньше.       — Спасибо, — радостно откликнулся музыкант, принявшись избавляться от своей одежды. Джон смешал краски.       Наверняка раздеваться во второй раз было менее стеснительно, чем в первый, подумал Джон. Но ему-то какая разница? Главное — докончить картину на сегодня, а затем браться за новую. Но торопиться не надо. Картины не делаются на скорость, это не забег по скорочтению, и вообще рекорды здесь не нужны. Художник может писать одну работу годами, вот только через неделю, возможно, натурщику всё это осточертеет, так что у него в арсенале не так много времени, как хотелось, но достаточно, чтобы не торопиться. Пол снова оказался на диване и тут же защебетал:       — Приходите, если хотите. Вход платный, но если вышибале сказать, что знаете меня, он должен пропустить. Тот клуб на соседней улице, «Пещера», там джаз играют по вечерам.       — Может быть, — неопределённо ответил Джон. — Ложитесь как в прошлый раз, помните? Да, руку вот так. И ногу согните чуть-чуть…       Солнце светило особенно ярко. Оно струями вливалось в комнату, светлыми пятнами ложилось на кожу Пола и путалось в его тёмных волосах. Через какое-то время натурщику вновь стало либо холодно, либо скучно, и он пошевелил пальцами на ногах. Его проворные зелёные глаза заскользили по полотнам, которые, как десятки окон, открывали вид на разные пейзажи, лица и миры. На одной из таких картин был изображён бородатый молодой человек с недовольным лицом, уж очень похожий на Иисуса, с надписью наверху: «Да ты хоть знаешь, кто такой мой отец?»       — Вы не верите в Бога? — осторожно спросил МакКартни, отведя взгляд от карикатуры.       — А вы, значит, верите?       — Наверное да, но я не сильно религиозен. Верю, что у всего есть свой создатель.       — Создатель, — усмехнулся Джон. — Создатель, великий архитектор, Бог — единый и могучий, надо полагать, обитающий где-то на небесах?       — Надо полагать, что да.       Леннон внезапно рассердился, и у МакКартни округлились глаза, но он остался так же неподвижен.       — Небеса чистые, прекрасные, но совершенно пустые, в них никто не обитает. Нельзя же представить себе, чтобы архитекторы и строители жили во всех тех домах, которые они создали. Это было бы невозможно. И если вы этого не понимаете, то вы совершенно глупы… — на одном дыхании ответил Джон, аж сам удивился, что повысил тон.       Он опустил кисти и посмотрел на Пола: обвёл взглядом его от ног до макушки, а затем уставился на его лицо. Он был прекрасен, словно юный бог, с великолепной шапкой тёмных вьющихся волос, узенькими бедрами, бледной кожей и огромными блестящими глазами. Сможет ли он заключить эту красоту на холсте? Хотелось бы верить, если Пол не сбежит прямо сейчас, испугавшись поехавшего соседа.       — В вас нет ничего святого, но вы отличный художник, — вздохнул Пол, который раз показывая свою железобетонную вежливость.       — Карикатурист, — поправил Джон, усмехнувшись, и вернулся к краскам. — Я хороший рисовальщик. Возможно, у меня есть чувство цвета и знание композиции, своеобразие юмора, которое я выражаю через рисунки, но ничего великого из меня не выйдет. Ну, я так думаю.       — Вы так думаете. Я думаю, вы отличный художник. Но чувство юмора у вас паршивое.       Пол внезапно переменил позу, расслабился и откинулся на подушки.       — Вы отрицаете всё хорошее. Вам покажешь белое, а вы из принципа закричите: «Чёрное, чёрное!»       Джон нахмурился и кинул палитру на стол. Его обвиняют в нонконформизме?       — Почему вы так ненавидите Бога? В чём он вас разочаровал?       — Разочаровал? Ну, я разочаровывался как минимум дважды в своей жизни: когда от меня ушёл отец, и когда мою маму сбила машина. А затем тётушка взяла меня к себе, прямо как миссис Джо и Пип.*       О нет, он не хотел вызвать жалость, всё сказанное звучало как очень плохая шутка. Джон любил смеяться над жизненными неудачами.       — Я тоже потерял маму, в четырнадцать, — тихо, но внятно проговорил Пол, уставившись в потолок. Джон замолк, как будто его запас едкостей закончился. — Но я верю во всё хорошее, а верить во всё хорошее — это всё равно что верить в Бога. Я знаю, что всё не просто так, и что кто-то это придумал: нас, мир, небо, землю.       Джон отложил принадлежности, сел на стул, проигнорировав его противный скрип. Он стал слушать слова молодого человека, пока за окном вяло текла осень, и иногда Пол отвлекался на то, чтобы подёргать заусенцы на пальцах, ненадолго отвлекаясь от монолога.       — Понимаете, это как портрет. Вот вы рисуете портрет по своему человеческому подобию, получается картина. У картины есть создатель — это вы. Картина имеет смысл, в ней все линии и цвета складываются в сложный пазл. Вылейте на бумагу краски, раскидайте на ней карандаши и кисти, ничего из этого не выйдет. Кто-то должен взять эти кисти, карандаши и краски, чтобы получилось что-то. Ничего не может случиться само по себе. Ну, это моя логика.       Пол снова потянулся, как кошка, выпрямил свои тонкие конечности на диване, а затем собрал их в комочек, и вновь был похож на юное божество, купающееся в солнце, не стесняющееся своего естества, с тёплым нутром и солнечными зайчиками в волосах.       — Год назад со мной жил мой друг. Он был очень талантливым и умным художником, намного лучше меня. И он внезапно умер от кровоизлияния в мозг: словно кто-то оборвал нитку, сорвал в саду самую красивую розу. И я прекрасно знаю: Бог не вмешивается, позволяет нам страдать. Ада нет, все муки уготованы нам на земле. Если молишь о выздоровлении, тебе может стать легче просто потому, что молишься, и удача на твоей стороне. Но Бог не слышит нас на самом деле. У него нет ни слуха, ни зрения, ни жалости или стремления помочь. Может быть, кто-то и создал мир и основные законы эволюции материи. Но он за нами не присматривает. Он так всё и задумал: какие-то люди радостны, другие печальны, одним везёт, другим — нет. Ему неизвестно, да и неинтересно. Так что на самом деле Бога не существует. Нам нужно жить так, будто его нет. Молитвы, поклонение, обряды — бесполезная ерунда, она ослепляет разум.       Воцарилась тишина, которую никто не смел нарушать, да и все слова уже были сказаны. Пол перевернулся на бок и внимательно слушал собеседника, а затем опустил глаза вниз. Он такой молодой, почти мальчишка, сущность смерти его никак не волнует сейчас, потому что он — солнце в самом зените, у которого впереди ещё вечное лето. Джону тридцать, но он чувствует себя таким уставшим, словно живёт на земле не одно столетие.       — Почти шесть. Можете идти, вам, наверное, уже пора на выступление.       Джон отвернулся, что-то доканчивал в работе, не смотрел, как МакКартни одевается. Пол ушёл, не спросив, почему его освободили раньше на сорок минут. Джон ничего не записал об этом дне.

***

      В следующий раз они двигались по обычаю, словно работали друг с другом не один год: короткие приветствия, один быстро снимает одежду, другой быстро смешивает краски и старается глядеть на чужую наготу только с кисточкой в руке, как будто она служила оправданием.       — Вы вчера не пришли, — коротко напомнил Пол, вроде без укора, но с лёгкой обидой в голосе. — На выступление.       — Были дела.       Конечно же, Джон не пошёл. И дел никаких у него не было. Он читал и чуть ли не каждый час выходил покурить на крыльцо.       — Я же позвал вас. Думал, вы придёте посмотреть, как мы играем.       Джон проходил рядом с этим клубом. Вокруг него шаталась куча молодёжи и оглушающе громко играла музыка. Шум стоял такой, что он готов был поклясться, что в помещении не было свободных мест.       — А вы неплохо играете?       — Неплохо. Иногда даже хорошо.       — Не думаю, что из вас выйдет что-нибудь путное в плане музыки. Вы слишком красивы. Наверняка вас интересует только искусство любви, а не настоящее искусство.       Пол выглядел оскорблённым, а вроде и нет. Его словно обозвали, сделав комплимент. Он напрягся, вновь готовый к контратаке.       — Готов поспорить, на вас приходит поглазеть куча девчонок. Уже давали им автографы? — Джон остро улыбнулся, отчего черты его лица стали резче.       Пол покраснел. Джон попал в точку.       — Вы даже не послушали нас ни разу! — МакКартни повысил голос, а затем вновь заговорил тише. — Не судите по обложке.       — Ну-ну, не обижайтесь, — примирительно взмахнул кистью Джон. — Я слишком стар для таких заведений. Вечерние танцы уже не для меня.       — Сколько вам лет?       — Тридцать.       — Не такой вы и старый, чтобы кичиться своим возрастом.       — А вам?       — Двадцать.       — Ну, всё-таки я на одну третью старше вас.       Джон хотел вновь пошутить, но тут в дверь постучали. Леннон сразу понял по расчётливым стукам, кто это был. Затем щёлкнула дверь, — он оставил её, как всегда, открытой, и гость это прекрасно знал, зашагав прямо мимо прихожей. Он остановился у порога комнаты, кинув приветствие хозяину, а затем резко замолк.       — Привет, Джон. Как…       Пол напрягся, округлив глаза, и поспешно натянул на себя одеяло. Брайан — а именно он сейчас зашёл — ошарашенно забегал по нему глазами, пока до него не дошло, что это не совсем прилично. Он ойкнул, отвернувшись.       — Прошу прощения, я не знал, что у тебя гости… Прошу прощения…       Джон оторвался от своего места, ощутив неловкость всей ситуации, а затем до него дошло, как это всё со стороны выглядело: он и голый парень, лежащий на диване. Леннон выскочил в прихожую, где его уже ждал обеспокоенный Эпстайн.       — Извини, Джон, я не знал…       — Всё нормально. Это мой натурщик.       — Да? Я пытался дозвониться, но не смог.       — Чёрт, я, кажется, забыл заплатить за телефон.       — Я хотел проверить, как у тебя дела. Ну, я вижу, что всё хорошо. Не буду отнимать твоё время. Я просто мимо проходил.       Эпстайн раскланялся, ещё раз извинился и удалился так же неожиданно, как и появился. Джон вернулся в комнату, и Пол нервно перебирал край одеяла. У него очаровательно заалели уши. Как странно, он не стеснялся Джона, но смутился Брайана? Это рассмешило художника.       — Что весёлого?       — Да так, ничего. Забавная ситуация. Он подумал, что мы переспали.       Кажется, это ещё больше озадачило МакКартни.       — Что значит — переспали? Мы же мужчины. Его это не смутило?       — Брайана? — это заявление ещё больше рассмешило Джона. — Да он голубее неба. Не берите в голову. Он приходил проверить свой заказ.       Пол оттаял и неспешно стянул с себя одеяло, приняв нужную позу. Джон встал у мольберта.       — Кажется, я его уже где-то видел. Это не он работает в магазине пластинок?       — Да. Он владелец.       — Не знал, что такие владеют магазинами.       — Таких, как он, намного больше, чем принято считать. Скажу больше, я думаю, что в каждом мужчине есть частичка интереса к своему полу, которая обычно подавляется обществом.       Пол опять задумался, но не поморщился от услышанного. Он уже стал привыкать, намного меньше ворочался и тревожил Джона вопросами. Он удивительным образом сумел сохранить собственную гордость, будучи беззащитно нагим. Леннон давно заметил, что у МакКартни глаза-хамелеоны, меняющие цвет при разном освещении. Быть может, их хозяин точно такой же, и он часто лжёт? Хотя его вчерашний монолог звучал очень искренне и убедительно, он не смог бы так надурить Джона, да и незачем. Вот только для чего раскрываться почти незнакомцу? Неужели барьер одежды стирает скрытность человеческой натуры, и он во всех смыслах становится голым?       — Может, перекур?       Джон проморгался, — его глаза уже напряглись от постоянной сосредоточенности на деталях, и он почесал их, приподняв на секунду круглую оправу дешёвых очков из аптеки. Пол сел и взял со столика две сигареты, как будто они принадлежали ему, но нет, это была пачка Джона, вот только тот совсем был не против. Леннон в расслабленном состоянии плюхнулся на диван, закурил, и чувство комфорта захлестнуло его — ноги затекли от часового стояния. Через некоторое время он осознал, как они странно смотрелись со стороны в эту секунду, совершенно сюрреалистически и абсурдно: два парня, один почему-то полностью голый, молча курили сигареты на маленьком диванчике. Джон оглянулся на Пола, и тот тотчас синхронно повернул голову, они смотрели друг другу в глаза несколько мгновений, а затем фыркнули от смеха. Тут ничего не нужно было объяснять, всё было понятно обоим без слов, и если в комнате и было напряжение, то оно испарилось, оставив за собой только приятное молчание. Только вот Джон испытывал странный трепет от того, что сидящий рядом человек был без одежды: само осознание того, что обнажённое колено было в мучительной близости от его ноги. Через пару минут они как ни в чём не бывало встали по местам и принялись за свою работу: Джон — рисовать, Пол — позировать. «19 октября. Случился забавный конфуз: Брайан застал нас за процессом (мы просто разговаривали), но так как мой собеседник был нагой, наверное подумал, что помешал вещам более интересным. Я бы был, наверное, не против спать с такими, как Пол: красивыми и юными, но точно не с самим Полом. От него слишком много проблем. Я в таких безнадежно влюбляюсь. Он мне немного напоминает Стюарта десять лет назад. Уверенный в то, что верит, со светлой головой. Иногда я думаю, чего мне больше не хватает: возможности быть понятым, которую мне давал Стюарт, или возможности любить кого-то, кто правда тебе по душе. Я скучаю по нему. Скучаю по тебе, Стюарт Сатклифф.»