Колыбельная для...

      Снег кусал за лапы, набивался между пальцами, подтаивал и тут же застывал хрусткими ледышками. Голубой снег, искрящий серебряным отливом лунного цвета, местами зеленоватый, темно-синий, почти черный под отяжелевшими еловыми лапами. Ровный, идеально гладкий, словно распущенные девичьи волосы.       Он вдруг представил, как потемневшие от табака длинные пальцы зарываются в это серебро, как наматывают тяжелые локоны на запястья, стряхивают на смятую постель, чтобы…       Выскочивший прямо из-под лап заяц даже не успел ничего понять, как отправился в свой заячий рай — острые клыки сомкнулись мгновенно. Только хрустнули шейные позвонки да дернулись длинные лапы. Сладкая теплая кровь потекла по горлу, стирая видение, ненамного облегчая терзающую изнутри боль. Слипшийся мех щекотал нос, и он чихнул, сунулся мордой в снег, избавляясь от крови и запаха горячих кишок, хватая пастью колючий холод, тающий на языке. И только насытившись, плюхнулся на зад, подрагивая ляжками, задирая морду к насмешливой луне, подмигивающий желтым глазом.       Протяжный вой разорвал ночное небо, и мелкие колючие звезды вздрогнули от тоски, которой он был наполнен.       — Будь ласка, повтори, — Адам вытер выступивший пот и рваные пенные усы и хлопнул деревянной кружкой перед трактирщиком. — Ты будешь?       — Нет, — Стефан отрицательно покачал головой и заглянул в свою емкость, на дне которой подрагивал пушистый комок оседающей пены. — Хватит на сегодня. Да и тебе тоже хватит.       — Эй, не будь таким занудой! — Адам прищурился и неожиданно икнул. — Всего-то четвертая большая. Я и не пьян вовсе! Так, чуточку… Совсем чуточную чуточку…       Адам снова икнул и громко хмыкнул, подняв брови и игриво подмигнув проскользнувшей мимо девахе с букетом разнокалиберных емкостей в хрупких руках.       — Лишнее это, — проворчал Стефан, провожая измученную и уставшую девушку взглядом.       — Ничего не лишнее, — Адам кивнул трактирщику и сделал пару глотков. — А очень даже нужное. Да и когда так можно расслабиться, как не сегодня?       — А если вдруг случиться что? — Стефан поморщился — засевшая в затылке боль выползла из своего угла и начала вгрызаться в виски. — Вдруг среди ночи помощь понадобится? А ты пьян в дымину. Ты в таком состоянии не то что белке в глаз, а оленю в зад не попадешь. Не говоря уже об оборотне или еще какой нечисти.       — Ничего не случится, — Адам криво усмехнулся, стирая новый приступ икоты тремя долгими глотками. — Ничего не случится, друже мой Стеф, а все потому, что мы с тобой таки неплохо поработали. А после такой работы и отдохнуть не грех. Так что перестань киснуть и веселись! Смотри, вон та девица, очень даже симпатичная, весь вечер с тебя глаз не сводит! Пошел бы, познакомился что ли… Не думаю, что она стоит дороже пяти злотых за ночь.       Стефан не ответил. Знакомиться с продажной девицей ему вовсе не хотелось, как и пить дальше, и сидеть рядом с накачивающимся темным пивом Адамом, который с каждой порцией пьянел все сильнее. Да и зачем ему какая-то девица, когда… Стефан поморщился и отставил пустую кружку, поблагодарил трактирщика и отказался от новой порции. Вытащив из мешочка несколько монет, передал их хозяину и попросил присмотреть за товарищем на всякий случай. Конечно, в трактире иногда случались драки, где ломали друг другу носы, руки и ноги, но даже к пьяному, плохо стоящему на ногах ведьмаку вряд ли кто сунется. Особенно после того, как они очистили округу от достающей местных жителей нечисти. Скорее уж благодарные селяне напоят Адама вусмерть, чем тронут пальцем.       Пробившись через гомонящую толпу и рассеянно кивая на приветственные и хвалебные выкрики, Стефан вышел на улицу и с наслаждением вдохнул острый от морозца воздух. Контраст был разительный — тяжелый, пропитанный табаком и пивными парами воздух внутри, и свежий, наполняющий легкие, кружащий голову — снаружи. Стефан сдвинул брови и зачерпнул пригоршню пушистого снега. Слепил из него подтаявший снежок и всунул в рот, откусывая леденящий зубы кусок.       После выпитого пива было тяжко. Боль в висках вызывала тошноту, а тело наливалось тяжестью и жаром — Стефану хотелось совершенно определенных вещей, которые были ему недоступны.       Из проклятого Бражница они уехали довольно быстро — местные слухи оказались сильно преувеличены, и вместо матерого бешеного волколака убили совсем еще молодого, лохматого, с торчащими клочками шерсти, первогодка. Стефан вспомнил тощее, светлокожее тело, голенастое, с нескладными длинными конечностями, с полосками темных бровей и ресниц на удивленном лице, с правильными, идеально выверенными чертами, которое так было похоже на то, другое, что его замутило.       Шагнув в сторону, Стефан ухватился за край плетня и его стошнило вонючей пенной жижей. Постояв немного, он обтер лицо чистым снегом, царапая кожу, и посмотрел в мигающее колючими звездами небо. Далекий, едва слышимый уху, вой оборвался едва начавшись, и Стефан тяжело вздохнул.       Постоялый двор, в котором они с Адамом сняли себе по комнате, почти не освещался, и его углы прятали густые черные тени, куда темнее наступившей ночи. Стефан постоял у крыльца еще немного, вслушиваясь в ровный гул от примыкавшего ко двору стеной трактира, и покачал головой, вспоминая Адама. Тот явно не собирался заканчивать веселье, и Стефан решил, что взрослому, опытному ведьмаку нянька не нужна. Тем более что навалившаяся вдруг усталость склеивала глаза и клонила в сон.       Стефан вошел в свой номер и запер его изнутри, поворачивая ушко ключа. Включил настенный светильник, разделся, аккуратно развешивая одежду, и умылся в приготовленном обслугой тазу с теплой водой. В комнате было тепло, не жарко, но и не холодно, но Стефану казалось душно, и он приоткрыл окно, впуская свежий воздух и несколько залетевших снежинок.       Тьма за окном синела от поднявшейся высоко луны, и Стефан всмотрелся в ряд припорошенных снегом крыш, прихотливой извилиной терявшихся в ночи. Остальное селенье спало, в отличие от запоздавших трактирных гуляк, и Стефан прикрутил лампу, оставив лишь маленький, едва видимый язычок пламени.       Тени в комнате сразу удлинились, стали гуще и таинственнее, и Стефан представил, что на его кровати вовсе не собранное им же в горб одеяло, а длинноногое, гибкое тело, с разлохмаченной, уткнувшейся лицом в сгиб локтя, головой. Даже почти почувствовал легкое, едва слышимое дыхание, от которого перехватило горло и гулко забухало в грудину сердце.       Жаль, что их контракт с гильдией закончится только весной. До весны может многое случиться. И если Стефан был в себе уверен так же, как и в своем клинке, то вовсе не был уверен в том, что с наступлением весны все останется как прежде. Девушки весной цветут особенно ярко, и их запахи сведут с ума любого, даже…       Стефан моргнул и всмотрелся в тьму в одном из проулков — ему показалось, что там кто-то есть. Нет, действительно показалось. Ведь никто не выйдет в такой мороз да и еще среди ночи раздетым. Стефан знает только одного человека, который способен на это, и он сейчас за сотни верст отсюда.       Сон слетел так, словно на него помахали рукой, и Стефан решил еще раз спуститься вниз. Он привык доверять не только своей интуиции, но и глазам. Может ему действительно привиделось, а может кто-то из посетителей трактира вышел наружу по нужде да заплутал, повернув не в ту сторону.       Снег скрипел под ногами, выдавая каждый его шаг, и Стефан остановился у плетня, разглядывая ярко освещенную луной тропинку с собственными следами. Шагнув в сторону, прикрыл глаза ладонью, отсекая любопытный лунный взгляд, и всмотрелся получше. И от увиденного почувствовал, как по спине стекает холодный пот, а пальцы сами сжимают рукоять притороченного к поясу кинжала.       Потому что такого просто не могло быть. Совсем.       Михалу совсем не нравилось это место.       Слишком много людей и животных. И собак. Этих мерзких, крикливых и по большей части трусливых, воняющих мокрой шерстью псин. Несколько из них, живущих на краю селенья, даже пытались подать голос, пока он на них не заворчал. И удовлетворенно не оскалился в насмешливой ухмылке — шавки должны знать свое место.       Правда, соваться внутрь поселка, пусть даже и глухой ночью, было верхом глупости, помутнением рассудка, не иначе, но по-другому Михал просто не мог. Запах вел его — знакомый, сладкий запах, куда слаще запаха крови, страха или даже смерти. Он стоял в носу, забивая и одновременно усиливая нюх, и от его тягучей густоты топорщились короткие шерстинки.       Михал даже не понял поначалу, что творит, пока с удивлением не заметил поваленную прошлогодней бурей ель, возле которой провалился в снег по самое брюхо. А поняв, только прибавил скорости — запах подсказывал и увлекал за собой. Вел много верст, заметаемых хвостом, и теперь он становился гуще и притягательнее с каждым его шагом.       Михал заторопился — Стефан действительно здесь, неподалеку, и он не ошибся. Только обрадуется ли он его появлению, Михал не знал, но собирался узнать в скором времени.       — Стеф? — знакомый, хриплый голос казался жалобно слабым, и Стефан против воли шагнул вперед. — Стефан, это ты?       — Я! — Стефан вгляделся в усталое, с темными кругами и заострившимися скулами лицо и облегченно выдохнул — это определенно был Михал. И сейчас совершенно не к месту было задавать вопросы. — Но Михал… Ты же простудишься!       — Ничего со мной не будет, — от такой знакомой улыбки сердце Стефана забилось попавшей в силки птичкой, и он торопливо шагнул вперед.       Схватив Михала за руку, почти бегом втащил того внутрь, втолкнув в выстуженную комнату. Засуетился, закрывая окно и наливая в таз чистой воды, подкинул пару поленьев в очаг и сделал свет поярче. Михал молчал, сидя на краю кровати, обхватив себя руками и улыбаясь во весь рот.       Стефан моргнул, отгоняя ненужные видения и смочил край полотенца.       — Стеф… Иди сюда, — Михал сдвинулся вбок и похлопал по постели рядом с собой.       — Ты не голоден? — Стефан понял, что его рот несет какую-то ерунду. И что он готов не просто сесть рядом, а упасть на колени и целовать ноги этого глупого мальчишки, который неведомым пока способом добрался в эту дыру и нашел его. Но вместо этого стоял с дурацким, капающим водой, полотенцем в руках и смотрел на свое счастье.       — Нет. Я… перекусил по дороге, — Михал смущенно улыбнулся и знакомым жестом потерся щекой об плечо. В животе урчало от голода, но совсем другой голод не давал ему в этом признаться. — Пока не хочу. Стеф… Ты не рад? Я тебе помешал?       — Нет… Нет!       Стефан дернулся, выпуская мокрую тряпку. Шагнул вперед, пересекая крохотную комнату двумя шагами. Не дай боже глупый решит, что он действительно не рад… Присел рядом, на самый край, чувствуя, как прогибается постель под их тяжестью.       Значит не сон, не сон…       — Стеф, ты… — Михал не успел договорить, как ему закрыли рот. Горячими, сухими, пахнущими пивом, от запаха которого Михал едва брезгливо не заворчал, губами.       Стефану казалось, что мир вокруг плавится — от жары, от прикосновений, от такого горячего дыхания их обоих, что на коже остаются красные пятна. Он замер, остановившись на мгновение — узкая, покрытая потом и отметинами его пальцев, прогнувшаяся спина, с торчащими треугольниками лопаток и выступающими позвонками была такой трогательной, что он поцеловал каждую косточку, чувствуя дрожь от своих прикосновений. Михал еще никогда не поворачивался к нему спиной, и все их короткие разы всегда были лицом к лицу. А сейчас было все наоборот. Поза полного подчинения — с уткнувшейся в сгиб руки головой, с открытой тонкой и беззащитной шеей, — заставляла колотиться сердце.       Стефан водил по впалым, обтянутым тонкой кожей, бокам, нащупывая ребра, и от этого ощущения нежности хотелось сжать его еще сильнее и больше никогда не отпускать. Целовать, прикусывая кожу и оставляя после себя темные пятна, вплетать пальцы в густые, влажные волосы, заставляя запрокидывать голову, и вонзаться в горячее тесное нутро, чувствуя, как от каждого движения зверь под ним скулит от наслаждения.       Места на кровати было слишком мало для двоих, а стены перегородок были тонкими, но такие мелочи не волновали — это был Михал, и он был здесь и сейчас.       Глаза слипались от усталости, но теплое дыхание и тяжесть горячего тела не давали скатиться в сон. Михал улыбнулся и каким-то чудом умудрился потянуться, широко зевая. Зверь, грызущий его все последние месяцы, наконец-то притих, насытившись и задремав. Стефан был рядом, и его запах стал не таким острым — расслабленным и ленивым.       Михал ловко повернулся набок и встретил взгляд Стефана — золотистый блеск почти исчез, а еще недавно вертикальный зрачок округлился до привычных размеров. Михалу захотелось потереться носом об его нос, но он ограничился поцелуем и довольной улыбкой. Да, он совершил глупость, поддавшись чувствам и дав волю своему зверю, но сейчас это было неважно — Стефан смотрел на него, и в его взгляде Михал чувствовал тепло.       Может быть, боги сжалятся и пропустят мимо глаз то, что было. Может, у них обоих хватит сил, чтобы принять друг друга… Вернее, чтобы Стефан принял его, настоящего, а не только эту хрупкую оболочку.       Михал открыл рот, чтобы все рассказать, и тут же его закрыл.       Не место и не время.       У него еще будет достаточно подходящих случаев, но не сейчас.       Огонь в очаге давно погас, но в комнате было слишком жарко. Может быть из-за их тел, а может из-за того огня, что грел его изнутри. Стефан осторожно пошевелил рукой, так, чтобы не разбудить спящего Михала, прижимающегося к ней щекой, и провел пальцами другой по подсохшим волосам.       Его распирало множество вопросов, и из-за них хотелось разбудить так сладко спящего мальчишку, но Стефан даже пальцем не шевельнул, чтобы это сделать. Это только их дело. Их личное, не зависящее от мнения других, дело. И уж тем более не дело гильдии. И не Адама. И не чье либо еще.       Стефан аккуратно перевернулся на спину, расслабленно выдыхая, и Михал перекатился ему на грудь, уткнувшись лицом в шею и обхватив рукой. Он не станет задавать никаких вопросов, пока тот сам не захочет рассказать все. Не станет, потому что и так знает чертовы ответы.       Стефан задержал дыхание и зажмурился — детская колыбельная была слишком жестокой в своей правде, но он никогда не будет напевать ее тому, кто сейчас спит рядом. Хотя бы потому, чтобы никогда не увидеть лезвие своего клинка в этой груди. И он сделает все, что потребуется, чтобы изменить и измениться самому.       И, может быть, хотя бы один перестанет бояться этой дурацкой песенки.