Натурщик

      Джон высунулся из окна с дымящейся в руках сигаретой, движимый то ли желанием случайно провалиться в него, то ли наполнить лёгкие свежим воздухом. Отвратительно-серые облака затянули лазурное небо, сливаясь с бетонными стенами домов Ливерпуля. Тут всё было ненавистно-асфальтового цвета, и даже асфальт имел особенно тошнотный оттенок: грязный, с пробоинами и наспех сделанными заплатками на дорогах. В некоторых районах были полуразрушенные здания, похожие на развалившиеся карточные домики, — власти обещали их снести или совсем отстроить, но они так и остались мрачным напоминанием войны, которую они выиграли шестнадцать лет назад. «Они — это, конечно же, мы, — усмехнулся про себя Джон. — Как только можно гордиться уродством? Всё равно что потерявший ноги и руки солдат будет кичиться своей инвалидностью, которую заработал в ходе спасения своей Родины, — жалкий, мерзкий цирк тщеславия, когда за здоровье и жизни платят медальками или красивыми надгробными плитами».       Конечно, в этом грязном портовом городке были красивые вещи. С моря дул прекрасный, пропитанный солью воздух, и небо завораживало, когда было безоблачным. Тут иногда встречались милые люди и хорошенькие женщины, но никто не одевался по последней моде. Наверное, поэтому на сером тротуаре выделялось разноцветное пятно, — букетик цветов в женских руках. Джон пригляделся: пёстрая рыжая шевелюра, прикрытая беретиком, показалась до странности знакомой. Рядом с незнакомкой шёл нога в ногу парень, и его было сложно не узнать: он приметил макушку с тёмными волосами. У Джона в животе растеклось разочарование: неужели Пол тратит деньги, которые зарабатывает, сидя с голой задницей в промёрзлой каморке Леннона, на цветочки для какой-то конопатой девчонки?       «Дурак», — цедит сквозь сжатые зубы Джон, и дым выходит у него из ноздрей, как у разъярённого дракона из сказок. Он провожает хрупкую фигуру девушки взглядом: Пол расстаётся с ней у крыльца, а затем она идёт куда-то дальше, в своём бежевом пальто, пояс которого так отлично подчёркивает её осиную талию. Пол сразу же заходит в дом, и Джон уже знает, что он поднимется сразу к нему. У Леннона во рту остался неприятный осадок, — каждый раз, когда он видит парочки, то неминуемо осознаёт своё одиночество. Одинок, одинок и ещё раз одинок, особенно сейчас, без Стюарта, с которым любой понедельник казался не таким уж ужасным, но сегодня был именно понедельник, а Сатклиффа нет в живых уже год. Остались почти все его вещи: пластинки, которые давно пылятся, сломанный радиоприёмник на кухне, потому что уже некому было его чинить, некоторые чудесные картины Стюарта, в которых хранились частички его души. Джон смотрел на них каждый день, в первое время прижимал к сердцу, проводил пальцами по засохшему маслу и целовал, словно икону. Когда до прессы дошла известность, что скончался молодой и талантливый художник, некоторые галереи и коллекционеры захотели купить его картины, вот только Джон злился и не отдавал. Где они были раньше, когда Стюарт был жив и здоров и желал явить самого себя этому миру? Почему живые, творческие люди, полные идей, живут в тени, загнанные в угол серой массой большинства? Почему они решают, как им жить, — только потому, что их больше? Они со Стюартом принадлежали к группе немногих. Они долгое время были лишены возможности расти, развиваться, потому что прозябали в нищете, потому что люди ненавидят всё то, что выше их понимания, тех, кто не такие, как они. Они преследуют, вытесняют, издеваются, смеются, зевают в лицо, закрывают глаза и уши, чтобы только не замечать протеста, не проявить — хотя бы случайно — уважения к тем немногим. Но стоит кому-то умереть, как все готовы пресмыкаться перед его величием. Готовы платить за картины тех, которым при жизни плевали вслед. Гоготали. Отпускали грубые шутки по поводу тех же самых картин.       — Ненавижу, — сплюнул Джон, захлопывая окно. Окурок полетел вниз.       — Что ненавидите?       Пол стоял сзади, выросший из комнатной пустоты. Ну, конечно, Джон снова не закрыл дверь. Обычно ему напоминал об этом Стюарт.       — Невежество и фальшь общества. Злобу и зависть людей. Ворчливость, низость и мелочность заурядных мелких людишек, которые не стыдятся своей заурядности, коснеют в невежестве и серости и гордятся этим, потому что живут по примеру большинства.       Пол легонько вздрогнул, словно от сказанного в комнате похолодало, и тихонько вздохнул. Джон дёрнулся к холсту, резким движением сорвал с него тряпку и стал яростно вымывать кисти. Он молча мельтешил взад-вперёд по маленькой комнате. Пол, немного помявшись, стал раздеваться, видимо, не желая трогать раздражённого художника. Леннон планировал в течение этого сеанса наконец докончить картину, чтобы завтра её забрал Брайан.       Мягкая улыбка, с которой пришёл МакКартни, исчезла, как и лёгкость его настроя. Видимо, свидание прошло удачно, что ещё больше отстранило Джона. Он ненавидел людей за их счастье, которого был лишён. Где была мирская справедливость: пока у одних на душе цвела весна, у него царила вечная осень с затяжными дождями.       — Расслабьтесь, что вы как на иголках? — гаркнул Джон, уставившись на застывшего натурщика. Глаза Пола, и так похожие на блюдца, округлились, отчего у Джона виновато закололо в боку. Он думал, что МакКартни пошлёт его или молча уйдёт (второе ему подходило больше), но он только распрямился на диване, и выражение лица его похолодело.       Леннон пытался взяться за кисть, но его рука дрожала от волнения и тихой злости. Он попытался смешать цвета, а затем взглянул на Пола. Нет, он не мог вытерпеть это: обиженный взгляд, вздёрнутый кверху нос и выражение лица человека, делающего вид, что всё нормально, хоть это и не так.       — Ну извините меня, ради Бога! Только прекратите сию же минуту, — взвыл Джон, кинув палитру на стол. Пол ошарашенно проморгался.       — Что прекратить?       — Дуться, прекратите дуться, вам совершенно не идёт.       И тут лицо Пола стало по-настоящему печальным, ушла нервозность и напряжение. Его глаза жалобно заблестели, и он стал похож на щенка, у которого отобрали кость. Джон почувствовал себя негодяем.       — Извините, правда, извините, — пробормотал Леннон. — Только не уходите, ладно? Не уходите.       Джон устало свалился на старенький деревянный табурет позади себя. Он уставился вниз, на несмываемое пятно краски, которую когда-то пролил Стюарт. Джон шутил, что оно похоже на кляксу из теста Роршаха. От этого воспоминания ему стало только хуже.       — Джон? Всё нормально, продолжайте.       Джон думал, что Пол уже оделся и направился к выходу. Он посмотрел на него и с облегчением отметил, что с лица парня пропали все тени, оно стало, как обычно, по-прекрасному светлым. Джон слабо улыбнулся, тихо вздохнув, и принялся за свою работу с необычайной аккуратностью. Обычно его руки действовали экспрессивно, но сейчас линии приобрели особую плавность и точность. Мягкий свет и резкие тени, объёмные мили светлой кожи, которая словно светилась изнутри, смятое на полу одеяло, полуулыбка на губах — через три часа кропотливой работы Джон оставил своё детище высыхать на мольберте. Леннон делал вид, что дотошно рассматривает полученное, но на самом деле наблюдал за отдыхающим МакКартни. Он лежал на спине, натянув одеяло до груди, и солнечные лучи выливались сквозь окно прямо на него. Он вытянул свою руку вертикально, словно деревце, протягивающее лепестки к солнцу, и смотрел то ли в потолок, то ли на свою кисть. Его волосы так красиво рассыпались на диванной подушке.       «Боже», — подумал Джон, осознавая, насколько его тянуло к нему. Но он не двинулся с места, понимая, что ему можно любить только глазами.       — Пол.       — Да?       — Спасибо.       — За что?       — За то, что не ушли.

***

      Брайан пришёл рано утром, — ему не терпелось посмотреть на картину. Ровно в девять утра он сидел на кухне Джона, пока хозяин в полусне пытался соорудить чай. Наконец, Джон уселся напротив гостя.       — Что скажешь?       Перед тем как начать, Брайан позвенел ложкой в чашке, отпив маленький глоток.       — Выше всяких ожиданий, Джонни. Хорошая работа!       Джону он показался по-настоящему воодушевлённым, да и так он обращался к нему не часто.       — Нравится?       — Безумно. Клиенту уж точно.       — Мне тоже нравится.       — Картина или натурщик?       Джон поперхнулся чаем. Брайан весело зыркнул на него, и маленькая искорка пробежала у него во взгляде.       — Смешно.       — Но он и вправду красивый, разве нет?       — Разве.       — Да брось, Джонни, я же всё понимаю.       Опять «Джонни». Это уже никуда не котировалось.       — Да брось, Брайан, — глупо его передразнил Джон.       Эпстайн глядел понимающим, слишком понимающим взглядом, как будто знал, что творится у Леннона в голове.       — Джон, мне очень жаль, но… в этом нет ничего такого плохого. В том, чтобы тебе кто-то понравился.       Лицо Джона застыло, как глиняная маска, которая вот-вот должна треснуть, разбившись об пол из-за переполняющего его молчаливого смятения. Конечно, все его понимали, говорили, как им жаль, соболезновали, когда Стюарта не стало. Но быстро смирились. Джон не может смириться с этим до сих пор. Его словно парализовало во времени. Он слишком часто ловил себя на мысли: «Когда я проснусь?» Это было невозможно. Стюарт был такой молодой, такой талантливый, он, чёрт возьми, любил жизнь, как бы она ни была тяжела. Он был необычайно умён, рассудителен, такой тонкий и иногда хрупкий, но Джон никогда не боялся, что он сломается, нет, он не мог этого сделать. Стюарт не мог умереть, но он это сделал. Резкие вспышки боли в голове, редкие обмороки, мигрень, — да, всё это было, но в остальном он был абсолютно здоров. Джон встал со стула и взял с подоконника записную книжку. Прочитал первую запись в ней:       «10 апреля. Стюарт. Разрыв стенок сосудов. Кровоизлияние в мозг».       Боже, он даже не смог написать, что Стюарт мёртв. Как будто не хотел этого признавать. Он протёр тыльной стороной под глазами, словно проверяя, не заплакал ли. Сухо. Но белки щиплет, как будто вот-вот пробьётся слеза. В дверь постучали.       — Кто это? — спросил Брайан.       — Натурщик, наверное, — пожал плечами Джон, разворачиваясь.       — Так рано? Когда он обычно приходит?       — Не знаю, — вновь пожал плечами Джон. — Когда вздумается. Мне всё равно. Я почти всегда дома.       Джон зажёг сигарету, кинул блокнот на подоконник и только потом пошёл отпирать. На пороге стоял Пол. Он выглядел свежо даже в раннее время суток.       — Доброе утро.       — Проходи.       — Доброе утро!       Сзади образовался Брайан со своей самой учтивой улыбкой. Пол, наверное, должен был смутиться, вспомнив их первое знакомство, но, видимо, попытался сделать вид, что ничего не было. Брайан не возражал.       — Это Брайан, — представил своего друга художник. — Брайан, это мой натурщик.       — Меня зовут Пол, — он протянул руку, и они любезно обменялись рукопожатиями. Что-то было в их поведении схожее, подумал Джон. Он вспомнил своё знакомство с Полом и их первое рукопожатие. Пока он думал об этом, они оживлённо перекидывались вежливыми фразочками.       — Не хотите выпить с нами чаю? — с нажимом спросил Брайан, многозначительно взглянув на Джона. — Джон?       — Чай?       — Ты что, никогда не звал мистера МакКартни на чашку чая?       Все они выглядели удивлённо. Брайан, видимо, ошарашенный полным отсутствием гостеприимства у Джона, а Пола, видимо, ещё никогда не звали «Мистер МакКартни». Ну, может и звали, но очень редко. Леннон вздохнул и поплёлся обратно на кухню, ставя третью чашку на столик. Брайан светился, как лампочка, испуская всё своё обаяние. Пол с энтузиазмом отвечал на его вопросы и спрашивал о чём-то в ответ. Джон молча курил и стряхивал пепел в тарелку из-под чашки.       — Вы извините Джона, он иногда показывает себя не с самой тактичной стороны. Но совершенно не со зла.       — Да, я это заметил, — хохотнул Пол. Солнечный зайчик отразился от стекла и прыгнул ему на волосы.       — Но он на самом деле хороший. Джон прекрасный, потрясающий художник.       — Это я тоже заметил.       Брайан понимающе закивал. Джон взглянул на них исподлобья, чувствуя себя школьником, который был вынужден стоять между мамой и учительницей, пока его обсуждали.       — Спасибо вам большое за ваше участие, мистер МакКартни. Вы очень помогаете и мне, и Джону.       — Ну что вы, Брайан… мистер Эпстайн. В этом нет ничего сложного.       — Можно подумать, терпеть меня пару часов в день — это большой подвиг, — скривился Джон. — Вон Брайан терпит меня уже столько лет. И не жалуется.       — Вы давно знакомы?       — О, да, кажется, уже десятый год. Мы хорошие друзья с Джоном.       Джон вспомнил, как они познакомились. На какой-то выставке, а затем Брайан долго бегал за Джоном из-за того, что тот ему понравился. Бедный молодой художник и выходец из богатой семьи, сын владельца магазина пластинок. Через столько лет Брайан стал вести отцовские дела, а Джон так и остался бедным художником.       Спустя три выпитые чашки чая и две выкуренные Джоном сигареты Брайан ушёл, раскланявшись. Леннон облегчённо вздохнул.       — Брайан такой приятный, — довольно отозвался МакКартни.       — Что, понравился? — резко отозвался Джон.       — И как ему удаётся общаться с таким идиотом, — Пол прошёл мимо в комнату, где они всегда работали, не обращая внимания на Джона.       Он с безразличным видом шаг за шагом снимал с себя вещи, и Джон громко потопал за ним, возмущённый и взбешённый одновременно.       — Вы назвали меня идиотом?       Джон подошёл близко к натурщику, который успел полностью раздеться. Пол выпрямился, между ними установился зрительный контакт, повисло молчаливое напряжение. Это было так странно, — стоять рядом с ним, полностью и беззащитно нагим, и словно этого не замечать. И что раздражало больше всего, так это то, каким был Пол: гордым, вблизи ещё более прекрасным, чем раньше.       — Вы такой злой.       — Потому что вы меня оскорбили.       — Нет, потому что вы несчастный и одинокий.       Джон отшатнулся, моргнул, его запал стал менее яростным.       — Даже если так… Даже если так, то что с того?       — Простите, я не хотел… Мне правда не стоило.       Джон выглядел как раненый дикий зверь, опасный, но слишком испуганный, чтобы причинить кому-то вред. Пол прикусил губу, — осёкся и протянул руку вперёд. Джон отошёл назад, извернувшись, и Пол прижал ладонь к своей груди в раскаянии.       — Я не хотел, Джон. Простите меня.       — Всё нормально. Вы правы. Садитесь на своё место.       Он резко сменил голос: заговорил тихо и спокойно. Пол помялся, испугавшись резкой перемены настроения, но послушался, когда ему продиктовали, как сесть: сел полубоком на колени, опёрся руками на подлокотник. Его спина чудесно изогнулась в кошачьем прогибе, Джон незамедлительно приступил к делу. Он включил проигрыватель, на этот раз играл джаз: они со Стюартом любили джаз, с его тревожными завываниями трубы.       Он кончил набросок тогда, когда щёлкнул автостоп, и игла замерла над диском. Пол глубоко вздохнул и потянулся, кожа на боках обтянула ребра. Джон отвёл взгляд: ему нравился в нём каждый штрих, каждый оттенок, каждая чёрточка. Как было тяжело это не показывать.       — Джон, приходите вечером в наш клуб, мы сегодня там выступаем. Там будет весело, обещаю.       Можно ли сказать «нет» этим глазам? Нужно быть абсолютно бесчувственным.       — Не знаю…       — Пожалуйста, хоть на пару минут. Я хочу познакомить вас с Джорджем.       Джон смущённо буркнул «ладно», делая вид, что ему интересна облупившаяся краска на своей палитре. Пол был таким довольным: он улыбнулся так широко и открыто, что у Джона радостно запрыгало в груди глупое сердце.       Он долго не решался потом выйти из дома: тревожно пялился на настенные часы, бесцельно мазюкал холст, нервно дёргая ногой. Когда он всё-таки собрался, то вообще стемнело, но названный Полом клуб гремел и ломился от людей. На входе стоял вышибала: такой высокий и широкий, что преграждал весь проём, но Джон не струхнул и сказал, что знаком с МакКартни. Громила тут же добродушно улыбнулся и пропустил Джона. Внутри было душно: казалось, что даже со стен капает пот. Гулко гремели барабаны, не менее громко стучали каблуки танцующих. Джон притаился сзади, но прекрасно видел, что творилось на сцене, благодаря своему росту. Мальчишка, которого он уже знал, кричал в микрофон так громко, что вены на его шее взбухли и натянулись. Он был растрёпанный, мокрый, но такой энергичный и живой, что заряжал целую сотню людей в этом месте. Джон достоял до самого конца: выслушал все песни, все анекдоты, затянувшиеся гитарные соло, которые играл худощавый парнишка. Он вышел наружу: довольный, но в тоже время пристыжённый тем, что находился в компании подростков. Не успел он закурить, как вслед за ним выбежал Пол. Он громко дышал и привалился рядом, немым жестом прося сигарету. Джон хмыкнул и подал ему одну.       — Вы пришли, — он был доволен собой, глаза счастливо блестели в потемках улицы, как изумруды.       — Да.       — Вам понравилось, не спорьте, я видел! Вам понравилось!       Он начал размахивать сигаретой. Джон, не став спорить, закивал, тихо посмеявшись.       — Каюсь, Отче, согрешил.       — Вы видели Джорджа? Малой, а хорош-то как.       — Да, но ты — самый видный на сцене.       Он не заметил, как перешел на «ты». У Пола были такие мокрые волосы, что Джон боялся, что он заболеет на холоде. Он уже не мог представить себе, что не будет видеться с ним каждый день. Он был нужен ему.       — Ты молодец, — сказал Джон, глядя ему в глаза. Пол разинул рот, застыв, но его тут же позвал кто-то обратно, и он убежал так же быстро, как и пришёл, махнув рукой напоследок.